Спустя три дня после стрельбы, когда в офисе окружного прокурора спорили, выдвигать обвинения против Томпсона или нет, на Уоткинса посыпались напасти. Садки, в которых он три года выращивал отборную форель, стали серебряными от животов всплывших рыб. Более чем шесть сотен рыбин, некоторые из которых весили по восемь килограмм, отправились на тот свет. Воду отравили под покровом ночи, и Уоткинс немедленно обвинил своих соседей в потраве и применении против него «террористической тактики». Он сказал также, что даже если местным не по душе его вкусы и стиль жизни, он не позволит себя запугать. Главный дом его огромного поместья, в строительство которого вложено много миллионов долларов, добавил Уоткинс, будет достраиваться еще два года, но будь он проклят, если позволит себя запугать до того, что его сгонят с собственной земли. «Ничего, меня это только раззадорило, – сказал он репортерам и предупредил, что собирается нанять вооруженных охранников. – Если потребуется, – добавил он, – я выставлю охранников вдоль всей дороги. Я могу себе это позволить». … Уравновешенный Странахан разделял обеспокоенность шерифа непрерывно накаляющейся обстановкой. Вместе они выпустили заявление, в котором призывали всех остановить конфронтацию, пока никто не пострадал. В Таверне, где проблемы Уоткинса комментировались обычно хриплыми шутками, сильно сомневались, что кто-то из долины в самом деле мог бы отравить воду в ручьях Вуди Крика. Уоткинс или не Уоткинс, это Запад, и здесь с водой не шутят. Новые настроения в Таверне иллюстрировал большой стакан, установленный теперь на барной стойке. Надпись на нем гласила: «Мы скорбим по погибшей форели. Ваши пожертвования помогут вернуть форель в пруды Флойда. Жители Вуди Крик хотят, чтобы все знали: мы не считаем, что потрава рыбы может решить проблемы. Давайте вернем форель на место, а потом обсудим все остальное». Томпсон, возмущенный туманными намеками на то, что он мог оказаться замешанным в историю с отравлением рыбы, назначил награду в $500 тому, кто сумеет пролить свет на ситуацию. Также он сказал, что теперь ему, возможно, придется отравить некоторых из своих павлинов.
Копилка только начала наполняться чеками, как история с рыбой Уоткинса прояснилась. Один рабочий ранчо Бивер Ран, недовольный недавним увольнением, показал под присягой, что видел, как ночью, предшествующей отравлению, двадцатитрехлетний сын Уоткинса Лэнс и Роберто, мексиканский мастеровой, вылили в пруды от четырех до пяти галлонов вещества под названием Кутрина Плюс. Это отравляющее средство используется для контроля за ростом водорослей.
– Химики утверждают, что концентрация меди в воде, взятой из прудов, превышает летальный уровень для рыб в миллион раз, – сообщил шериф Броудис на состоявшемся в Таверне заседании Круга Вуди Крик – неформального сообщества землевладельцев и влиятельных жителей долины, в который входили и Уоткинс, и Томпсон.
Расследование шерифа показало, что форель отравили не по злому умыслу, а по чистой случайности – это сделали сын хозяина и его мексиканский помощник.
– У нас тут разные мнения на этот счет, – враждебно бросил Уоткинс своим соседям, вызвав взрыв издевательского смеха.
Отказавшись признать вердикт шерифа, Уоткинс сам нанял биолога. Доктор Харольд Хаген установил, что уровень Кутрина Плюс в воде недостаточен для массовой гибели рыбы. Это известие встретили новые взрывы хохота.
– Мое ранчо отличается от ранчо Джорджа Странахана или ваших, ну и что с того? – вырвалось наконец у Уоткинса. – Скажете, я не имею права покрасить свой дом в розовый цвет? А вы свой в синий – имеете?
В ответ на слова Томпсона о том, что только «вампир или оборотень» смог бы жить в его доме, Уоткинс сказал:
– Я не вампир и не оборотень, но скажу вам кое-что: уж я-то вот точно не хотел бы жить в доме Томпсона. Но мне совершенно наплевать, что он живет по соседству.
По таверне пронесся смешок, и постепенно установилась доброжелательная атмосфера, которая царила до конца заседания. Томпсон даже согласился взять назад свои слова о доме Уоткинса.
– Приношу извинения за вампира, – сказал он. – Я был в странном каком-то настроении. Но мы говорим не о том, нравится твой дом кому-то или нет. Никто не навязывает своего мнения другим. Дело тут не в индивидуальных правах. Просто мы все живем в этой долине – это община с односторонним движением. Все мы живем тут, включая тебя, и иногда у нас случаются раздоры. Но куда важнее, что мы не хотели бы отравить всю жизнь в долине – это не менее скверно, чем отравленная рыба.
