Амусин М. Текст города и саморефлексия текста // Вопросы литературы. 2009. № 1. 152–175.
Анциферов Н. П. Душа Петербурга. Л.: Лениздат, 1990.
Анциферов Н. П. Непостижимый город. СПб.: Лениздат, 1997.
Барзах А. Г. Изгнание знака // Метафизика Петербурга. СПб.: Философско-культурол. исслед. центр «Эйдос», 1993. 76–87.
Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Зарубежная эстетика и теория литературы ХIХ–ХХ вв. М.: Издательство МГУ, 1987. 349–422.
Битов А. Г. Полет с героем // Битов А. Пушкинский дом. М.: Текст, 1999. 77–116.
Бродский И. А. Путеводитель по переименованному городу // Бродский И. Собр. соч.: В 4 т. СПб.: Пушкинский фонд, 1997. Т. 4. 50–58.
Генис А. Уроки чтения. Камасутра книжника. М.: АСТ, 2013.
Загидуллина М. В. Мифологизация «недалекого прошлого» как генератор сюжетов «массовой литературы» // КУЛЬТ-ТОВАРЫ: феномен массовой литературы в современной России. СПб.: Санкт-Петербургский институт печати, 2009. 25–32.
Каралис Д., Циопа А. Литература – охранная грамота Петербурга // Невское время. 2008. 15 февраля. 7.
Крусанов П. В. Мертвый язык: Роман. СПб.: Амфора, 2009.
Левенталь В. Маша Регина: Роман. СПб.: Издательская группа «Лениздат», 2013.
Лотман Ю. М. Семиотика города и городской культуры. Петербург: Труды по знаковым системам. Вып. ХVIII. Тарту: Гос. ун-т, 1984. 30–45.
Московская Д. С. Н. П. Анциферов и художественная местнография русской литературы: к истории взаимосвязей русской литературы и краеведения. М.: Наследие, 2010.
Пелевин В. О. Хрустальный мир // Пелевин В. Желтая стрела. М.: Вагриус, 1997.
Ремизова М. Времени нет // Октябрь. 2012. № 4. http://magazines.russ.ru/october/2012/4/re14.html [Просмотрено 9.12.2013].
Серто де М. Изобретение повседневности. Искусство делать. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2013.
Смирнов И. П. Олитературенное время. (Гипо)теория литературных жанров. СПб.: Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2008.
Соболев Д. М. «Топофилия»: культурная география как жанр современной художественной прозы // Международный журнал исследований культуры. 2011 № 4 (5). 136–155.
Столяров А. Малый Апокриф. СПб.: Terra Fantastica, 1992.
Стрижак О. Мальчик. СПб.: Лениздат, 1993.
Топоров В. Без скидок и зубоскальства // Взгляд. 2007. 22 сентября. http://vz.ru/columns/2007/2/3/66756.html [Просмотрено 11.11.2013].
Топоров В. Н. Петербург и Петербургский текст русской литературы // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М.: Прогресс-Культура, 1995. 10–56.
Урицкий А. Такая странная (страшная?) игра… // Новое литературное обозрение. 2008. № 91. http://www.nlobooks.ru/sites/default/files/old/nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/954/983/index.html [Просмотрено 2.05.2013].
Филиппов Д. Колумб Левенталь // Литературная Россия. № 9. 2013. 1 марта. http://www.litrossia.ru/2013/09/07849.html [Просмотрено 7.11. 2014].
Эпштейн М. Постмодерн в России. М.: Издание Р. Элинина, 2000.
РЕАЛЬНЫЕ И ВООБРАЖАЕМЫЕ МЕСТА
РЕГИОН КАК КУЛЬТУРНО-СИМВОЛИЧЕСКИЙ РЕСУРС. УРАЛ В СОВРЕМЕННОЙ МАССОВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И КУЛЬТУРЕ[22]
Марина АбашеваСемиотика места
Проблематика настоящей работы вырастает из схождения нескольких социокультурных процессов. Тенденция к росту регионального самосознания в России 1990–2000-х годов, стимулированная политическим «парадом суверенитетов», недолгой либерализацией и демократизацией, совпадает с естественным стремлением массовой литературы к расширению собственных границ, к освежению и разнообразию устойчивых литературных формул (в терминологии Д. Кавелти). В особой степени это касается литературы приключенческой и фантастической, поскольку экспансия в новые террритории, неизведанные земли отвечает ее собственной жанровой природе. Кроме того, актуализация пространственной периферии связана с характером историко-культурной эпистемы: ситуация постмодерна предполагает кризис метаповествований, от универсальных категорий стремится к частным, локальным.
