Трагедия строгого режима
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
В прокате «Цезарь должен умереть» братьев Тавиани
Полудокументальная картина о том, как заключенные римской тюрьмы для особо опасных преступников репетируют пьесу Шекспира «Юлий Цезарь», принесла в этом году ветеранам итальянского кино братьям Паоло и Витторио Тавиани главный приз Берлинале. Нашлось немало скептиков, которым и сам сюжетный ход, и приемы работы с изображением показались банальными и консервативными. И это, в общем, правда — «Цезарь должен умереть» по духу своему почти прямая отсылка к неореализму, к его настырному любованию реальностью, превращающему любую грязь в выверенный кадр. Однако, несмотря на свою старомодность, фильм оставляет впечатление яркое и сильное. Во многом благодаря брутальным уголовникам, с картонными мечами изображающим сенаторов и полководцев. В конце концов, вопрос не в том, сколько раз тюрьма в искусстве оказывалась подмостками, а ее обитатели актерами. Шекспир ведь и утверждал, что весь мир — театр.
Впрочем, братья Тавиани должны в полной мере разделить свой успех с театральным режиссером Фабио Кавалли, собственно, создавшим антрепризный театр из заключенных тюрьмы строгого режима «Ребиббия». Он там работает уже десять лет, с 2002 года, регулярно выпуская премьеры. На одной из них, созданной по мотивам дантова «Ада», побывали братья Тавиани, тогда и возник замысел фильма. Кавалли играет здесь самого себя — постановщика спектакля «Юлий Цезарь». Как, впрочем, и все заключенные. Им предлагали взять псевдонимы, но никто не захотел скрывать от зрителей свое прошлое. В фильме есть титры, из которых можно узнать, кто и за что отбывает срок. К тому же самая эффектная, на мой вкус, часть картины — это кинопробы, которые проводит Фабио Кавалли в тюрьме, примеривая возможных исполнителей к ролям. Там они снова называют свои имена — сначала жалобно, а потом с угрозой, таково задание. Причем исполнитель роли Брута Сальваторе Стриано был досрочно освобожден еще в 2006 году, но специально вернулся в тюрьму, чтобы сыграть в «Юлии Цезаре».
В сущности, именно это и придает другое измерение действию фильма. Тюрьма реальна. Спектакль тоже — его показывают зрителям уже больше трех лет. Персонажи картины живут на экране двойной жизнью — распорядком тюрьмы и сюжетом шекспировской пьесы. Они репетируют во время прогулок, а доигрывают реплики в камерах. Они искренне вживаются в роли, но продолжают между собой обсуждать мотивы своих героев. Убийство для них вполне знакомое дело. И даже не участвующие в спектакле Фабио Кавалли зэки все равно становятся персонажами фильма братьев Тавиани — они следят за тем, как возникает заговор и готовится убийство Цезаря, они видят само убийство, они болеют за того или иного героя пьесы. Это массовка, а не случайно попавшие в кадр люди. Возможно, Козимо Рега, сыгравший Кассия и осужденный пожизненно, когда-то и сказал, что только искусство заставило его понять, что он сидит в клетке. Но в фильме он это произносит, хорошо отрепетировав. Потому что это уже слоган. Такой же, как и надпись на плакате: «Его смерть откроет им глаза на их жизнь».
Когда же герои фильма настоящие? В черно-белом мире тюрьмы, где они ищут свое сходство с персонажами пьесы, или в цветном зрелище спектакля, когда единство обретено? Метафора этой игры цветом не так очевидна, как кажется. Границы жизни и искусства в наш век тотального перформанса не так уж хорошо различимы. И за примерами далеко ходить не надо. Да и границы свободы и несвободы тоже зыбки. Забавно же, что в возрождении итальянского кино заметным участником становится криминалитет, мафия, воспетая до этого в стольких фильмах. Ведь через три месяца после Берлинале Большой приз жюри в Канне достался трагикомедии Маттео Гарроне «Реальность», где главную роль сыграл Аньелло Арена, отбывающий пожизненный срок за убийство. Он тоже играет в театральной труппе «Крепость», созданной из особо опасных преступников.
