За объяснением этого феномена, который во многих своих проявлениях воистину представляет собой "противоестественность, претендующую на роль сути и смысла происходящего", мы опять должны обратиться к анализу гностической и манихейской задающих матриц сознания. Действительно, если "человек погружён во враждебный, опасный и профанный мир, в котором его жизнь - тяготы и страдания, а избавление возможно лишь за пределами этого мира", если подобное представление стало задающей матрицей сознания, то ценность человеческой жизни в культуре, заражённой подобными смыслами, не может быть высокой. Но, с другой стороны, если "мир состоит из двух сущностей - "мы" и "они" и единственная "их" цель - погубить и уничтожить "нас", а сейчас между нами идёт последний бой, который закончится нашей победой", то и тут ценность человеческой жизни не может быть высока".
Расскажи, как живётся нигде
Расскажи, как живётся нигде
ГОДОВЩИНА
В Казани, в Тукаевском зале Союза писателей Татарстана, прошёл вечер, посвящённый годовщине со дня скоропостижной кончины известного поэта, прозаика, драматурга, историографа и переводчика Равиля Бухараева. На вечере, организованном Союзом театральных деятелей совместно с Союзом писателей, прозвучали стихи поэта, были исполнены отрывки из его драматических произведений. Эти стихи многолетнего автора "ЛГ" были написаны им в последние годы.
Равиль БУХАРАЕВ
Чаша осени
Л.Г.
Твоя ли пасмурная сень,
Моя ль усталость?
С утра стоял хрустальный день,
чего с ним сталось?
С утра стоял хрустальный день,
резной и звонкий,
прозрачным светом полный
всклень
до самой кромки.
С утра всё было, как в любви,
хотя б и осень,
в зазорах рдеющей листвы
зияла просинь;
где упадала полутень,
где разумелась[?]
С утра стоял хрустальный день,
куда что делось?
В высокой чаше бытия
с утра и в полночь
была горчинка забытья,
а нынче - горечь.
И с ней туманится хрусталь
в надежде зыбкой,
что озаришь его печаль
родной улыбкой.
***
Сын мой - свет берёзовый,
ливень грозовой!
Я ещё не бронзовый,
я ещё живой.
Я ещё не каменный
с треснутым крылом:
страшной болью памятной
помню о былом.
Было - по-над пропастью
порывался выспрь,
и кормилось совестью
пламя божьих искр,
но отныне, в ярости
растеряв броню,
горе паче радости
в памяти храню.
Было - в смертной скудости
выстраданных сил
радости и мудрости
я себе просил.
Что ж, смятенный, бросовый,
плачу над тобой,
сын мой - свет берёзовый,
ливень грозовой[?]
***
Где мудрость моя?
Озирая миры,
на ближние склоны не бросил я взора,
где таволга блещет,
как Старец Горы,
похожий на Рабиндраната Тагора,
Надеюсь
однажды спросить на заре -
в чём истина,
в чём недомыслие наше?
Восходит,
восходит мой взгляд по Горе
всё выше и выше,
всё дальше, всё дальше...
***
Чем невесть очи вновь соблазнив,
расскажи, ни о чём не сказав,
об осеннем строении ив,
о подводном струении трав...
Это - осень, а это - река,
это - лебедь на мелкой воде...
Это - просто пустая строка.
Расскажи, как живётся нигде...
И строка, что прозрачно пуста,
вдруг поведает ясную суть:
так отрадно смыкались уста,
что словами нельзя разомкнуть.
Лишь молчанье - превыше всего -
чувство с чувством случайно
сличит...
Расскажи, не сказав ничего.
Тем любовь и жива, что молчит.
Закатные стансы
Пусть в замысле стихотворенья,
где я тебе муж и любовник,
с медовой травою забвенья
сплетается белый шиповник,
и в жёлтых камнях ежевика
прядёт кружева вожделений,
и эхо блаженного крика
живёт в сопряженьях мгновений.
Мне нынче - хватает бессмертья
шмеля, стрекозы и цикады,
чтоб молча исчислить столетья
заросших развалин Эллады,
где зелень замлела от счастья
в сцепленьях взаимной неволи,
где нет о любви сладострастья -
лишь светлый покой после боли.
Под скалами - берег лекалом,
и море в сверкающих искрах
к отвесным ласкается скалам,
и свет откровений неистов,
дух ядом целебным врачуя,
нисходит в цветы молочая,
божественной жизни не чуя,
божественной смерти не чая...
Заходится сердце от боли.
Душа цепенеет от страха.
Я только усилием воли
себя отличаю от праха,
но дух воскресает от страсти
в просторах звенящих бессмертий,
где шмель бередит ради сласти
разверстые язвы соцветий.
Так пусть же под вечер продлится
жизнь с вечной горчинкою горя,
пусть воздух, как ангел, струится
над чувственным золотом моря,
покамест в стрекочущем зное
со счастьем сплетаются страхи,
и солнце мерцает двойное
в печальных зрачках черепахи.
***
И я забью на прошлое,
На время золотое,
Плохое ли, хорошее,
Но всё одно святое;
На лепшее, на горшее -
На всё стезя Господня:
И я забью на прошлое,
Но только не сегодня...
Прощай, сиянье летнее!
Прими благодаренье
За это - распоследнее -
Моё стихотворенье.
И смотрят, как распятые,
Но всё одно живые,
Мои семидесятые
На ваши нулевые.
Осень 2011
Под белым журавлиным крылом
Под белым журавлиным крылом
Евразийская муза
Интерес к тюркской культуре, тюркскоязычной поэзии, древней и вечно молодой, постоянен. Именно через переводы на русский и европейские языки в прошлые века цивилизованный мир познавал и постигал поэзию Востока, орхоно-енисейские рунические стелы, поэмы Навои, словарь столетий Махмуда Кашгари, Сокровенное сказание о Чингисхане, поэтические творения Юсуфа Баласагуни, многочисленные эпосы и фольклор[?] И эта духовная преемственность поколений продолжается и в наше время.
В Уфе завершился II Международный конкурс переводов тюркоязычной поэзии "Ак Торна" - "Белый журавль".
Этот авторитетный в поэтических и переводческих кругах конкурс является единственной в мире широкомасштабной творческой площадкой, где через талантливые переводы могут быть открыты XXI столетию стихи и поэмы поэтов тюркского мира.
По результатам двух конкурсов (первый проходил в 2011 году и получил высокую международную оценку) создан уникальный банк данных лучших переводов тюркоязычной поэзии на русском языке. Лучшие переводы классиков и современников присутствуют в нём и являются основой для издания соответствующей антологии тюркской поэзии под эгидой данного конкурса "Ак Торна".
