лагерей, критиком и публицистом Р.В.Ивановым-Разумником (1878-1946; умер в вынужденной эмиграции), навечно вошел в историю русской и мировой культуры. Русские символисты ("старшие" и "младшие") явили миру непревзойденные образцы словесного творчества (проза, поэзия, критика, публицистика, литературно-философские трактаты, переводы, писательские письма и т.д.). О том, что такое символизм и кто такие символисты, мне писать до ломоты в висках не хочется. Устал я от них «по жизни» (новый просторечный оборот). Буду краток: эти люди дышали странным воздухом (разреженным и удушливым одномоментно) интеллектуальных и сердечных страстей, эстетических предпочтений, поведенческих театральных кулис, а сценой был весь мир. Сказанное целиком относится и к героям романа «Майя».
Книга Надежды Муравьевой – ранга и стиля рассказов и повестей Брюсова (это чрезвычайно высокий ранг и стиль). 10 Писательница упоминает «новую прозу» лидера московских символистов. Брюсов же (его имя щедро рассыпано по страницам) является предтечей-прообразом главного героя – Сигизмунда Ардальоновича. Галахов в романе (помимо прочего) является, скажем на простецком языке, инкарнацией– реинкарнацией – ипостасью древнего «первобога» Януса (римляне всегда первым в молитвах упоминали его имя). Янус – бог времени, всех начал (и начала жизни человека), дверей и путей – часто изображался с двумя лицами, которые смотрят в противоположные стороны. Так вот Брюсов (поэт и «черномаг», по словам Андрея Белого) и Галахов (поэт и революционер-конспиратор-провокатор) – двуликие Янусы.
У Брюсова, харизматика, «сотрясателя основ», поэта, прозаика, переводчика, оккультиста – «мага» (он был натуральным практикующим магом в отличие от современных шарлатанов) были две трагические любовные истории: романы с Ниной Петровской (1879-1928; отравилась газом в эмигрантском Париже) 11 и Надеждой Львовой (1891-1913; застрелилась в Москве). Вот в образе Анастасии Лазаревской и контаминированы (на мой взгляд) существенные черты личностей этих незаурядных женщин. Конечно, это всего лишь предположение.
В образе Аси Лазаревской улавливаются неразличение жизни и мифа о жизни, реальности и литературы, роковая страсть, истовая экзальтированность, как у Нины Петровской. С Надеждой Львовой ее роднят возраст и несомненный поэтический дар.
Стихи Аси (Майи Неми) заслуживают особого внимания. Естественно, это рифмованные тексты автора романа. Стихотворения талантливо и безупречно стилизованы Надеждой Муравьевой (в книге упоминаются такие женщины-поэты начала прошлого века, как М.Лохвицкая, З.Гиппиус, Л.Вилькина, Л.Столица, А.Герцык и др.).
В основе интриги романа (я не говорю о его любовной и детективной составляющих) лежит самая известная в истории русской литературы мистификация: вспыхнувшее метеором на небосклоне символистской поэзии (какие-то дамские словечки, простите) загадочное имя загадочной Черубины де Габриак. Это звучное имя – маска-личина-псевдоним Е.И.Дмитриевой (в замужестве – Васильевой; 1887-1928). Создателем этого феномена (авторство стихов Васильевой приписывалось некоей «полуфранцуженке-полуиспанке») был Максимилиан Волошин. 12 Именно он всячески модифицировал-пропагандировал стихи таинственной незнакомки. Эта невинная на первый взгляд игра привела к дуэли между Волошиным и Гумилевым (Волошин выстрелил в воздух, Гумилев промахнулся), а главное – переломила жизнь молодой поэтессы, впоследствии так и не оправившейся от скандала-разоблачения… Читатель, вот где сокрыта тайна прелестного образа Аси-Майи… Брюсов не выдавал чужие стихи за свои (в отличие от Галахова), но издал анонимно якобы «дамский» сборник «Стихи Нелли».