Коан с продолжением / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Коан с продолжением
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Выходит в свет третья книга из серии «1Q84» Харуки Мураками в переводе Дмитрия Коваленина
Слава Мураками в России не угасала и в менее плодовитые годы, несмотря на перерывы в творчестве и наличие явно проходных текстов в стиле «заметки на салфетке» («О чем я говорю, когда я говорю о беге»).
Но сериал «1Q84» («Тысяча невестьсот восемьдесят четыре») уж точно никакой не проходной. Это крупномасштабная эпопея, которая явно упрочит присутствие японца на литературном рынке. Третью книгу серии в России издали с опозданием. К тому же российский релиз таит для поклонников одну неожиданность...
Знакомые бессменного русского переводчика Мураками Дмитрия Коваленина не зря поздравляли его с «пожизненным трудоустройством». Это очень даже понятно: ведь «1Q84» обещает иметь, как намекал сам автор, прустовский размах — то есть томов семь вынь да положь. Однако новая книга серии в привычном коваленинском переводе подзадержалась. Ее перевел сперва на украинский Иван Дзюб, а уж потом с украинского на русский Юрий Калмыков. Эффект «вестибюля» (так это принято называть после двойного перевода «Войны и мира» — на французский и обратно, — в котором Наташа Ростова вместо «Ах вы, сени мои, сени!» поет «Ах вестибюль мой, вестибюль!») в некоторых местах в данном переводе присутствует. Но вины автора тут нет никакой.
Третья книга является логичным и неспешным продолжением первых двух. Без особых неожиданностей и с довольно-таки ленивым развитием сюжета — последнее, впрочем, является фирменным знаком Мураками.
Главная героиня Аомамэ — девушка-киллер — продолжает сводить счеты с миром и убивать мужчин, склонных к домашнему насилию. А начинающая писательница Фукаэри продолжает отношения с литератором Тэнго. Каждый из героев сидит в своем отдельном пузыре реальности словно муха в янтаре. Представьте, что вы живете взаперти, едите сыр тофу, который вам доставляют каждый день, слушаете Яначека и Баха, тренируете растяжку на тренажере и ждете человека, которого должны убить... Или проводите время в неведомом Кошачьем городе — в маленькой гостинице на морском берегу, с татами, набитыми свежей травой, с видом на рыбный порт. И пишете роман, который должен завоевать мир. При этом «центр тяжести Земли незаметно смещается, проходящие электрички больше не останавливаются, и герой навсегда... застревает в городе кошек»...
Разорванное сознание героев Мураками не раз пытались сравнивать с аналогичным у Пруста и Фолкнера, но мировым классиком автора никто всерьез не называл. В отличие, скажем, от знаменитого Акутагавы. Видимо, то, что в Европе принято относить по ведомству литературы экзистенциализма, в японской версии выглядит просто как роман на стыке психологии, мистики и дзенских коанов. В общем, ориентальная проза. Вероятно, западному читателю в лице Мураками не нужен еще один классик, а нужен представитель «другой литературы» — так же, как наряду с обычными кафе нужны суши-бары. Это тем более забавно, что изломанный и сумасшедший мир муракамовской прозы в самой Японии считается не национальным явлением, а скорее результатом западных влияний. Вот такие ножницы получаются.
При этом Мураками верен своему стилю, только пишет все более и более длинными сюжетными периодами. А что вы хотели? Сиквел — он на то и сиквел. Но поклонники получат именно то, чего ждали все эти месяцы.
Прыжок с трамплина / Искусство и культура / Художественный дневник / Музыка
Прыжок с трамплина
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Музыка
На Зальцбургском фестивале награжден лучший молодой дирижер
Старым и заслуженным институциям время от времени надо впрыскивать свежую кровь. Видимо, это понимает руководство Зальцбургского фестиваля, ведущего отсчет с 1877 года и гордящегося своей публикой: она немолода, строго блюдет дресс-код вечерних показов и никогда не хлопает между частями концертов. Самый авторитетный музыкальный фестиваль включает несколько программ — оперную, симфонической и камерной музыки, и недостатка в событиях здесь нет: мировые и собственные премьеры идут регулярно. Но в дополнение к ним седой Зальцбургский фестиваль уже третий год проводит конкурс молодых дирижеров.
