6 декабря было праздником Николаевского Морского инженерного училища. В сущности, жалко, что судовые механики подготовлялись в стенах другого училища, чем мы, строевые офицеры. Если бы можно было бы вместить в одно здание эти два училища, то, оканчивая их, мы бы чувствовали себя более тесно связанными с самых первых шагов службы. Впрочем, при совместной службе на кораблях я не помню случая, чтобы была хотя бы тень отчуждения между нами и инженер‑механиками. Наоборот, я лично на всех кораблях, на которых приходилось плавать, был в самых дружественных отношениях со всеми судовыми механиками. Жизнь кают‑компании нас всех спаивала, даже такие, в сущности, штатские люди, как судовые врачи, не чувствовали себя чужими в нашей дружной корабельной семье. Труднее всего в общий тон было попадать судовым священникам, особенно если они были из черного духовенства.
Вечером, нарядившись в вицмундир с новыми блестящими лейтенантскими эполетами, я пошел на бал в Инженерное училище. Сам бал меня не слишком уже так привлекал, но я в душе надеялся, что там будут Ивановские со своей дочерью. В этом училище я прежде никогда не бывал. Оно помещалось в прекрасном здании, но не таком большом, как Морской корпус, так как и контингент воспитанников его был значительно меньше. Этот бал считался самым большим в Кронштадте. Он открывал, так сказать, этот сезон. Поэтому на него съезжалось все кронштадтское общество и много приглашенных из Петербурга. Также как и в нашем корпусе, залы были декорированы, но мне казалось, что не так красиво, как у нас.
Все помещения были полны гостями. Всюду блестели эполеты и ордена, и можно было любоваться красивыми бальными туалетами дам.
Мой расчет оказался правильным, и я скоро увидел Ивановского с женой и дочерью. С его женой я еще не был знаком, и меня ей представили. Она меня оглядела испытующим оком.
В те времена были другие танцы, чем теперь: вальс, мазурка, па‑д’эспань и венгерка, и бал заканчивался котильоном. Музыка этих танцев была очень красивая, и сами танцы изящны. Нравы строже, чем теперь, и неудобным считалось танцевать все с одной и той же барышней.
Время прошло быстро, да и Ивановские не остались до конца бала.
За пять дней до Рождества были назначены репетиции. Чтобы не терять времени, они шли непрерывно, по две в день. Времени на подготовку не полагалось. Поэтому мы уже задолго стали по вечерам углубляться в учебники и с ужасом замечали, что не по силам одолеть все, что нам начитали профессора. К тому же по некоторым предметам учебников не было, и приходилось повторять по заметкам в тетрадях и конспектах.
Мы переживали страдное время, так как никому не хотелось оказаться в числе «декабристов».
Наконец, настали и дни репетиций, и мы проводили их в классе и за зубрением, даже мало спали. Со мною этого никогда прежде не случалось. Накануне экзаменов я предпочитал ложиться пораньше, чтобы встать со свежей головой. Но ничего не поделаешь, приходилось это мудрое правило нарушать. Опять сказалось удобство, что мы жили вместе и могли заниматься попарно.
По утрам, полусонные и мрачные от неприятного чувства нетвердости знаний, мы отправлялись в классы. Но зато какое было наслаждение возвращаться после выдержанного испытания. Это давало пороху приниматься за другой предмет.
В общем, все репетиции прошли для нас благополучно и оказались менее страшными, чем мы ожидали. Преподаватели отдавали себе отчет в том, что с нас уже слишком многого нельзя было требовать, и экзаменовали сравнительно гуманно. Только Коссаковский сорвался на одной репетиции, но ему простили этот провал и оставили в классе, однако с тем, что он должен будет на выпускном экзамене доказать, что он подогнал этот предмет.
Трудно описать, какое блаженное чувство мы испытывали, когда эта встряска миновала. Мы даже все пошли в Морское собрание, чтобы отпраздновать наш общий успех. Засиделись там долго, благо на следующее утро могли спать, сколько захочется.
Саша была совсем удивлена, что их солидные жильцы вернулись домой в таком веселом настроении и долго не могли успокоиться. Особенно встревожилась за нарушение тишины богомолка Домбровского, но, конечно, не решилась выразить свое неудовольствие. Саша на следующее утро, сохраняя степенный вид, но с лукавой улыбкой, сочувственно спрашивала – не сбегать ли за холодным квасом. Но нам было не до кваса, так как мы получили три дня отпуска на Рождество и стремились скорее уехать в Петербург.
