Понятно, что эти откровения прежде всего насторожили не «наймитов» и их «заграничных хозяев», а Берию, Булганина, Маленкова и Хрущева, которые умели слышать то, чего не слышали другие. И прекрасно понимали, если они не остановят Сталина, то он покончит с ними в самое ближайшее время. И именно здесь кроется еще одна загадка последних месяцев жизни Сталина.
Больше всех испугался Хрущев, уже ощутивший совсем недавно ледяное дыхание смерти. В тот вечер он приехал на дачу к Сталину и присел на самый край стола так, что оказался скрытым от вождя кипой лежавших на нем документов. И тогда Сталин сказал:
— Ты что прячешься? Я пока тебя не собираюсь арестовывать. Подвинь бумаги и сядь ближе...
И это «пока» больно резануло слух Хрущева.
Существуют вполне достоверные слухи, что именно эта четверка предприняла попытку переворота, подробности которого не известны и по сей день. Согласно этой версии, Берия и компания предъявили Сталину ультиматум, в котором потребовали от него не только немедленного освобождения ни в чем не повинных врачей, но и отставки со всех постов. Как говорили знающие люди, во многом этот демарш удался только благодаря тому, что к этому времени уже были арестованы Власик и Поскребышев и разбиты неприступные подступы к вождю.
Вполне возможно, что именно эта далеко не самая великолепная «четверка» приложила руку и к аресту кремлевских эскулапов, чтобы лишить Сталина в случае необходимости срочной медицинской помощи. И как вспоминал позже сотрудник Коминтерна Франц Боркенау, аресты Виноградова и начальника лечсанпура Кремля Егорова были инициированы Берией с согласия его друзей.
Одним из главных лиц в этом заговоре стал Игнатьев, который, продолжая исполнять все приказы вождя, тут же информировал о них Берию. И вот что рассказал обо всей этой истории хорошо знавший кремлевскую кухню Илья Эренбург. По его словам, уже после XIX съезда партии стало ясно, что Сталин страдает манией преследования и не сомневается в том, что среди членов Политбюро зреет заговор с целью лишить его жизни. И, желая опередить их, он сам исподволь готовил «крупнейшую кровавую чистку и хотел физически уничтожить ЦК, избранный на XIX съезде».
Более того, существует легенда о состоявшемся в самом конце апреля заседании президиума ЦК, на котором Каганович потребовал от Сталина назначить специальную комиссию для тщательного расследования «дела врачей» и отменить приказ о депортации евреев в отдаленные районы. Кагановича поддержали практически все члены ЦК, за исключением дрогнувшего в самый последний момент Берии.
Рассвирепевший Сталин принялся грозить собравшимся страшными карами, но все было напрасно. Чувствуя поддержку Игнатьева и Жукова, члены ЦК восприняли угрозы Сталина как самую обыкновенную истерику выжившего из ума старика.
Как это было ни печально для диктатора, но то страшное время, когда, по словам Хрущева, «войдя в комнату Сталина, мы никогда не знали, выйдем ли назад живыми», по всей видимости, уже прошло. И, в конце концов, чуть ли не больше всех трепетавший перед Хозяином Микоян якобы заявил вождю: «Если через полчаса мы не выйдем свободными из этой комнаты, армия займет Кремль!» После чего воспрянувший духом Берия присоединился к бунтовщикам, чем окончательно добил Сталина. Ну а после того, как Каганович разорвал удостоверение члена президиума ЦК и швырнул обрывки в лицо диктатора, Сталин потерял сознание.
Все это, безусловно, очень интересно, но только для какого-нибудь фан-таста-сценариста, и, конечно, ничего этого не было. Другое дело, что появление подобных версий неизбежно всегда, когда речь идет о политиках такого масштаба, каким был Сталин. По той простой причине, что очень многие не хотят прозы и по сей день не желают верить в то, что такие люди, как Сталин, могут умереть от какого-то там инсульта. Нет, здесь обязательно должны появиться либо отравители, либо добившие его «друзья»...
* * *
В последние годы жизни Сталин незаметно для себя менял свои привычки. Встав в 11 часов утра, он уже не ехал в Кремль, а вызывал к себе Поскребышева, сосал холодную трубку и подолгу смотрел в окно. В ноябре 1952 года Поскребышева не стало. Его заменил Малин. Однако лучше Сталину не стало. И точно так же, как он не верил в последнее время Поскребышеву, теперь он не верил Малину. Да и имел ли он вообще эту самую веру? Все эти годы жизнь с каким-то странным упорством доказывала ему, что верить нельзя никому, и, в конце концов, он вдруг поймал себя на страшной мысли о том, что не верит уже самому себе...
