И несдобровать бы художнику из-за своей смелой фантазии, если б не истинное чудо: в их пармскую провинцию пожаловал живописец самого императора Карла V — великий Тициан. Настоятель показал ему новую купольную роспись и спросил: «Стоит ли эта фреска тех денег, что пришлось за нее заплатить? Или это просто авантюра?»
Тициан удивленно поднял брови и, воздев руки к куполу, воскликнул: «Авантюра?! Да если вы наполните весь этот храм золотом вплоть до купола, и тогда не сможете заплатить того, что стоит эта великая роспись!»
Настоятель чуть не лопнул от злобы. А вот простые монахи обрадовались похвале Тициана — им нравились экспрессивные работы Корреджо. Настоятель решил отыграться. Конечно, замазать купол он уже не мог, но решил стереть другую фреску — «Благовещение». Дело обстряпал по-хитрому: объявил ремонт и велел замазать фреску. Но не тут-то было! Хитрые братья-монахи возвели прямо перед стеной, на которой была написана фреска, строительные леса, а стену прикрыли холстиной. Настоятель решил, что его указание выполнено, а монахи потихоньку срезали кусками фреску со стены и перенесли в дальнюю комнату, куда никто не заходит. Корреджо наведывался туда, чтобы укрепить свое творение на новом месте, но дал слово никому не рассказывать о тайной фреске.
Ох уж эти монастырские тайны! Корреджо узнал их множество, работая в разных обителях. Для монастыря бенедиктинцев в той же Парме Антонио написал крохотную картинку «Христос в Гефсиманском саду». Никак не мог понять: отчего такой размер — в ладонь? Стены монастыря же громадные. Оказалось, настоятель хочет поместить картинку в своей келье, чтобы прикрыть секретный кирпич, за которым расположен тайник. И опять пришлось давать слово, что никому не расскажет о секрете.
…Антонио вздохнул. И к чему он вспоминает?! Обо всем этом давно пора забыть! Надо заснуть, а значит, лучше подумать о чем-нибудь хорошем. Ведь было же счастье!..
Корреджо вспомнил, как создавал свои любимые картины — цикл о любви римского бога Юпитера: «Юпитер и Антиопа», «Юпитер и Ио», «Леда» и «Даная». Герцог мантуанский Федериго II Гонзаго, сын Изабеллы д’Эсте, вознамерился преподнести императору Карлу V особый дар, вот и вспомнил, что император обожает живопись. «Создай нечто, что переплюнет Тициана! — повелел Федериго. — А уж я заплачу по-царски!»
Легко приказать, но как выполнить? Тициан же великий живописец. Вот Корреджо и придумал взять сюжетом и чувствами — написать цикл о Любви. Конечно, Юпитер в любви был забавник, соблазнял красавиц необычно — то лебедем прикидывался, то золотым дождем, то туманным облаком, а то и просто страстным бычком. Однако Корреджо задумал показать не соблазнителя, а земных женщин, готовых на великую любовь. Именно они оказывались настоящими богинями — нежными, страстными, самозабвенными. И тела этих нагих красавиц виделись живописцу словно светящимися изнутри золотым светом счастья.
Дело было за малым — уговорить Джироламу позировать обнаженной да еще и в откровенных позах. Почтенная женушка отнекивалась, как могла, даже всплакнула. Но Антонио впервые оказался неумолим: «Не будешь позировать — поеду в Парму искать жриц любви!»
Джиролама в последний раз всплакнула и… разделась. Не толкать же мужа в объятия потаскушек!
Ну а чтобы загладить свой грех, Корреджо написал любимую женушку на картине с самым святым сюжетом — «Рождество». Там Мария, с лицом прелестной Джироламы, благоговейно взирает на своего родившегося младенца. А кругом — ночь, тьма. Но людям, столпившимся вокруг, светло, ибо чистый и яркий свет исходит от самого младенца.
Антонио вспомнил, как, показав картину восхищенной жене, улыбнулся: «Ну теперь ты точно бессмертна!»
Идиот! Он забыл, что судьба-злодейка только и ждет, как бы повернуть жизнь к худшему. Забыл, что, поменяв в юности имя, лишился ангела-хранителя своего рода. В середине 1530 года из Флоренции пришла чума. И эта безжалостная гостья забрала у него Джироламу!..
Только беспощадной судьбе и этого оказалось мало! Год назад, весной 1533 года, Федериго Гонзаго вызвал его в Мантую — решил заказать продолжение цикла о похождениях Юпитера. Антонио тогда покряхтел, помотал головой и согласился. Подумал: а вдруг ему станет легче, если он напишет еще несколько изображений любимой Джироламы?
Кретин! Как он мог забыть, что эти скабрезные сюжеты приносят несчастье?! Как вообще мог ввязаться в эдакую языческую авантюру?! Польстился на обещанные большие деньги, подумал, что отложит их на приданое дочкам.
