что, используя кремлевский язык этой войны, мы в конечном итоге укрепим позиции Кремля? Могут ли все бесконечные статьи, слушания в сенате и мероприятия, проводимые аналитическими центрами – я активно писал для них и присутствовал на множестве таких событий, – в итоге привести к росту тех самых рисков, которые они пытаются предотвратить?
Долгосрочные последствия оказываются еще глубже. Если воспринимать всю информацию как часть войны, то любые мечты о глобальном информационном пространстве, где свободно движутся идеи, укрепляющие совещательную демократию, пойдут прахом. Вместо этого лучшим вариантом будущего, на который нам остается надеяться, становится «информационное перемирие», при котором каждая сторона уважает «информационный суверенитет» другой: это любимая концепция Пекина и Москвы, служащая, по сути, прикрытием для насаждения цензуры.
Но было бы глупо просто игнорировать информационные операции Кремля. Пример Эстонии, которая пострадала в 2007 году от информационного удара и нападения хакеров, дает лишь самое базовое представление о том, насколько сильным может оказаться их кумулятивный эффект. В Украине они сопутствовали вполне реальному вторжению.
В ходе бесконечных обсуждений в мозговых центрах Вашингтона, Лондона и Брюсселя военные теоретики, журналисты и официальные лица пытаются осмыслить суть российского подхода к «войне» и международным конфликтам. Некоторые называли его «войной полного спектра», другие – «нелинейной войной», а третьи – «неоднозначной» и «войной в серой зоне» [73]. В Восточной Европе государственные исследовательские центры остановились на термине «гибридная война», используя его в качестве дипломатичной замены слова «российская».
Есть вопросы, по которым эксперты хотя бы иногда могут добиться согласия. Прежде всего это то, что российский подход размывает границы между войной и миром, приводя к состоянию постоянного конфликта, который никогда не разгорается в полную силу, но и не прекращается. И в таком конфликте информационные кампании играют исключительно важную роль. Резюмируя цели российской «войны нового поколения», Янис Берзиньш из Латвийской военной академии описывает переход от прямого уничтожения противника к его внутреннему разложению; от войны с использованием обычных вооруженных сил к конфликтам между нерегулярными группировками; от прямого столкновения к бесконтактной войне; от физической среды к человеческому сознанию; от войны в четко установленных временных рамках к состоянию перманентной войны как естественного условия жизни страны [74].
Мы остаемся с парадоксом. С одной стороны, необходимо понять и предать гласности то, как Кремль с его военным менталитетом использует информацию, чтобы сбивать всех с толку, пугать, разобщать и тормозить. С другой – есть риск поддержать кремлевские взгляды на мир самим фактом реакции на них.
В Украине этот парадокс проявляется наиболее наглядно. Именно здесь обкатывается механизм войны нового поколения, и именно отсюда Кремль пытается распространить свое всеобъемлющее мировоззрение информационной войны.
Как же тогда победить в информационной войне, если сама ее идея может представлять наибольшую опасность?
Самый удивительный информационный блицкриг в истории
Кем только не видела себя в мечтах Тетяна, но уж точно не солдатом. Однако в начале 2014 года, в кульминационный момент украинской революции против промосковского президента, Тетяна внезапно поняла, что может решать вопросы жизни и смерти. Сидя в пижаме в отцовской квартире, занося руку над клавиатурой, она понимала, что, нажав на одну кнопку, она отправит вполне реальных людей на вполне реальную смерть. А если нажмет другую, то революция и всё то, за что сражались ее друзья и тысячи других людей, будут потеряны.
В то время Тетяна управляла на фейсбуке страницей «Громадського сектора» – одной из основных оппозиционных групп украинской революции, направленной против президента Виктора Януковича и его сторонников в Кремле. Она публиковала фото и видео, прямо следовавшие философии ненасильственных действий Срджи Поповича: участник протеста, играющий на фортепиано на улице перед цепью полицейского спецназа; фотографии протестующих, держащих зеркала перед лицами полицейских; «дуэль» между вооруженным автоматом полицейским и участником протеста, «стреляющим» из картонного знака Facebook (последнее наглядно показывало, насколько важной была роль социальных сетей в протестах). Активисты могли организовать всё онлайн: от медицинской помощи до юридической поддержки, от координации многомиллионных акций протеста до сбора средств среди украинцев за рубежом на питание и жилье.
Тетяна занималась этой работой в течение многих месяцев протестов. У страницы «Громадського сектора» было 45 000 подписчиков, а их акции посещало до 150 000 человек – и все они не верили политикам, но верили волонтерам вроде Тетяны.
Тетяна присоединилась к «Громадському сектору», потому что хотела быть причастной к историческим событиям, о которых потом могла бы рассказывать своим будущим детям. Это восстание назвали «Революцией достоинства». Оно началось после того, как президент Янукович внезапно отказался от своего давнишнего обязательства подписать Соглашение об ассоциации с Европейским союзом, сделав выбор в пользу займа в размере 16 млрд долларов от Кремля. А когда полиция Януковича избила протестовавших студентов, многие укрепились в своем желании видеть в стране менее коррумпированное правительство и справедливое общество, связанное со словом «Европа», – революцию еще называли словом «Евромайдан».
Тетяна была финансовым журналистом и занималась сайтом параллельно с основной работой. Она решила, что будет оставаться над схваткой; разумеется, она выступала за демократию и права человека, но не хотела пачкать руки и иметь какое-то отношение к дезинформации.
Одна из рабочих смен Тетяны пришлась на утро. Она жила в Киеве, но в тот день оказалась в своем родном Луганске, одном из крупнейших городов Донбасса. Большинство его жителей смотрели государственное или российское телевидение, изображавшее революцию в виде неонацистского заговора, управляемого США. Находясь там, Тетяна никогда не упоминала свою работу в «Громадськом секторе».
Она проснулась в девять утра и включила онлайн-трансляцию событий на Майдане. Поначалу ей показалось, что она по ошибке попала на какой-то боевик – по людям стреляли снайперы, на улицах лилась кровь. Затем зазвонил телефон: это были активисты с Майдана. Она слышала, как в трубке раздаются выстрелы, а через мгновения эти же выстрелы звучали в прямой трансляции.
– Зови людей на Майдан. Нам нужны все!
Одновременно Тетяна видела посты в своей ленте на фейсбуке, в которых люди с площади писали всем убегать и спасаться. Активисты продолжали названивать ей и требовать, чтобы она призвала подписчиков на площадь.
– Но там же людей убивают, – сказала она.
– Снайперы перестанут стрелять, если придет больше народа.
– А если нет?
– Решай сама.
Уже не в первый раз ее преданность делу революции вступала в конфликт с журналистским инстинктом – держаться над схваткой. За несколько недель до этого облаченные в балаклавы язычники-националисты из «Правого сектора» уже бросали «коктейли Молотова» в полицейский спецназ. Мало кто слышал об этом движении раньше. Их было всего несколько