– Дело все в том, что Вуди Крик сильно урбанизировался за последние двадцать лет, – печально признает шериф Броудис. – Я говорил об этом Хантеру, как говорил ему и о том, что не следует палить на дорогах направо и налево, как он привык. Его соседи все больше и больше жалуются на шум, производимый его павлинами, на выстрелы посреди ночи. Вуди Крик изменился, что есть, то есть. Сейчас такое время, что миллиардеры теснят миллионеров.
Томпсон не спорит: он говорит, что если сможет позволить себе переехать и найдет подходящее место, то непременно так и поступит. Но он не может и не хочет. Похоже, он уже устал от этой конфронтации.
– Не очень-то хочется, чтобы каждая залетная шмакодявка диктовала тут свои условия. И дело не в том, что ты не можешь их победить – просто мне не хотелось бы всю дорогу только и делать, что бороться с ними. Я разобрался бы с этим Флойдом, но это не моя работа. Если мы оба собираемся и дальше жить в этой долине, он поймет, что ему важнее ужиться с нами, нежели нам – с ним.
Когда эта статья дописывалась, стало известно, что Уоткинс завез двух бенгальских тигров, чтобы поселить их в вольерах у своего дома.
– Все затаили дыхание, прикидывая, что последует дальше, – говорит Генин. – Похоже, мы дошли до ручки в этом маразматическом противостоянии.
Тем временем поговаривают, что Хантер Томпсон раздумывает о приобретении пары-тройки слонов.
* * *
Такова знаменитая история о Флойде и Гигантском Дикобразе, рассказанная моим хорошим другом Лоуреном Дженкинсом, военным корреспондентом «Newsweek» и «Washington Post», лауреатом Пулитцеровской премии, а в настоящий момент редактором зарубежных новостей NPR. В то время, в 1990-м, он являлся владельцем и редактором почтенного издания «Aspen Times», а я – основным акционером нового журнала «SMART», который он выпускал в Нью-Йорке.
В действительности я, наверное, был младшим акционером журнала, однако испытывал к нему острый личный интерес, во многом подогреваемый инвестициями. Влияние и связи этого журнала здорово мне пригодились, когда передо мной вдруг замаячила перспектива отправиться в федеральную тюрьму по ЛОЖНОМУ обвинению в покушении на убийство, незаконному хранению оружия, пальбу из автоматов в полночь и целому списку других дегенератских обвинений – начиная с распространения Опасных Наркотиков и Жестокого Обращения с Животными до Тяжкого Сексуального Домогательства.
Наступил и в самом деле тяжкий момент, и многие тогда решили, что со мной покончено.
– На этот раз он зашел слишком далеко, – поговаривали они. – Это каким социально опасным маньяком надо быть, чтобы среди ночи палить по дому, где человек живет, а на следующий день отравить всю его рыбу?
* * *
Чего тут скажешь. Надо быть полным уторчанным отморозком, так я думаю, оборванцем с дерьмом вместо мозгов, которому нечего терять. Тюрьмы переполнены как раз такими типами. Убейте их всех при случае.
В этих обстоятельствах оказалось совсем не легким делом нанять хорошего адвоката. Никто не хотел иметь дело с таким тяжелым случаем.
Над Фермой «Сова» повисла черная безнадега. Моя подруга уехала в Принстон, и мне ничего не оставалось, кроме как забаррикадироваться в своем углу и ждать атаки, а я не сомневался, что она последует. Что ни день, я получал ультиматумы от Министерства юстиции и окружного прокурора. Они хотели, чтобы я немедленно сдал все свое оружие, а в противном случае грозили прислать группу спецназа и изъять его насильно. Масло так и лилось в огонь.
* * *
Мое настроение сделалось до опасного агрессивным в те дни. Меня переполняли ярость и одиночество, целыми днями и ночами я палил по мишеням. Мои друзья опасались, что от постоянного давления и угроз мне может начисто снести крышу и все закончится внезапной насильственной смертью. Я был вечно угрюм и при этом вооружен, и жил от одного момента к другому, на чистом адреналине, который выдаивал всеми возможными способами. Я рассматриваю фото Деборы, сделанные в то беспокойное время, и думаю – да, о блядские боги, вот удружили. Этот человек наверняка безумный преступник. Они выглядят как какой-то ужасный флэшбэк от «Сойти с ума от одной затяжки», «Креев», «Лица со Шрамом» и «Ночей Буги» в одном флаконе. От этих фото по мне до сих пор мурашки бегают.
