Весной академику исполнится восемьдесят пять. К юбилею выходит очередная книга его мемуаров. Последние пятнадцать лет он в основном пишет мемуары - и это неудивительно: человеку, разумеется, есть что вспомнить.
- Вся мебель, которая в кабинете, мне от Брежнева досталась. Когда мы въехали в это здание (здесь раньше Школа рабочей молодежи была), в кабинете был только один поломанный стул, и на стуле стоял телефон. Я обратился в Академию наук, чтобы мне выделили деньги на мебель, деньги мне выделили, но в то время было мало иметь одни деньги, нужны были еще фонды. Фондов у меня не было, а мебель - ну хотя бы 5-6 письменных столов - была очень нужна. А у ЦК КПСС была собственная мебельная фаб?рика - между прочим, при Бутырской тюрьме, то есть заключенные делали столы и стулья. Я обратился в ЦК. И звонит мне однажды такой Григорян, заместитель управляющего делами. Говорит: «Тебе директорский кабинет нужен?» - «Конечно, нужен». Институт заплатил, привезли рабочий стол, стол для переговоров, стол для заседаний, кресла, стулья. Я был очень, конечно, доволен. А потом сидим мы с Брежневым в Завидове, работаем над каким-то очередным докладом. Он сидит, уткнувшись в бумаги, а потом поднимает глаза и говорит: «Георгий, ты мебель-то получил?» Оказалось, этот Григорян не сам дал мне мебель, а зачем-то пошел за ней к Брежневу. А я никогда у Брежнева ничего не просил. Мне до сих пор за эту мебель стыдно.
На книжной полке, впрочем, - еще один подарок Брежнева: портрет с автографом. Было так: Арбатов вернулся из загранкомандировки, и во время очередной встречи Брежнев спросил советника: ну что, мол, там нового, за границей? Арбатов ответил, что заграница как загнивала, так и загнивает, а вот в совзагранучреждениях повсюду висят портреты Брежнева, на которых Леонид Ильич так серьезен и мрачен, будто только что вернулся с похорон. Брежнев посмеялся, но на следующий день фельдъегерь доставил в институт пакет с этой фотографией - Брежнев на ней даже не улыбается, а просто хохочет.
На книжных полках в кабинете Арбатова вообще много интересного. Например, лакированная дощечка с врезанной в нее чеканкой, изображающей монстрообразный зерноуборочный комбайн. На комбайне гравировка: «Коллективу Института США и Канады от херсонских комбайностроителей». Казалось бы, какое дело херсонским комбайностроителям до США и до Канады? Но разгадка проста. Херсон - родной город академика. Мама - крестьянка в имении барона Фальц-Фейна Аскания-Нова, отец - рабочий-металлист, большевик с семнадцатого года, позднее директор рыбоконсервного завода в Одессе, а потом ответственный работник Наркомвнешторга, проработавший шесть лет (с 1930 по 1936) в разных городах Германии, а потом еще полгода в Париже. Биография по тем временам почти гарантированно расстрельная, но приговор - 8 лет за саботаж - пришелся на переходный (от Ежова к Берии) период в истории НКВД, и, вероятно, именно поэтому председатель суда, дочитав приговор, сказала Арбатову-старшему, чтобы тот обязательно подал апелляцию. Приговор действительно пересмотрели, отца восстановили в партии, и он еще пятнадцать лет проработал на руководящих должностях в Минлесхозе.
Умер отец в 1953 году - Георгий Арбатов к тому времени был инвалидом Отечественной войны. Воевал на Калининском и Воронежском фронтах, ос- вобождал Черкассы (уже будучи советником Брежнева, Арбатов станет почетным гражданином этого города), в 1944 году был комиссован с туберкулезом и поступил на факультет международных отношений (это будущий МГИМО) МГУ. После института работал в Издательстве литературы на иностранных языках, потом - в журнале «Вопросы философии», потом - в англоязычном журнале «The New Times», формально принадлежавшем советским профсоюзам и поэтому использовавшемся Кремлем для ориентированных на экспорт публикаций, которые по разным причинам не могли появляться в партийной и государственной прессе. На статьи Арбатова в этом журнале обратил внимание Отто Куусинен, к тому времени уже не глава рабоче-крестьянского правительства Финляндии, а секретарь ЦК КПСС, курировавший, среди прочего, новый учебник истории марксизма-ленинизма. Так началась арбатовская карьера тайного советника Кремля. Вначале он консультировал Куусинена на внештатной основе (работая при этом в журналах «Коммунист» и «Проблемы мира и социализма», потом - в Институте мировой экономики и международных отношений), а в мае 1964 года ближайший соратник Куусинена, секретарь ЦК КПСС по отношениям с соцстранами Юрий Андропов пригласил Арбатова в свою группу консультантов.
