“Непротивленчество” так в нас въелось, что иммунитет ко злу слабеет у русских людей год от года. Ярче всего губительное действие “непротивленчества” проявилось во время буденновских событий десятилетней давности. Ведь мужчин в захваченной больнице было значительно больше бандитов, а человеческая мысль, как известно, быстрее любого оружия. Вот ведь бежали захваченные талибами летчики из Афганистана, пусть даже и с помощью подкупа, — в любом случае они рисковали жизнью. Целый год им понадобился, чтобы решиться на такое.
В “буденновском столбняке” поразило еще одно: всё это происходило не на Дубровке, не в “развращенных” Москве, Питере, Нижнем или Екатеринбурге, а в глубинке России. В патриотических кругах до сих пор бытует легенда, что там-то, в народных недрах, живет еще воля к сопротивлению, правда и справедливость. Как бы хотелось верить!
Многие из писателей-патриотов считают себя верующими или на самом деле являются таковыми. Но, похоже, они не понимают, что для верующего понятие “народ” значит не более, чем, скажем, понятие “пролетариат”. И пролетариат, и народ объективно существуют, но обожествление этих групп людей — атеистический обман. Для отцов церкви народ прежде всего был паствой, которую надо приводить к Богу.
А наши патриоты без конца курили народу фимиам, как идолу какому-то, и дождались благодарности: народ, когда они стали, начиная с 1990 года, писать воззвания к нему, удивленно выпучился на них. Какие “идеалы”? Какая “Родина”? Какая “духовность”? Это результат тотальной обработки мозгов телевидением, решили тогда вы. Но когда я колесил в карете “скорой помощи” по Москве и Подмосковью, входил со своим громоздким железным ящиком в тысячи домов, то видел, что люди живут угрюмой свинцовой жизнью без Бога, оживляемой лишь шелестом нелегко достающихся рублей. И если телевидение позвало их в светлую даль западных супермаркетов, что они могли сказать в ответ на пламенные призывы “спасать Родину”?
Нельзя славное прошлое народа, его культуру и традиции автоматически переносить на нынешний народ, наделять его чертами, которых он уже лишен, и называть это любовью. В иных случаях это не любовь, а самообман. В свое время медицина научила меня любить не народ, а людей, когда они в беде и им больно. Народ как абстрактную категорию любить не нужно. Это, как писал Достоевский, все равно что любить не отдельного человека, а все человечество. Ведь любовь, согласитесь, предполагает некое ответное чувство, но кто же может рассчитывать на него, если, скажем, еврейский народ не полюбил даже своего Спасителя? Или любите на здоровье (нельзя же, в самом деле, это запретить), но отдавайте себе отчет: это — любовь без взаимности. Чтобы не посыпать потом голову пеплом: где же мой народ? В Турцию поехал, за шмотками…
Отчего в поучениях Господа мы не найдем и следа сюсюканья перед народом? Напротив, недостатки окружающих подчеркивались Христом в довольно резкой и откровенной форме. Зачем обманывать людей, говоря им, что они — соль земли, если вскоре они придут и скажут: “Распни Его!“?
Никому из нас не дано любить людей сильнее, чем Господу, создавшему их по Своему образу и подобию. Но Бог сошел с небес на землю в человеческой ипостаси не для того, чтобы сказать людям: “Какие вы хорошие!”. Не очень-то они были и хорошие, если благодеяния от Господа принимали, а в роковой час никто о них даже вслух не вспомнил. Мне искренне жаль наших слепых “народолюбцев”. Да, они сочинили для самих себя фантом — прекраснодушный народ, но ведь большинство их и служили ему самоотверженно! Они вполне заслужили за свой труд народную благодарность. Почему? Да потому, что не живут долго люди низкими истинами, подавай им возвышающий их обман. Насмотрелись “порнухи”, всех ощутимо потянуло к старому. (Демоническое телевидение, кстати, сразу отреагировало — и появились вновь на экранах шедевры соцреализма, запели “Старые песни о главном”. Нет, что ни говори, а между телевидением и народом существует четкая прямая и обратная связь.)
Увы, это никак не меняет отношения народа к серьезным писателям. Какой народ на просторах бывшего СССР относится так скверно к своим писателям, как русский? Вы посмотрите, каких писателей пестуют в “ближ-нем зарубежье”, — ни один из них и в подметки не годится любому нашему “середняку”. Напиши хоть в “ближнем”, хоть в “дальнем” зарубежье кто-нибудь что-то вроде “Лада” Белова — да ему памятник поставят при жизни.
