Что касается правых, то голлисты тоже не шевельнулись. Только Жоэль Ле Так заявил, будто видел газовую камеру Штрутхофа в действии ("Франс-Суар", 25 ноября 1978 г. Он сказал, что в нее входило пять человек). Зато партия Жискара выступила дружными рядами. Пьер Сюдро (ЮДФ) потребовал от имени группы бывших участников Сопротивления и депортированных в Национальной ассамблее начать расследование в связи со "скандальными заявлениями, которые представляют собой настоящую апологию военных преступлений" ("Ле Монд", 18 ноября 1978 г. Когда Сюдро говорит "настоящая апология", он тем самым выдает себя, показывает, как ему трудно разделять мнение о тезисах Фориссона, которое невозможно составить, даже читая "Матэн". Вот еще один любитель чтения по диагонали). Мадам Сонье-Сеите ответила, что правительство разделяет возмущение г-на Сюдро (она добавила, согласно "Франс-Суар" от 19–20 ноября 1978 г.: "Я призываю президентов университета, в рамках данных им законом полномочий и с уважением к гуманистической традиции университетских свобод положить конец проявлениям тоталитаризма и расизма". Так Фориссон получил антикоммунистическое алиби. Хорошая вещь, гуманизм!) Соответствующую статью в "Матэн де Пари" от 22 ноября 1978 г. написал и депутат ЮДФ от Парижа Жан-Пьер Пьер-Блох. Депутат ЮДФ от департамента Рона Амель, присоединившийся к громилам, которые хотели "задать вопросы" Фориссону в университете, заявил, что "терпимость к фальсификации истории это искажение свободы" и спросил у мадам Сонье-Сеите, что она намерена делать. Та ответила, что она, к сожалению, бессильна (можно представить себе, что она наворотила бы, обладая властью!). Но всех превзошел, несомненно, д-р Жильбер Барбье, депутат ЮДФ от департамента Юра, который послал премьер-министру письменный запрос, требуя "в связи с беспорядками во 2-м лионском университете" ввести во французское законодательство запрет на профессии. "Юманите" выступила с запоздалым протестом 18 мая 1979 г. Р. Барр промолчал.
На первый взгляд может показаться странным и даже парадоксальным, что на первую линию вышла политическая партия, которая традиционно и по наследству меньше всего связана с Сопротивлением и борьбой против фашизма. По правде говоря, они практически первые после войны, кто не основывает свое право управлять нами на услугах, оказанных Родине в мрачные годы немецкой оккупации. Можно вспомнить о том, что Жискар д'Эстен в момент президентской кампании набрал свою службу порядка из групп, обычно считающихся фашистскими. Во время телевизионных дебатов Ален Кривин упрекнул Понятовского, серого кардинала президента Жискара, в том, что он в свое время был информатором ОАС. Ответом была лишь добродушная улыбка. Я не хочу сказать, что политика Жискара фашистская, это было бы глупо, просто члены его партии никогда не были помешаны на антифашизме. Однако именно они выступили с наиболее резкими нападками на мнения, высказанные Фориссоном.
Единственная, на мой взгляд, причина этого нарушения политической логики это положение людей, находящихся у власти. Наш политический режим основан, в религиозном плане, на победе в 1945 году сил Добра над силами Зла. Что бы мы ни делали (колониальные войны, эксплуатация бедных стран, обращение с иностранцами), все равно мы генеалогически принадлежим к лагерю Добра и наш долг поражать Зло, когда оно поднимает голову. Толкин уже рассказал об этом в более готическом стиле. Обладатели власти обязаны сохранять эту изначальную чистоту. Орудие ее сохранения — это бесконечно повторяемые рассказы о происхождении, основополагающие мифы, эффективность которых зависит от их повторения. Как жрецы фараона и инки, как гриоты суданских эмиров, каста священнослужителей должна следить за повторением ортодоксальных истин. Иную картину невозможно себе представить, если маленький, тихий профессор может несколькими фразами вызвать такой гнев у наших современных весталок в пиджаках.
Обычно любое проявление антисемитизма вызывает единодушные протесты левых. Однако в данном случае зазвучали фальшивые ноты: некоторые личности и группы догадались, что дело не в антисемитизме, что поднят другой вопрос и нельзя таким грубым способом отделаться от вопросов, которые все равно будут задавать.