Уже возвращаясь и подъезжая к деревушке, Антонио почуял неладное. В воздухе пахло гарью, первый же дом встретил его криком и слезами. Пришпорив лошадь, Антонио повернул к своему дому, но вместо него увидел. пепелище. Его красавицы дочурки сгорели вместе с домом. Только один сын сумел выскочить.
Сокровища старинной обители
С тех пор Корреджо и стал нелюдимым молчуном. Сына отправил к родственникам в Модену, дом восстанавливать не стал, сам переселился в хибару во дворе. Комната да мастерская — ему большего не требуется. Кисть и краски — вот и вся семья. Ну а на них много денег не надо. Так что копить больше нечего. Может, потому Антонио отправился вчера в тратторию, да не в свою деревенскую, а в большую — ту, что на проезжей дороге. Ну просто черт дернул!..
Сел, правда, в сторонке. Ни с кем не общался. Потягивал свое винцо да молчал по привычке. Но вдруг к нему подсел какой-то тип не из местных. Заговорил про пармский женский монастырь Сан-Паоло. Речь у незнакомца оказалась не простонародная, а вполне литературная, значит, образованный человек. Горевал он, что после кончины настоятельницы, матушки Джованны, в обители не обнаружилось никаких средств. А ведь монастырь собирал их веками! «Представляете, синьор, сколь странный случай! Прежде чем передать дела новой настоятельнице, сестры во главе с келарией решили сделать опись имущества. А оказалось, что ничего и нет!»
Незнакомец выразительно взглянул на Антонио, ожидая его реакции. Но художник, по своему обыкновению, молчал. Незнакомец прибавил страсти в голосе: «Представьте — ни золота, ни драгоценных камней, ни инкрустированных молитвенников, ни золотой и серебряной посуды. А ведь все это было. Но пропало куда-то!» Незнакомец снова воззрился на Антонио. Но тот опять смолчал. И тогда незнакомец проговорил: «Одно богатство обители осталось — фрески на стенах. Да и те странные, нелепые какие-то, будто и не христианские!» И тут Антонио не выдержал: «Никакие они не странные!» — «А вам откуда знать?» — покосился собутыльник. «Я же их рисовал!» — выдохнул Антонио.
Ну и к чему он разговорился? Сам же молился, чтоб никто не вспомнил, что он работал по заказу покойной настоятельницы. Сам же опасался и разбойников, и папских дознавателей. Знал же, что все они рыщут по округе в поисках пропавших сокровищ. И вот надо же — не утерпел, полез защищать свои фрески. «Все сюжеты вполне дозволены церковью! — ляпнул он. — Мать настоятельница сама их выбирала».
«Понимаю, — поддакнул незнакомец и щелкнул пальцами мальчишке-слуге, чтоы принес новую бутылку. — Мать Джованна из старинного пармского рода Пьяченца, а значит, получила отличное образование. Я слышал, она увлекалась античной историей, даже писала трактаты. — Незнакомец подлил вина в кружку Антонио и осведомился: — Наверное, трудно было ей угодить?»
«Вовсе нет», — проговорил Антонио, выпивая. И то ли вино развязало ему язык, то ли возникло желание поговорить хоть с кем-то о давних счастливых днях, но он вдруг начал рассказывать: «Я тогда был уже в возрасте. Шел 1517 год, мне двадцать восемь лет стукнуло. Впрочем, и Джованне ди Пьяченца было всего чуть за тридцать. Но ее образование и разумение было куда выше моего. К тому же она — мать настоятельница, вот и указала мне, что хочет лицезреть на стенах своей обители. Например, стены и свод трапезной приказала расписать как веселую беседку, обвитую зеленью. Пусть, мол, сестры, вкушая хлеб, радуются. А в своих покоях приказала изобразить сюжеты античного Рима, богов и героев. Я для нее и Юпитера изобразил, и трех танцующих граций, и богиню Диану на колеснице, и Гермеса, бога торговли и богатства».
«Богатства? — Глазки незнакомца алчно блеснули. — Так, может, и сокровища где-то рядом с ним?» Антонио только саркастически фыркнул: «Ага, как же!.. В какой-нибудь тайной нише…» Художник икнул. То ли сказалась крепость вина, то ли просто он давно не пил, но голова загудела, и он проговорил заплетающимся языком: «Выйду на улицу, пусть ветерком пообвеет!»
Но на ветру легче не стало. Антонио прошел несколько шагов, прислонился к дереву и услышал шаги. Двое молодцов подхватили его под руки и поволокли к оврагу. Потом он упал, ободрав руки и ноги. Всю ночь провалялся там и только под утро приковылял домой. И вот теперь лежит на деревянном топчане, проклиная свою несдержанность. Зачем он потащился в тратторию, зачем развязал язык с незнакомцем?..