Раньше писатели — и Пушкин, и Лермонтов, и Толстой, и Достоевский, и Шолохов, и помянутый Белов — были обязаны очень многим в своем творчестве народу. Теперь наоборот. Возьмем один из многочисленных фольклорных сборников XIX века. Мы найдем в нем множество сюжетов, поэтических образов и просто словесных оборотов, вошедших в классические русские произведения. А что теперь? Современный раздел в фольклорном сборнике, конечно, есть: всякие частушки про колхозы, Гитлера, Горбачева, Ельцина, Чубайса, но это, собственно, не народная поэзия, а то, что во Франции называли мазаринадами.
А если говорить о народных промыслах? Знанием о цивилизациях древности мы во многом обязаны банальным глиняным черепкам. На них можно обнаружить редкие письмена, они хранятся в земле лучше железа и позволяют точно определить с помощью спектрального анализа время изготовления сосуда, а следовательно, и древность культурного слоя. Нельзя сказать, что наша эпоха будет представлять в этом смысле белое пятно. Гончары в России есть, а у кузнецов даже существует профессиональный союз. Я знаю людей, нашедших утерянный, казалось бы, секрет чернолощеной керамики. Но вот незадача: народными промыслами не занимаются люди из народа. Где потомственные промысловики? Знакомые мне гончары и кузнецы — сплошь бывшие “итээровцы” и филологи. Недавно познакомился с одним гончаром с Нижегородчины, бывшим сельским учителем. Он теперь продажей горшков и крынок кормит семью. Но кто же его, деревенского человека, научил крутить их? Керамисты-интеллигенты из Подмосковья…
Поневоле придешь к выводу, что сегодня не столько мы нуждаемся в народе, сколько народ в нас. Кто еще скажет о нем что-то хорошее, не телевидение же? Кто вернет народу его искусства и промыслы? Л. Н. Гумилев, производивший раскопки в Волжской Хазарии, писал, что коренное население Хазарского каганата не оставило после себя, кроме развалин колоссальных по тем временам крепостей, никаких памятников культуры, даже элементарных. Значит ли это, что в Хазарии не существовало культурных людей? Вероятно, существовали (среди знати), но были адаптированы и даже впрямую ассимилированы путем смешанных браков правящей верхушкой, принадлежащей к другому этносу.
Писатели-патриоты были всегда, во всех странах мира, естественной культурной опорой государственной власти и посредником между нею и народом. Если же власть вдруг отворачивается от них — значит, она глупа и утратила чувство самосохранения, но народ, равнодушный к своей культурной идентификации, — это уже антинарод.
Современные русские люди, в большинстве своем считающие художества занятием праздным, не понимают, что, если нужда заставит национально ориентированных художников обслуживать космополитичную верхушку, проиграют не художники, которые могут сохранить зерна индивидуальности и в новом амплуа (как это сплошь и рядом происходит среди живописцев, охотно запечатлевающих ряшки “новых русских” или даже оформляющих их шизофренические замки в стиле “а ля рюс”), проиграет народ, и навсегда. Мы приблизились к той роковой черте, когда можем идентифицировать себя как народ только в прошлом. От нашей былой мощи — государства, армии, науки, образования, промышленности — остались слабые воспоминания. Так, наверное, римляне под властью гуннов и вестготов смутно помнили о своем величии, но в настоящем у них были только развалины. Конечно, в отличие от Хазарии, кое-что осталось и помимо развалин, но осталось кому? Германские племена многим обязаны римлянам, но вот римляне им не обязаны ничем.
По теории, которой придерживаются историки школы академика Рыбакова, русский народ значительно древнее, нежели принято считать, и ведет свою родословную со времен “трипольской культуры” или даже еще раньше. Оппоненты этих историков полагают, что подобные взгляды — проявление “великодержавного чванства”. Если бы так! Мне известно одно доказательство (из разряда психологических) теории глубокой древности русской нации, которое никогда никому не приходило в голову. Правда, не знаю, доставит ли оно удовольствие державникам.
Так вот, если смотреть на теорию о нашей глубокой древности с точки зрения концепций Тойнби или Шпенглера, то получается, мы не только древний этнос, но, увы, — и дряхлый. В самом деле, разве мало общего между нашей жизнью и тем, как вели себя древние египтяне, греки, римляне в эпоху упадка их цивилизаций? Разве молодые этносы (а мы, по официальной теории, моложе германцев) относятся так равнодушно к своей государственности и национальному достоинству?