Газета "Либерасьон" некоторое время служила сценой для этих пьес в новом жанре. Уже говорилось, что дело началось с простого отмежевания от "Матэн", потом появились несколько статей в том же плане. Но Серж Жоли дал несколько иной комментарий. Он увидел в Форрисоне бедного профессора, преследующего идею-фикс, но, прежде всего, поставил вопрос, что означает запрет на высказывание расистских взглядов. Он осмелился взглянуть в лицо фактам, для многих новым ("Либерасьон", 24 ноября 1978):
"Отныне мы имеем дело Форрисона, преподавателя Лионского университета. В своих исследованиях он разоблачает "ложь" о нацистских лагерях уничтожения. Это дело касается проблем, уже поднятых публикацией в "Экспрессе" интервью Даркье де Пельпуа: надо или нет публиковать подобные вещи? Имеет ли право названный профессор высказывать идеи, которые явно стали у него маниакальными?
Единодушие вызывает недоверие. Послушать этих крикунов, так во Франции нет больше антисемитов, кроме Даркье и этого профессора. Франция невинна, а у Зла есть лица, против которых можно, наконец, восстановить национальный консенсус. Национальный фасад, сложенный из камней коммунистов, президентской партии, социалистов, голлистов и интеллектуалов, незапятнан. Отличная операция: каждый по дешевке получает отпущение грехов: "Против расизма я уже высказался в связи с делом Даркье…" А что если единодушное осуждение слабоумных антисемитов позволит смотреть как на менее опасные на другие проявления расизма? Наше общество нашло прекрасное средство ограждаться от самого себя, от своих злокачественных опухолей, своих страхов и своих извращений.
Разумеется, не обходится без интеллектуального терроризма. Пресса — и "Либерасьон" в частности — изображает Форрисона как опасного антисемита. Судя по письму, которое он нам прислал ("Либерасьон", 21 ноября 1978) это скорее человек, больной от высшего образования, подобно сотням и тысячам своих коллег с такого же рода маниями.
Кто в годы своей учебы не встречал хотя бы одного такого и не присутствовал ежедневно на спектакле, вызывавшем смех у учеников? Журналисты знают множество параноиков, которые осаждают их редакции с огромными досье в руках и могут часами рассказывать о заговорах, жертвами которых они стали. А Форрисон чем лучше? Хулители сумасшедших домов, которые выступают — и правильно — за психотерапию без изоляции человека от общества, хорошо знакомы с подобными суждениями, но они не являются пособниками расизма или фашизма. Не лучше ли было бы Лионскому университету сохранить за Фориссоном его пост?
Но нет, способ, которым раскручивалось все это дело, доказывает, что общая воля еще испытывает потребность в том, чтобы найти карикатурного антисемита (а эти отнюдь не самые опасные) ради избавления общества от его тревог.
Иерархия ужасовВ конце концов, что лучше: заявлять, что "Гитлер не убил ни одного человека из-за его расовой принадлежности", как делает, вопреки истине, этот лионский профессор, или утверждать, как Анри Красюки, человек № 2 в ВКТ, во время визита Кадара во Францию, что венгерское восстание 1956 года было контрреволюцией, а советские репрессии оправданными? Вот где антиистины: 6 млн. убитых и 25 тысяч. Можно ли устанавливать иерархию ужасов с помощью арифметики? Первое утверждение недопустимо, а второе — допустимо? Почему?
Что лучше: восхвалять, как некоторые леваки, режим в Камбодже и оправдывать совершение им массовых убийств или писать как журналист из "Юманите" (16 ноября 1978 г.) о беженцах из Хайфона: "Израненный Вьетнам, все еще истекающий кровью от ран, нанесенных войной, не может создать роскошные условия для буржуазии, возникшей благодаря помощи иностранных фондов"? Недавняя редакционная статья в "Орор", называющая участие Рене Буске и Жана Легэ в депортации евреев из Франции при нацистской оккупации просто "глупостью", или редакционные статьи Франсуа Бриньо об арабской иммиграции или то, что Жан Ко пишет в "Пари-Матч" о женщинах?
Агрессивность и искажение правды по отношению к той или иной социальной, национальной, культурной или сексуальной категории это наша повседневная участь. Тысяча рассказов, тысяча ненавистей, тысяча несправедливостей болезненны для тех, против кого они направлены.
Современные тартюфы есть во всех партиях, идеологии не имеют значения. Все они за то, чтобы отказать проповедникам ненависти в праве выражать свое мнение. Следуя этой логике, нужно предать суду большую часть французского общества, запретить многие газеты, начиная с "Минют", "Юманите", "Котидьен дю пепль", "Орор" и т. д. Конечно, это немыслимо и недопустимо. Этому не было бы конца. В основе подобных призывов к запретам — нежелание смотреть реальности в лицо, слушать ежедневно миллиарды слов, отражающих состояние общества, пораженного гангреной расизмов всех видов.
