Что до еврейской военной карьеры, то, оказывается, существовала некая лазейка в годы Первой мировой войны — я о ней узнала, раскапывая семейную историю. Не подлежащие по разным причинам призыву мальчики из местечек шли в армию вольноопределяющимися и через положенный срок зарабатывали направление в школу прапорщиков. Именно так получил первое офицерское звание мой родной дед. Судя по тому, что я слышала, это не уникальная история.
Кстати, в годы Гражданской войны, когда дед служил в разведке у Котовского, его спас от гибели однокашник по этой самой школе, белый контрразведчик: спрятал у себя в доме, а вечером помог выбраться из села, где на деда была уже объявлена охота.
kozharik
Мне кажется, что я могу понять этого — фона. У меня фамилия и внешность еврейская — от папы. Жила я с мамой — она русская. В школе — били не по паспорту, а по морде. А евреи меня за свою никогда не считали — я же не еврейка по их понятиям. Ни о какой особой любви к еврейству речи в молодости не шло, потом жизнь расставила все на свои места, но и теперь — что я еврейка я сказать не могу, а что я русская — тоже.
Так что ждать от — фона особой любви к евреям? С чего бы?
19. 07. 2011
Я уже несколько раз рассказывал об исторических фигурах, которые по той или иной причине не сгодились мне в прототипы для литературных персонажей.
Теперь сделаю нечто прямо противоположное: познакомлю вас с реально существовавшей личностью, которая, хоть и в сильно измененном виде, угодила в один из моих романов («Сокол и ласточка»). А заодно, кстати уж, отвечу скептикам, которые упрекали меня за чрезмерную резвость фантазии: мол, никак невозможно, чтобы на судне 18 столетия, при скученности и полном отсутствии приватности, женщина могла выдавать себя за моряка.
А вот и могла! Свидетельство тому — история Жанны Баре.
Она отправилась в кругосветное плавание капитана де Бугенвиля в качестве слуги ученого-натуралиста Филибера Коммерсона. Поскольку устав запрещал женщинам находиться на военном корабле, Жанна назвалась «Жаном» и нарядилась в мужское платье. Жила в одной каюте с ученым, прислуживала, ассистировала при сборе ботанической коллекции. Было ей в то время 26 лет.
Маскарад оставался неразоблаченным много месяцев — пока корабль «Этуаль» не прибыл на остров Таити.
Едва Жанна вместе с другими матросами спустилась на берег, как туземцы сразу заорали, показывая на нее: «Айенн! Айенн!», что означало: «Женщина! Женщина!». В тонкостях европейских костюмов дикари не разбирались, им было все равно, штаны или юбка, и представительницу прекрасного пола они распознали по запаху. (Запахи у европейцев догигиенических времен, а уж особенно после долгого плавания, были могучие). Таитяне, как известно, щедро делились с гостями своими женщинами и ожидали от заморских друзей такой же широты. Интересно же: белая самка! Свое антропологическое любопытство туземцы выражали столь активно, что перепуганная Жанна кинулась от них наутек и во всем призналась капитану Бугенвилю. При этом она сказала, что мсье Коммерсон ни в чем не виноват, он понятия не имел об истинном гендере своего «слуги», когда брал его, то есть ее на работу.
По часовой стрелке: Эти люди разбирались в женском вопросе лучше, Это она в матросском наряде собирает травы, Простодушный ботаник
Коммерсон на голубом глазу подхватил: он-де человек науки, кроме цветочков-лепесточков ни в чем не разбирается и ужасно потрясен открытием. Одно слово — ботаник. «Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик».
Не ударил лицом в грязь и капитан. Сразу нерушимо поверил обоим, о чем свидетельствует запись в его журнале от 28–29 мая 1768 года. Бугенвиль приказал лишь поселить нарушительницу морского закона отдельно от остального экипажа и следить, чтоб матросы ничего с ней не учинили.
Но едва «Этуаль» достиг первой же французской колонии, острова Маврикий, как Бугенвиль перестал прикидываться болваном и немедленно, как миленьких, ссадил на берег Цветика с его подругой.
Коммерсон, естественно, был соучастником маленького заговора. Как выяснилось, Жанна стала его любовницей, экономкой и ассистенткой еще за два года до плавания.
Закончился этот водевиль с переодеванием, к сожалению, не слишком весело. Бедный Коммерсон не перенес тропического климата и умер.