Да, он прекрасно знал, что Поскребышева и Власика от него убрал Берия. Но никакой благодарности к этому человеку не испытывал. Скорее наоборот, он становился по отношению к нему еще более подозрительным. И в глубине своей так никем и не познанной души, он уже прекрасно знал, чем эта подозрительность, в конце концов, обернется для Берии. Но никакой жалости к нему не испытывал. Жалко ему было только себя...
В декабре Сталин неожиданно для всех попросил принести ему дневники последнего русского царя, которые и были доставлены ему в кабинет Берией. Но особого интереса к записям Николая II не проявил. Бильярд, чтение, прогулки, любовь к жене — вот, собственно, и все, что интересовало этого, с позволения сказать, владыку. Так чего же удивляться, что он так легко отдал власть, а вместе с нею и государство...
Думал ли он в те декабрьские дни, подолгу стоя у окна, о себе? Наверное, думал, как думает о себе каждый человек. А ему было что вспомнить. Революция, Гражданская война, борьба с оппозицией, Ленин, Троцкий, Бухарин, коллективизация и индустриализация, репрессии, война, победа и снова репрессии...
Да, все это было, и все эти события и люди стоили ему нервов и крови. И все же по-настоящему он думал уже не о них, а о той неизбежности, которая поджидала его с беспощадностью подосланного убийцы. Умирать ему не хотелось. Но... увы, смерть была не троцкистом и даже не агентом гестапо, от нее не спрячешься за семью дверями и от нее не спасут день и ночь бдящие чекисты... Все тлен и суета сует... Как у Эклезиаста.
Впрочем, почему это тлен, а созданное им государство? Отдавал ли он себе отчет в том, что и оно было тленом, ибо было создано в суете? Наверное, отдавал, потому и повторял своим сподвижникам, что без него они погибнут. Почему? Да только потому, что он не мог не понимать, что созданным им государством править так же, как правил он, остававшимся после него было уже не под силу. И дело было даже не в отсутствии тех необходимых для этого талантов, а в том, что, хотели они того или нет, наступало новое время, и оно требовало новых песен...
Спросил ли он хоть раз себя, для чего он, будучи еще семинаристом, ввязался в эту оказавшуюся такой для него долгой игрой. Из-за любви к будущей великой России или все же только потому, что другого пути у него в той России не было? Да и что он вообще по-настоящему любил в этой жизни? Маркса? Ленина? Жен и тех любовниц, которые у него были?
Вряд ли... И если быть честным, то по-настоящему он любил в этом мире только власть. Все остальное для него не имело особого значения. Он всегда завидовал тем, у кого была власть. Как сейчас завидовал тем, кто останется после него. Может быть, именно поэтому в нем и рождалась злоба ко всем тем людям, которые переживут его. И в то время как его с превеликими почестями похоронят, они будут точно так же ходить по земле, пить, есть, смеяться и любить...
А вот будут ли они вспоминать о нем? Наверное, будут... Во всяком случае, он сделал все, чтобы в каждой семье навсегда осталась о нем зарубка на память. И неважно, о ком шла речь! Дети кулаков, истинных и мнимых троцкистов, виновных и невиновных генералов, казаков, евреев, чеченцев и балкарцев, врачей и писателей — все они еще долго будут помнить о нем...
Но это все та же суета по сравнению с той памятью, какую он оставил в истории. Великий и беспощадный, он создал на развалинах империи новую империю и победил в самой страшной войне. И что бы там ни говорили, похвастаться подобными достижениями в этом мире могли не многие...
Думал ли он о том, что все его великие достижения — лишь результат насилия, а не эволюции: а сам он был калифом всего на несколько десятилетий. Вряд ли, он жил и правил в России, и этим было сказано все...
* * *
27 февраля Сталин побывал в Большом театре. Давали «Лебединое озеро». До конца балета он оставался один в своей ложе, потом вызвал к себе директора театра и попросил его поблагодарить исполнителей за «филигранную отточенность».
На следующий день он в последний раз в своей жизни приехал в Кремль, где посмотрел кинофильм. Потом пригласил всех членов Политбюро к себе на дачу. Ровно в полночь к нему приехали Берия, Маленков, Хрущев и Булганин.
Против обыкновения в эту ночь гостям подали только виноградный сок. Однако сам Сталин выпил рюмку «Телави», разбавленного по обыкновению водой. Застолье продолжалось до четырех часов утра, в основном говорил только Берия. Чувствуя изменившееся к нему отношение вождя, он старался еще что-то исправить. Прекрасно зная, что сделать это уже невозможно. И тем не менее он, видимо, желая доставить Сталину приятное, говорил и говорил о «деле врачей». И выходило так, что именно они отправили в мир иной Щербакова, Димитрова и Жданова.
