Some say, compared to Bononcini
That Mynheer Handel's but a ninny:
Others aver that he to Handel
Is scarcely fit to hold a candle;
Strange all this difference should be
Twixt tweedle-dum and tweedle-dee.
Очевидно, что Tweedledum и Tweedledee - имена звукоподражательные и что соответствия им следует искать в русских словах, изображающих, и притом без особого почтения, звуки всевозможных музыкальных инструментов.
Поэтому мы дали братьям-близнецам имена _Труляля_ и _Траляля_.
Раз Труляля и Траляля
Решили вздуть друг дружку.
Из-за того, что Траляля
Испортил погремушку,
Хорошую и новую испортил погремушку.
Но ворон, черный, будто ночь,
На них слетел во мраке.
Герои убежали прочь,
Совсем забыв о драке.
Тра-ля-ля-ля, тру-ля-ля-ля, совсем забыв о драке.
В переводе этой песенки Д. Г. Орловская совместила и русское звукоподражание и имена двух близнецов.
В сущности та же трудность - разрыв между словесным и зрительным образами - стояла перед иллюстратором Кэрролла Тевниелом в случае с Белым Рыцарем. Английское обозначение этой шахматной фигуры таит в себе известное противоречие: шахматная фигура the knight имеет форму "коня", хоть само слово означает "рыцарь". В тексте "Зазеркалья" Кэрролл использовал это противоречие. Его White Knight - это и добрый, немного нелепый Рыцарь, тронувший Алису своими чудачествами, и конь, участвующий в своеобразной шахматной партии, разыгрываемой в Зазеркалье. Перенося с присущей ему свободой и легкостью эту фигуру из одной ассоциативной плоскости в другую, Кэрролл так прочно опирается на контекст, что невольно забываешь о двойном значении самого термина. Тенниел, перед которым, стояла нелегкая задача совмещения двух "плоскостей" в иллюстрации, нашел остроумное решение. Он как бы медленно "соскальзывает" из одной плоскости в другую. The Knight появляется в его иллюстрациях несколько раз - образ этот в основном сохраняет свое единство, однако претерпевает некоторые изменения, подчеркивающие в зависимости от контекста то один, то другой план.
Когда в I главе "Зазеркалья" Алиса впервые видит шахматные фигуры, а потом замечает, что the White Knight очень неловок, Тенниел сопровождает этот эпизод двумя рисунками. На одном из них мы видим двух традиционных шахматных коней - черного и белого - в толпе других шахматных фигур. На другом the White Knight, съезжающий вниз по кочерге, еще сохраняет деревянный, шахматный облик, однако уже снабжен парой человеческих ног в наколенниках и шпорах {См. с. 120, 122, 104, 198.}. В главе же VIII ("Это мое собственное изобретение!"), главным героем которой является the White Knight, происходят дальнейшие зрительные модификации этого образа. Сначала, когда Тенниел иллюстрирует поединок двух Knights, он усаживает двух рыцарей на живых коней, все еще не открывая нам до конца их человеческого облика. На головах у рыцарей шлемы, весьма напоминающие морды шахматных коней, верхняя часть тела закрыта латами, которые вместе со шлемами выразительно воспроизводят силуэты шахматных фигур. Лишь позы, наклон тела, движения, оружие заставляют нас вспомнить о "рыцарском" плане. Только на рисунке, показывающем Белого Рыцаря летящим через голову своего коня и удивленно наблюдающую за ним Алису, Рыцарь предстает перед нами, наконец, в своем человеческом облике. Шлем слетел с его головы, открыв нашему взору доброе, нелепое лицо с длинными усами и седыми взъерошенными вихрами. О шахматном коне напоминают лишь латы, прикрывающие грудь. То же лицо повторено на фронтисписе к "Зазеркалью", где Рыцарь человечен, а "деревянность" и "шахматность" возникают легчайшим намеком в голове его коня. Это как бы вынесенный вперед итог, венчающий постепенный переход от шахматной фигуры к очеловеченной рыцарственности. Органичность переходов по всей шахматно-человеческой шкале в иллюстрациях Тенниела соответствует органичности контекстуальных "переключений" Кэрролла.
Рисунки Тенниела с плавностью перехода от одной "ипостаси" the White Knihgt к другой послужили нам ключом при решении вопроса о Белом Коне и Рыцаре. Воспользовавшись предложенным Тенниелом - и, конечно, одобренным Кэрроллом - приемом, мы также подчеркивали то "человеческий", то "шахматный" облик этого персонажа. В начале книги это Конь, в конце ее - Рыцарь; порой же мы говорим о Белом Рыцаре и его коне вместе, стремясь к тому, чтобы в сознании читателя таким образом закрепилась нерасторжимая связь между Рыцарем и Конем (благо рыцарь и немыслим без коня).
