— А зачем подвиг? — вырвалось у Эдика.
— Я попытаюсь объяснить. Ты когда-нибудь думал, в чем смысл жизни?
— Нет, — ответил Эдик больше из нежелания самому вслух развивать эту тему.
— Смысл жизни, милый мой мальчик, в победе над смертью. Но смерть всесильна. Смерть — это царящий над нами дракон, который пожирает все и вся без остатка. Поэтому победить смерть можно только одним путем: забыть о ней. Не испугаться дракона, посмотреть на небеса сквозь него. Тогда ты окажешься вне его власти. Но забыть о смерти человек способен только в момент гибели. Нельзя забыть о смерти и жить дальше. Поэтому, чтобы победить смерть, надо погибнуть. Совершить подвиг.
А погибнуть ты можешь, если тебя ничто не держит. Ни по эту сторону, ни по ту. Если сам себе хозяин и никому не раб. Никому не сын. Один в целом мире и сам себе целый мир. Настоящий колосс.
Она вдруг рассмеялась и потрепала Эдика по вихрам.
— Сам все бери. Никто тебе ничего не даст. Чистая правда, парень — нету никаких родителей. А деньги зарабатывать надо.
"Родителей нет. Родителей нет, чтобы быть взрослым. Быть взрослым, чтобы брать самому. Брать самому, чтобы погибнуть. Погибнуть, чтобы победить дракона". Наставница говорила с ним не так, как обычно. Будто читала вслух серьезную книгу. Но Эдик, кажется, все понял. И успокоился. Заблудился в лесу, расплакался, свалился без сил под сосной — и обнаружил рядом компас с картой.
А ночью пришел дракон. Подкрался на цыпочках, сел к изголовью. Он был похож на брошенного пса — одинокий, печальный и неуверенный. Глотнул воды из стакана. Сказал шепотом: «Здравствуй». Эдик спокойно кивнул.
Гость улыбнулся, обнадеженный приемом, и потрогал Эдика за ногу. "Пустишь меня в голову?" — спросил дракон. — "Это как?" — "Обыкновенно. Будем жить вместе. Понимаешь, чтобы не бояться драконов — ты ведь боишься, не спорь, — нужно самому стать немножко драконом. Чтобы не видеть дракона снаружи, нужно поселить его внутрь, — дракон опустил взгляд. — Да и мне одиноко. Я же только твой, не чей-нибудь". Эдик провел рукою по теплой драконовой чешуе. "Сейчас я обернусь муравьем, — продолжал тот, — и заползу тебе в ухо. Жить буду тихо. И нещекотно. О'кей?" — "О'кей", — ответил Эдик завороженно.
Дракон весь покрылся белыми блестками, скрылся в их вихре и вдруг исчез. А по свисающей на пол простыне к Эдику семенил искрящийся, ледяного цвета муравей. Он подбирался к уху, и Эдик представил себе, как муравей, обосновавшись внутри, сворачивается клубочком в мозгу. Потом он обратно превращается в дракона. Одинокому дракону скучно в темном черепе, и он решает посмотреть, что творится вокруг. Он глядит сквозь эдиковы зрачки, выдавливая их наружу, и вот уже сам Эдик смотрит на мир глазами дракона. Мир оказывается бурым, пылающим и горячим. Кругом ползают, извиваясь, змеи, ящерицы, черви, снуют полчища муравьев. Эдик делает шаг и падает, валится в склизкую кучу из человеческих глаз. Муравей копошится уже у самого уха.
Эдик заорал "Мама!" и раздавил его наугад, не поднимая век. На пальцах осталась кровь с расцарапанного виска.
Он уже перестал ругать себя за бессмысленное бегство. Второе дыхание, что ли, открылось — он теперь не просто искал родителей, не ждал — он их жаждал. И твердо знал, что они должны ему дать: еды. Борща, котлет с картофельным пюре, киселя. Полбуханки хлеба. Можно даже целую. И сразу ужин. А потом выспаться — и завтрак.