Кругосветное плавание Жанна Баре завершила без него, однако позаботилась, чтобы научная работа ее бедного ботаника не пропала. В конце концов вернувшись в Париж, Жанна привезла с собой тридцать ящиков с бесценной коллекцией растений, три тысячи из которых были ранее неизвестны в Европе. Людовик XVI за это наградил самоотверженную путешественницу пожизненной рентой.
После смерти Коммерсона первая в истории «кругосветница» вышла за королевского офицера, никуда больше не плавала, жила тихо и по меркам того времени долго — почти 70 лет.
Вероятно, ей было что рассказать внукам.
Из комментариев к посту:
dolboeb
Самое трогательное — что единственным напоминанием об этой истории 220 лет спустя остается описанный Коммерсоном цветок, который называется бугенвиллеей.
nil_svetlana
Забавно как! Я словно в детство окунулась…
В детстве я забавлялась тем, что «переделывала» книжки: меняла сюжет, добавляла героев и приключений. У меня были переделаны и «Дети капитана Гранта». Я добавила туда «секретаря» Паганеля — Жана. Это была девушка, которая, выдавая себя за мужчину, ассистировала Паганелю, описывала географические объекты, зарисовывала их, а в свободное время, писала приключенческие рассказы и печатала их в журналах. Ну, и вместе с рассеянным географом попала на Дункан и приключений добавилось ещё больше. А вот оказалось правда…
pirrattka
Я вот что вычитала: Жанна родилась в семье небогатых фермеров; родители умерли, когда ей было лет двадцать. После какого-то неудачного судебного процесса (наследство?) она осталась без денег и пошла работать гувернанткой к Коммерсону — он был вдовцом, жена умерла во время родов сына; об этом самом сыне Жанна и должна была заботиться. Вскоре она стала также секретарем Коммерсона. Их любовная связь вызывала неодобрение местного общества; в 1764 году, когда Жанна забеременела, они с Коммерсоном перебрались в Париж. Ребенка Жанна потеряла — он умер во время родов.
О ее жизни после смерти Коммерсона:
Чтобы на что-то жить, Жанна открывает «кабаре с бильярдом» в Порт-Луи (столице острова Маврикий). Но отношения с властями не складываются. Ее штрафуют за продажу алкоголя в воскресенье, «так как клиенты ее приходят на мессу пьяными».
Через год после смерти Коммерсона Жанна выходит замуж за французского офицера и перебирается во Францию. О последних годах жизни известно мало. Свое имущество Жанна оставила по завещанию сыну Коммерсона — тому самому, о ком заботилась много лет назад.
1.08. 2011
Считайте этот пост сиквелом к рассказу о доблестной любовнице ботаника.
Продолжение сильно припозднилось, как говорится, по не зависящим от редакции причинам.
Когда я готовился к написанию «Сокола и ласточки», мне попадались самые разные материалы о женском кросс-дрессинге восемнадцатого столетия. Некоторые истории не менее удивительны, чем биография пахучей Жанны Баре. Расскажу еще одну — и покончим с переодеваниями.
Если я спрошу вас, кто этот, хоть и безусый, но бравый офицер:
вы, конечно, сразу ответите: ну как же, это наша гордость, героическая Надежда Дурова, автор «Записок кавалерист-девицы». Я в детстве, как и многие, ее обожал — посмотрел «Гусарскую балладу» и прямо влюбился.
Потом, много позже, я вычитал, что Дурова была никакая не девица, а беглая жена и мать-кукушка. И вообще Надежда Андреевна, кажется, была довольно странным существом, у современников считалось хорошим тоном над нею потешаться. Однако не это стало главным моим разочарованием. Выяснилось, что не такая уж наша Дурова уникальная. В Европе подобных кавалеристок было пруд пруди.
Первая и самая знаменитая из них — ирландка Кристиан (можно Кит) Каванаг (1667–1739), биографию которой когда-то написал сам Даниэл Дэфо (титульная страница книги справа).
Жила она в Дублине, была молодуха как молодуха: имела мужа-гуляку, владела пивнушкой, родила двоих детей, донашивала третьего. И вдруг благоверный (его звали Ричард Уолш) пропал. Через какое-то время от него пришло письмо, что он насильно завербован и отправлен воевать в Голландию. В те времена принуждение к защите родины было разновидностью киднеппинга. (Впрочем, у нас это, кажется, случается и сейчас).
