В воспоминаниях Одри о раннем детстве есть что-то пророческое. Она вспоминала, как отец держал ее на руках в большой комнате, и она лежала как бы зачарованная сверкающими льдинками, повисшими прямо у нее над головой. Позже Одри поняла, что это, скорее всего, хрустальные подвески на люстре. Родители то мать, то отец - склонялись над ней, такие добрые и улыбающиеся. Но больше всего привлекали эти удивительные льдинки. Зима всегда оставалась любимым временем года Одри: белый цвет - ее любимый цвет, а швейцарские Альпы с их занесенными снегом вершинами и речушками, покрытыми льдом, влекли ее к себе. К ним вернулась она, чтобы рядом с их величественной красотой и безмятежностью провести свои последние дни.
Ее родители любили музыку, и звук граммофона часто наполнял детскую. "Для чего нужна музыка?" - позднее Одри спрашивала свою мать и получала ответ: "Чтобы танцевать под нее". Когда девочка подросла, ее повезли в Англию. Однажды она шла рядом с матерью по парку в Фолькстоне. И тут баронесса с ужасом обнаружила, что дочь исчезла. Заметив компанию нянек с колясками рядом с садовой эстрадой и подойдя к ней, баронесса нашла там свою дочку. Та живо, хоть и неуклюже танцевала под популярные мелодии, исполняемые военным оркестром.
Но и другие звуки наполняли дом, далеко не столь приятные для слуха маленькой девочки: звуки родительских ссор. Элла и ее супруг были схожи характерами: самоуверенные и энергичные. Ирландское своеволие мужа никогда не отступало перед голландским упрямством жены.
Одри вспоминала позднее, что она пряталась под обеденным столом, как только до нее доносился звук нарастающего урагана семейной ссоры. Став взрослой, Одри никогда ни на кого не повышала голос. И если характеры ее родителей были несовместимы, то тем удивительнее, что свою дочь они воспитали неплохо. Баронесса была строже, чем ее муж. Остро сознавая то, что у нее за плечами уже есть один развалившийся брак, а нынешний тоже под угрозой распада, Элла ван Хеемстра старалась воспитать у дочери любовь к упорному труду, самодисциплине и окружающим. Не забыта была и христианская наука. Позднее Одри очень хорошо разглядит недостатки своей матери и скажет, что, несмотря на то, что Элла всегда заботилась о благополучии дочери, девочка чувствовала нехватку материнской теплоты. Уроки дисциплины, полученные в раннем детстве, очень пригодились Одри в жизни. Они помогали ей уравновешивать желание и долг. Они подкрепляли в ней стремление к большему и не позволяли возобладать эгоистическим амбициям. Именно тут причина сдержанного спокойствия, с которым Одри Хепберн умела сопротивляться соблазнам славы.
Одри больше любила отца: не такое уж редкое явление среди девочек этого возраста. Ирландская импульсивность Хепберн-Растона, его стремление "нарушать правила", та уверенность, которую Одри чувствовала в обществе этого красивого, импозантного мужчины - все это оказало влияние на Одри в раннем детстве.
В 1930-е годы Хепберн-Растоны были вовлечены в политику. Можно было ожидать, что баронесса, у которой дальние родственники - евреи где-то в Восточной Европе, возможно в Венгрии, вряд ли станет поддерживать нацистов, пришедших к власти в Германии. Нельзя, однако, забывать и той притягательности Гитлера для финансовых и аристократических кругов, к которым принадлежало и ее голландское семейство. Старая аристократия Европы полагала, что ей удастся наладить с Гитлером деловые отношения. "Уолл-стритский" биржевой крах 1929 года поколебал их огромные состояния; не обошли эти беды стороной и семью самой баронессы.
Элла была впечатлительной женщиной с романтической "стрункой" в характере. Ее притягивали сильные мужчины, подобные фюреру; потом настанет пора раскаяния, но время для него пока еще не пришло.
Менее простительна поддержка фашизма ее мужем. Наверно, ирландский темперамент толкал его к крайностям. А может быть, частые финансовые неудачи помогли созреванию в его душе плевел антисемитизма. Баронесса вскоре публично выступит с одобрением протеста против чуждого (то бишь еврейского) доминирования в банковском деле и торговле. Это скорее всего отголосок взглядов ее супруга.
Трудно сказать, в какой мере Растоны были преданы национал-социалистической идее, но Элла и ее супруг посещали различные нацистские сборища в Германии. Как сообщает биограф Дэвид Прайс-Джоунз, Хепберн-Растонов можно увидеть на фотографиях, сделанных в середине 30-х годов на ступенях "коричневого дома" штаб-квартиры Национал-социалистической партии в Мюнхене, среди улыбающейся группы сторонников сэра Освальда Мосли, незадолго до этого ставшего лидером Британского Союза Фашистов.