Изучение локальной мифологии как культурно-смыслового ресурса эффективно осуществляется сегодня на стыке литературоведения и гуманитарной географии (Замятин 2004, 2006; Clowеs 2011; Manguel, Guadalupi 1999 и др.), поскольку географическое воображение и транслируется, и порой создается именно литературой. Вместе с тем исследование когнитивных схем ментальной деятельности по производству локальных мифов, стратегий, сценариев (в терминах Е. Клоус (Е. Clowеs)), культурных ландшафтов и территориальной идентичности (в определениях Д. Замятина) во многом аналогично подходам исследователей семиотики пространства (Лотман 1984; Топоров 1983 и др.). Сложившееся в этих концепциях понимание локуса как системы кодов и текстов позволяет обнаружить, что массовая литература работает с уже сформировавшимися знаковыми комплексами, что ее версии локальной мифологии репрезентируют устоявшиеся, архетипические, закрепившиеся в культуре образно-символические решения, воплощающие региональную идентичность. Поэтому необходимо рассматривать конкретные тексты массовой литературы, задействующие культурно-смысловые ресурсы региона, не cтолько с точки зрения их семантики и синтактики (в общем, предсказуемых), сколько в аспекте прагматики, функционирования в широком культурном контексте. Массовая культура «на входе» питает литературу собственным материалом, а потом активно использует литературные продукты в дальнейших коммерчески мотивированных практиках – туризме, экскурсионном деле, массовых зрелищах.
Чтобы проследить механизмы использования топографии и символической географии регионов в массовой культуре, в настоящей работе мы обращаемся к анализу их фунционирования в конкретном – уральском – регионе, рассматривая его как частный случай общей тенденции. Очевидно, что подобные процессы активно формируются и в других культурно оформившихся локальных текстах (Кавказ, Сибирь, Петербург и др.). Сибирь, например, особенно часто становится местом действия в литературе детективной (Строгальщиков 2003) и фантастической (Моренис 2005; Алексеев 2008; Прашкевич 2012). Весьма показательна объединяющая самых разных авторов книжная серия «Сибирская жуть».
Образ Урала обладает высокой отрефлектированностью в литературе и культуре. Обозначим устойчивые черты его «порождающей матрицы».
1) Семантика пограничности региона. Здесь проходит единственная неводная континентальная граница между Европой и Азией. Это видимое отсутствие ландшафтной границы актуализирует создание «складок» иного, культурного порядка (см. подробнее: Абашева 2013). Здесь также проходила до ХVII века граница Российской империи, и сюжеты, связанные с этим фронтиром (восприятие «другого» мира нехристианских народов, покорение Сибири Ермаком и др.), актуальны в массовой литературе до сих пор.
2) Семантика хтонических глубин. Урал, в отличие от Кавказа, например, важен не столько своими вершинами, сколько недрами (Абашев 2006) – тема земных глубин, горной металлургии, драгоценных камней разрабатывалась Д. Н. Маминым-Сибиряком, П. П. Бажовым, в современной литературе А. Ивановым, О. Славниковой, М. Никулиной и др.
3) Семантика «плавильного котла» для местных, колонизированных Россией народов, что актуализирует идеи «чужого», «другого». История добавила «других» не только этнически, но еще ссыльных (от староверов до диссидентов), заключенных (Урал – место ссылки и лагерей).
4) Наконец, Урал – место продуктивной литературной традиции, прежде всего бажовской, основанной, в свою очередь, на местной мифологии.
Перечисленные семантические доминанты благоприятствуют разворачиванию важных для массовой литературы мотивов путешествий в дальние земли, кладоискательства, детективных загадок, тем самым укрепляя уже существующую мистическую составляющую образа территории. Еще для одической традиции (у М. В. Ломоносова, например) была характерна метафора Рифейских гор как подземного царства. В прозе П. И. Мельникова-Печерского, Д. Н. Мамина-Сибиряка в изображении горнозаводского быта при доминирующем реализме неизменно присутствуют мотивы загадки и тайны. К ХХ веку образ Урала как таинственного места «страны безмерностей» уже прочно утвердился в литературе. Свидетельство тому – незаконченная повесть Н. Гумилева «Веселые братья» 1916 года. Ее герой приезжает в Пермскую губернию из Петербурга записывать фольклор местных крестьян, а вместо этого пускается в путешествие к Уральскому хребту по таинственной «стране безмерностей», потеряв в пути потрепанную книжку Ницше и зубную щетку (счастливо забыв, то есть, о культуре и цивилизации и вверив себя миру странному и чудесному). Он обнаруживает уральских крестьян то за алхимическими опытами по получению золота из железа, то за богоискательскими разговорами (Гумилев 1952). Б. Пастернак, явно неизданную повесть Гумилева не читавший, в романе «Доктор Живаго» разрабатывает сходные мотивы – и таинственности места, и страны безмерностей, и крестьянского фольклора. В литературе последних лет, особенно массовой, Урал чем дальше, тем определеннее оформляется как специфический фантастический и мистический литературный топос.