Самой драгоценной в романе для меня как специалиста по русской литературе конца XIX–начала XX вв. явилась реставрация-реконструкция московского символистского интеллектуального быта. Все сделано с большим знанием предмета, его пониманием и, я бы сказал, сочувствованием-эмпатией (дивные словечки той поры: «теург», «визионерка», «телефонировал», «кейфовать», «румынский оркестр»; существовавшие в реальности «Литературно-художественный кружок» и «Общество свободной эстетики», топография Москвы начала века, житейские реалии и т.д.). Все точно и правдоподобно. Читатель, роман всенепременно понравился бы протагонистам той эпохи – Брюсову, Белому, Волошину.
Такое «воскрешение» баснословной эпохи требует не только специфических познаний, но и усердных скрупулезных штудий. Жена Ю.М.Лотмана, блистательный знаток Серебряного века, З.Г.Минц незадолго до смерти сказала, мол, предыдущие поколения ученых (литераторов – добавим от себя) «выбросили» из науки (и литературы) совесть, а нынешнее – «выбросило» труд. Так вот, в романе Надежды Муравьевой много исследовательского писательского труда.
Наша эпоха весьма напоминает Серебряный век: слом сознания, политических, литературных, поведенческих стереотипов, системы ценностей, языка, мировидения, миропонимания. В романе «юноши со взорами горящими» самозабвенно ведут разговоры о России, о народе, о Марксе, о Фрейде, о путях насильственного изменения «режима» (анархисты-коммунисты). Читатель, это ничего Тебе не напоминает, а?
Вот, те «мальчики» «проболтали» небывалую в человеческой истории Российскую Империю. Ее жаль до слез. Помнишь, читатель, хрестоматийную фразу Сони из чеховского «Дяди Вани»: «Мы увидим небо в алмазах». Героиня пьесы, если бы она выжила в трех русских революциях, осталась бы жива в Великой (первой мировой) войне, пережила красный террор, то увидела бы «небо в алмазах» на восьмом десятке жизни сквозь решетку «столыпинского вагона» для заключенных. Мои дедушки-бабушки принадлежали к этой поросли русских людей.
Мое поколение «проболтало» Красную Империю, ушедшую на дно, как взорвавшаяся атомная субмарина. Ее не жаль. И сейчас русские мальчики ведут полубредовые, озаренные кровавыми сполохами, разговоры, уповая на мистико-большевистскую утопию. По словам замечательного, безвременно ушедшего питерского поэта Виктора Кривулина: «Это – продолжение горячечного спора, затеянного еще Вл.Соловьевым и подхваченного лагерными дискуссиями на Соловках и Колыме, в русском Берлине, Праге и Париже». 13
Однако, если «новые» мальчики «проболтают» молодую, больную, но выздоравливающую, наливающуюся соком свободную Россию-Барышню, то случится вселенская (на сей раз) катастрофа, которая утащит в свою «черную дыру» не только мальчиков и дедушек, но все человечество, весь мир. Ох, зря детям достойные дяденьки рассказывают жестокие сказки о «левом повороте», ох, зря…
В чудесном романе Надежды Муравьевой есть чудесные неточности. К примеру, убийство Столыпина произошло за год до описываемых в книге событий, а смерть Эмиля Верхарна, гениального бельгийского поэта, учителя Брюсова – спустя четыре года; журналы «Весы» и «Золотое руно» уже не выходили; молодой поэт никак на журнальные гонорары не мог купить квартиру в Москве (просто-напросто мало платили; по-настоящему большие деньги (1000 рублей за печатный лист) получали прозаики Горький, Леонид Андреев и Сологуб). Смею думать, плутовка-писательница сделала эти «ошибочки» специально, чтобы дурачить литературных дедушек.
Отмечу еще интереснейшую игру с фамилиями персонажей. Лазаревский, Муромцев, Поляков и др. – подлинные фамилии активных персон той незабвенной эпохи.
И последнее. Вопреки коммунистическим безумствам, тюрьмам, расстрелам, чудовищному прессингу гуманитарии сумели сохранить культуру. Когда-то я писал: «Древняя Русь, история античности, всего древнего мира, история западных философии и искусства, изучение Серебряного века (в первую очередь) – это были добротные «убежища» от советской власти со всеми ее неописуемыми и очень опасными прибамбасами». Не стало советской власти, не стало, как мне казалось (и не только