Насколько известно, Хепберн-Растон никогда не ставил своего имени ни под одним фашистским манифестом, но его сдержанность вызывает еще большие подозрения. Не выжидал ли он момента для выполнения какой-то секретной миссии? Баронесса не была столь осторожна. Ее имя включено в список активных сторонников Британского Союза Фашистов. И хотя иностранцев не принимали в партию Мосли, для нее сделали исключение как для жены британского подданного.
Она написала несколько статей для "Блэк-шот" ("Черная рубаха"), издания Британского Союза Фашистов, выступив под именем "Элла де Хеемстра". По меньшей мере одна из этих публикаций сопровождалась фотографией: волосы Эллы подвиты, на шее свободно повязан шелковый шарф в манере, свойственной провинциальным англичанкам. Элла ван Хеемстра всегда восхищалась всем английским; говорят, что однажды она призналась в том, что у нее есть три желания: "быть стройной, быть актрисой и быть англичанкой".
Эта статья, называвшаяся "Зов фашизма" и опубликованная в "Блэкшот" 26 апреля 1935 года, представляет собой странную мешанину, которая не столько изобличает ее автора, сколько отражает характер. Она могла быть написана любым из множества так называемых "фашистов" той поры. Антисемитизм, уличные побоища, угрозы головорезов - все то, благодаря чему Британский Союз Фашистов заслужил свою печальную славу - уже были реальностью, но надо отдать справедливость баронессе: ее мысли пребывали на туманных высотах, далеких от грубой практики фашизма.
Статья представляет собой сплав обобщенной фашистской идеологии: преданность "Королю и Империи, корпоративному государству и протест против чуждого доминирования в банковском деле и торговле". Затем она погружается в более близкие ей по духу области: Элла пишет о своем убеждении, что спасение заключается в том, чтобы подвигнуть разум на великое дело освобождения духа от фетиша материализма.
"Слишком долго мы полагали, что материальным платят за материальное и что земные вещи могут улучшить землю. Но это не так. Мы, те, кто услышал зов фашизма и последовал за тем светом, что вспыхнул на пути, ведущем вверх к победе, научились понимать то, что смутно представляли и раньше, а теперь осознали в полной мере: что только дух способен очистить тело и что только душа Британии может быть спасением Британии..."
Это очень точно передает характер - а возможно, и масштаб - увлечения баронессы фашизмом. Жуткие испытания военного времени, которые ей предстояло пережить, несомненно, очистили бы ее от заблуждения, но это сделал несколько раньше развод с мужем. Приведенная статья говорит об упорной вере баронессы в спасительную роль воли. Ее она и передала своей дочери, которая избежала, к счастью, инфекционной болезни под названием фашизм. Последствия "заражения" отца Одри оказались гораздо более трагическими. Одри же, скрывая печальные факты своего детства, никогда не забывала уроков матери.
Этим может объясняться и тот удивительный самоконтроль, который отличал ее и о котором вспоминают все, когда-либо работавшие с ней. Семейные тайны весьма тяжелое бремя для знаменитых людей. Но Одри несла эту ношу с присущей ей грацией, не утрачивая душевной красоты и простоты. Некоторые из ее ближайших друзей ощущали в ней некую скрытность и не могли найти объяснения этому. Стенли Донен, который снял три ее фильма и, без всяких сомнений, любил ее и восхищался ею, писал: "Она каким-то загадочным способом удерживала меня на расстоянии, не допускала полной и исчерпывающей доверительности между нами. Я стремился к большей близости, к преодолению того незримого, но безошибочно ощутимого барьера, который она построила между собой и нами".
Шестилетняя Одри, конечно, ничего не знала о "политических заблуждениях" своих родителей. Осознание этого придет много позже. После войны знавшие баронессу и ее семейство забудут глупые увлечения женщины, в которой наивный идеализм одержал победу над здравым смыслом. Одри достигла известности, и связь ее родителей с фашизмом, какой бы кратковременной эта связь ни была, всегда очень остро переживалась ею. И хотя сама она была совершенно ни в чем не повинна, а ее мать уже давно раскаялась в своих заблуждениях, эта связь долгое время угрожала репутации обеих женщин и особенно карьере Одри. Любая связь с нацистами в прошлом была крайне опасна. К примеру, когда вторая жена Рекса Харрисона, Лилли Палмер, приехала с ним в Голливуд в 1945 году, кинокомпания приложила громадные усилия, убеждая всех, что актриса родилась не в Германии, а в Австрии - это считалось более приемлемым. Та осторожность, с которой Одри относилась к каждому интервью, вполне понятна при ее природной совестливости и тщательности во всем. У нее никогда не исчезала боязнь, что какой-нибудь дотошный журналист, копающий глубже официальных сведений, предоставляемых студией, вытащит на поверхность крайне неприятные факты из прошлого ее родителей.