Чтобы отвлечься от мыслей о еде, Эдик принялся наблюдать обитателей автовокзала. Сортировать их. Вот солдаты-стройбатовцы с опухшими лицами. Офицер везет их в свой гарнизон. Вот студенты с рюкзаками. Едут, наверное, из института на практику. Вот молодой человек в костюме и с кейсом. Может, банковский клерк путешествует из одного банка в другой. А может, начинающий ответственный работник в командировке "на места". Хотя за пределы «Чебурашки» воспитанников практически не выпускали, Эдик прекрасно сориентировался во внешнем мире. Благодаря телевизору — тот, как оказалось, изображал все довольно точно.
"Пашка! Пашенька!" Женщина лет сорока, бежавшая прямо на него, сортировке не поддавалась. Может, уборщица, а может, и главврач. Он поднял глаза — да все подняли, как тут не поднять, она же, видимо, решила, что он отозвался на ее «Пашеньку». Подбежала вплотную, плачет — а губы расплываются уголками вверх. Потом схватила в охапку и потащила в автобус.
Эдику, честно говоря, было уже плевать, кто его и куда тащит. В конце концов, накормить может и эта. Привезет в свой детский дом, даст пожрать, а потом, выяснив, что и как, отправит в «Чебурашку». Эдик прислонился лицом к стеклу. За окном пролетали бесчисленные лысые березы.
"Я ведь сразу подумала, что он в поселок подался, — рассказывала женщина, давясь розовыми листиками капусты и свекольными брусочками. — Еще вчера, когда по деревне бегали с племянниками, с Захарьиными-то, я им тогда еще сказала, нечего здесь искать, надо в поселок. Никак, на юг Пашка собрался. На курорт, — она сглотнула и фыркнула. — Ты уж, Михаил, не секи его в этот раз. Сам он, небось, намучился — вон как борщ уплетает, — сказала она, обращаясь к сидевшему напротив угрюмому мужику, по всем габаритам походившему на завхоза. — Вообще говоря, надо нам как-нибудь и правда на юг съездить. Отдохнуть по-человечески. А, Миш?" — спросила женщина, прижав Эдика к плечу.
— Дядя Миша, ну объясните вы ей. Я ж не из вашего дома, из другого, — Эдик постарался звучать по возможности покорно.
Мужик поднялся, прижав ладони к столешнице. Пальцы его дрожали. На лице наконец появились эмоции — да какие. Он был изумлен, оскорблен и разъярен одновременно. Стол заскрипел. Рюмка с водкой пошатнулась и упала. По скатерти расплывалось темно-серое пятно.
— "Дядя Миша"? Измываешься, недоумок? Не нагулялся? — он схватил Эдика за шиворот и потащил на улицу. Женщина зарыдала. В дверном проеме появилась девочка лет пяти, показала Эдику язык и мигом исчезла.
На заднем дворе Пашка проходил обряд посвящения в сыновство. Так уж вышло, что первым делом (ну, кроме борща) он получил от родителей десять ощутимых ударов ремнем по заднице. Может, и было за что. А отдельно одиннадцатый, в двойную силу. За выпавший из кармана гондон.
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
КТО ЧТО СЛЫШИТ…
"О, наш великий и могучий,
Какая ширь в твоих созвучьях!
Вот где-то крикнули: — Эгей! —
А будто кликнули: — Э, гей!.."
Михаил ЗОРИН От многозвучия фигея,
Непроизвольно как-то вдруг
Я в апогее-перигее
Услышал некий дивный звук…
Он также в море был Эгейском,
В горячем гейзере дышал,
Таился в сыре «Адыгейском»
И удэгейца воскрешал…
Я думал о поэте Гейне,
О Гей-Люсаке я дерзал,
Мне вспоминался Опенгеймер…
Но Гейко Юрий мне сказал:
— Своеобразен слух твой, Миша…
Есть байка в русле этих тем,
Где мама — гейша, папа — рикша,
А сын их — Мойша, между тем!..