Рождество еще с детства было моим любимым праздником. В предпраздничные дни в Петербурге царило большое оживление. Гостиный двор переполнялся толпами народа. В магазинах была такая толкотня, что с трудом доберешься до приказчиков.
Все были озабочены покупкой подарков, занятием весьма трудным и утомительным во всех отношениях. Но ведь надо было еще накупить сластей и выбрать елку. Последних навозили целые леса, однако выбор был очень сложный, так как из‑за морозов ветки смерзались и не разберешь, хорошая елка или плохая.
Автомобилей тогда почти не было, и приходилось всюду поспевать на извозчиках или трамваях. Морозы иногда бывали основательные, так что во время всех этих дел изрядно замерзнешь и с наслаждением возвращаешься домой и греешься у печки.
Все любили эти праздники – знатные и простые, богатые и бедные, а коммунизм теперь лишил русский народ этой радости. Впрочем, все же он был вынужден подкинуть фальшивую «новогоднюю» елку.
Наконец все приготовления заканчивались. Наступал праздник, елка зажигалась. Ярко горели свечи (а не электрические лампочки) и создавали уют и приятное настроение, такое мирное и спокойное.
Что значат три дня в Петербурге на Рождество! Не успели оглянуться, как они промелькнули, и приходилось ехать обратно в Классы и засаживаться за учение. Но большим утешением было, что уже три месяца прошло, оставалось – четыре.
Когда мы вернулись в Кронштадт, то там еще царило праздничное настроение и на улицах были видны кадеты разных корпусов, которые имели двухнедельный рождественский отпуск. Большинство семей офицеров отдавали своих сыновей в корпуса, и это создавало известную кастовость военной среды. Может быть, это было и не совсем хорошо, но зато военные семьи были крепки духом и патриотические заветы отцов передавались детям.
1 января по традиции было днем визитов. Мужчинам было совершенно необходимым обойти всех знакомых и поздравить с Новым годом. В Петербурге это было нелегкое занятие благодаря большим расстояниям и большому числу мест, в которые надо было успеть попасть. В Кронштадте это сильно облегчалось, так как расстояния были ничтожны да и знакомств было не столь много.
Мне пришлось впервые побывать в семье Ивановских.
На следующий день мы устроили чай для семьи одного нашего бывшего соплавателя. К нам пришла его жена с дочкой‑институткой и сыном, десятилетним мальчиком.
Наше общество разместилось вокруг стола и весело болтало, и мы не заметили, как мальчик встал из‑за стола и стал бродить по комнате, рассматривая все вещи.
Я сидел спиной к письменному столу, а на нем лежал мой револьвер. Мы также не заметили, что мальчик, конечно, им сильно заинтересовался и начал с ним играть. Впрочем, если бы я это и увидел, то это бы меня не испугало, так как я был глубоко убежден, что револьвер не заряжен.
Но вдруг раздался выстрел, мы все оцепенели и как‑то не могли сразу сообразить, что произошло. В этот момент наша знакомая застонала и схватилась за ногу. Оказалось, что пуля попала ей немного выше ступни и засела в кости. И это еще оказалось большим счастьем, так как ведь пуля могла и убить кого‑либо из нас.
Бедный мальчик так испугался, что принялся рыдать, и все бросились к нему, думая, что и с ним что‑либо приключилось. Нашу знакомую пришлось перенести домой и вызвать врача. Так наш праздник и кончился бедою, и особенно тяжело было мне, так как все ведь произошло из‑за моего револьвера, который по совершенно для меня непонятной причине оказался с патроном в стволе.
К счастью доктор легко извлек пулю, и кость оказалась не поврежденной. Но все же наша знакомая около шести месяцев не могла свободно ходить.
Опять замелькали дни за днями, с лекциями, практическими занятиями и домашней работой. Незаметно стало чувствоваться приближение весны.
Мы, слушатели, все больше пополняли свои знания, и было приятно чувствовать, что мы понемногу становимся специалистами в области минного дела.
Прошла Пасха. Выпускные теоретические экзамены были на носу. Приходилось забросить поездки в Петербург и посещение знакомых и серьезно углубляться в книжки.
Выпускные экзамены происходили в торжественной обстановке. Назначалась особая экзаменационная комиссия от флота под председательством одного из адмиралов и нескольких минных специалистов. Впрочем, нам гораздо более страшными казались наши профессора, чем члены комиссии, так как последние больше обращали внимание на практические вопросы, отвечать на которые было гораздо легче.