Об этой группе, которую Арбатов позднее ненадолго возглавил, много писали в перестроечной прессе, что неудивительно - это было уникальное явление. Один из секретарей ЦК, интеллектуал, любитель джаза и литературы, даже сам сочинявший стихи (но стеснявшийся их обнародовать - впервые стихотворение Андропова в 1987 году с трибуны съезда писателей прочитала поэтесса Екатерина Шевелева; Шевелева еще не знала, что всего через пять лет она напишет стихотворение «Будь прокляты советские вожди»), собрал вокруг себя в мрачном консервативном Кремле большую группу либерально настроенных экономистов, политологов, журналистов. Александр Бовин, Федор Бурлацкий, Олег Богомолов - «андроповская башня» Кремля до сих пор считается символом постоттепельного либерализма по-советски, а кремлевский эстет Андропов - чуть ли не наиболее адекватным политиком в брежневском Политбюро.
Я спросил Арбатова, в чем на практике выражался андроповский либерализм - в конце концов, группа консультантов так же, как и весь ЦК, участвовала в подготовке вторжения в Чехословакию. А, например, высылка Солженицына из СССР - так и вовсе была личным проектом Андропова, его идеей.
Арбатов ответил, что здесь он противоречия не видит. Да, вводу танков в Прагу либералы-андроповцы не помешали, но Александр Бовин написал на имя Брежнева записку, в которой изложил свое особое мнение. Бовин хотел передать записку через Андропова, но тот ответил: «Неси сам». Бовин пошел к Брежневу, Леонид Ильич его выслушал и сказал: «Знаешь, Александр, у нас с тобой на этот вопрос разные взгляды». А что касается высылки Солженицына - то это именно либерализм, ведь если б его не выслали, то силовики обязательно бы добились его посадки. Либералы всегда делают гадости, думая, что силовики поступили бы еще хуже.
Впрочем, все эти события произо?шли уже тогда, когда «андроповская башня» работала без Арбатова. В 1967 году Юрий Андропов возглавил КГБ, в ЦК его сменил консерватор Константин Русаков, Арбатов пошел к Брежневу и попросил отпустить его в академическую науку - все равно, мол, с Русаковым не сработаемся. Брежнев пригрозил: «Смотри, будешь плохо работать, вернем обратно в ЦК», но Арбатова отпустил, хотя это была такая сугубо формальная отставка - советником Брежнева (как называет эту роль сам Арбатов - «умным евреем при губернаторе») Арбатов фактически оставался до самой смерти Леонида Ильича.
О Брежневе Арбатов много рассказывал раньше, и в мемуарах, и в интервью, и даже неловко снова пересказывать эти истории: о том, как однажды Брежнев выбросил из подготовленной для него речи две цитаты Маркса (потому что «кто поверит, что Леня Брежнев Маркса читал?»); о том, как Брежнев, когда еще позволяло здоровье и не было проблем с речью и памятью, во время застолий декламировал стихи - знал наизусть «Сакья-Муни» Мережковского, но больше любил Есенина; как, убив на охоте кабана, Брежнев лично распоряжался разделкой туши («Заднюю ногу Мите Устинову, переднюю - Косте Черненко», и даже Арбатову с Бовиным какие-то, хоть и не самые сочные, куски доставались), и так далее. Думаю, нет смысла останавливаться на этих историях более подробно - книг и фильмов из серии «Неизвестный (на самом деле - давно и хорошо известный) Брежнев» хватит еще на несколько поколений. Поэтому я попросил Арбатова рассказать об институте: зачем он был нужен, зачем нужен сейчас.
- Мы рассуждали просто, - объясняет академик. - В Америке давно существует куча всяких научно-исследовательских центров - советологических, кремлинологических и так далее. У нас ничего такого не было. А исследования по Соединенным Штатам нужны - и ЦК, и МИДу, и Совету министров. Только у КГБ свои специалисты были, но на них даже сам Андропов не полагался - он же для того и общался и с нами, своими бывшими консультантами, и с творческой интеллигенцией вроде Евгения Евтушенко или Юрия Любимова, чтобы просто понять, насколько можно верить данным КГБ хотя бы о настроениях в обществе, а где они привирают. Обязательно пометьте там у себя - при этом он никого не вербовал, потому что был человеком высоких моральных принципов, никогда не путал ведомственный интерес и личные отношения. Так вот, создали институт. Американцы, естественно, сразу же сказали - ну понятно, еще один филиал КГБ. И надо отдать должное тогдашнему американскому послу в СССР Льюэллину Томпсону, который стал активно нас защищать, просто кричал: «Это не КГБ, это действительно научный институт». Томпсон же организовал мою первую поездку в США. Это уже потом я стал ездить в Америку по 3-4 раза в год, а первое время никого не удивляло, что руководитель Института США не был ни разу в Америке. Вначале мы назывались просто Институт США; года через два приехал наш посол из Канады и говорит: а добавьте «и Канады», страна большая, важная, ее нужно изучать. И действительно, мы фактически заложили основы нашего канадоведения, а Канада действительно очень интересная страна - не понимая ее, невозможно понять Америку.