Выше уже говорилось об одной грамматической тонкости, связанной с определением имен кэрролловских персонажей. Как известно, в английском языке нет грамматической категории рода. По существующей издавна традиции в английском фольклоре, поэзии и сказках имена нарицательные осмысляются, если возникает необходимость, в мужском роде (исключение составляют лишь особо оговоренные случаи). Мы старались, насколько это было возможно, сохранить этот прием. Лев и Единорог, Мартовский Заяц, Чеширский Кот, Робин Гусь, лакеи Лещ и Лягушонок {Fish и Frog в оригинале. Переводя их обоих в "мужской" род, мы сохранили за ними и аллитерацию.}, Грифон - все эти и некоторые другие "существа" естественно или с небольшим усилием превращались по-русски в "мужчин". Иногда делались небольшие изменения - за неимением мужского рода для английского Frog, "лягушка" без особых потерь превращалась в "лягушонка". (Иногда, как в случае с английским "крабом"-матушкой, превращенным нами в Медузу, процесс бывал обратным.) Порой же приходилось прибегать к более серьезным переделкам. В ряде случаев, к счастью для переводчика, авторский текст оставляет свободу для интерпретации. Кэрролл употребляет местоимение it, говоря о таких персонажах, как the Caterpillar, the Pigeon, the Mouse, the 'Fawn. Наиболее простые русские аналоги к этим словам, естественно приходящие на ум, - женского рода, и мы, не колеблясь, употребили их: Гусеница, Горлица, Мышь, Лань. При выборе последнего слова мы руководствовались еще и тем, что Алиса подсознательно отождествляет себя с Ланью (см. прим. c к гл. III "Зазеркалья"). The Caterpillar заставил нас задуматься - а не назвать ли этого персонажа Шелкопрядом, тем более, что в обращении Алиса употребляет форму Sir ("Червяк", конечно, было бы слишком грубо)? При всей соблазнительности этого имени пришлось по размышлении от него отказаться. И потому, что Шелкопряд слишком мал, и потому, что имя это невольно вызывает в воображении всевозможные южные ассоциации, мало вяжущиеся с характером этого персонажа. Пришлось остановиться на Гусенице...
Как видим, "транспонирование" имен в книгах Кэрролла приобретало первостепенное значение. Выбор нового имени должен был опираться на круг ассоциаций, знакомых русскому читателю, которые в то же время не были бы исключительной монополией России. Выбор нового имени вел к "транспонированию" всех связанных с ним деталей. Самое главное тут было сохранить кэрролловский прием, своеобразную логику его повествования. Выбор нового имени для кэрролловских героев - это определение их характеров, их дальнейшего поведения. Это определение драматургии книги.
Вторым компонентом, на котором держится драматургия Кэрролла, является игра слов. В его книгах практически нет юмора ситуаций - они строятся на юморе слов и связанных с ним понятий. Для Кэрролла словесная игра чрезвычайно важна сама по себе, она определяет поступки героев и развитие сюжета. В этом, пожалуй, и заключается основное отличие Кэрролла от большинства других писателей, даже юмористических, нередко прибегающих к тем же приемам. Кэрролл - не юморист в обычном смысле слова. В первую очередь его интересует тот разрыв, который существует между привычными, устоявшимися, закрепленными вековым употреблением единицами языка и обозначаемыми ими понятиями.
Тут переводчик снова сталкивается с трудностями, практически непреодолимыми. Юмор характеров, юмор ситуаций сравнительно легко поддаются переводу, однако словесная игра адекватно почти не переводится. Чаще всего переводчику приходится выбирать между тем, что говорится, и тем, как это говорится, то есть делать выбор между содержанием высказывания и юмористическим приемом. В тех случаях, когда "содержание" является лишь поводом для игры ума, мы отдавали предпочтение приему.
Вот, например, в главе II "Зазеркалья" Алиса спрашивает у Розы, не страшно ли ей и другим цветам одним в саду.
"There is the tree iii the middle", said the Rose. "What else is it good for?"
"And what could it do, if any danger came?" Alice asked.
"It could bark", said the Rose.
"It says _'Bough-wough'_", cried a Daisy. "That's why its branches are called _boughs_" (Курсив наш. - H. Д.).
Игра строится на омонимии слов _bough_ (ветка) и _bough_, входящего в состав звукоподражания _bough-wough_ (в русском языке ему соответствует _гав-гав_!). Дерево, имеющее _ветки_, обретает способность _лаять_ и может тем самым служить защитником цветам. По-русски _ветки_ и _лай_ не связываются воедино. Отказавшись от буквального воспроизведения содержания этого отрывка, мы решили все же не отходить от него очень далеко и обыграть название дерева. Стали перебирать различные древесные породы. Многие из них можно было как-то обыграть. Вяз, например, мог бы "вязать" обидчиков, граб мог бы сам их "грабить". Сосна и ель вряд ли сумели б защитить цветы. Сосна могла бы лишь сделать что-нибудь неожиданное "со сна"; ели только и знали бы, что без остановки "ели", и т. д. В конце концов, остановились на дубе он мог бы повести себя решительнее и мужественнее, чем все другие деревья.
