Постепенно, шаг за шагом ослаблялась требовательность к уровню работы в этой сфере, учащались случаи нарушения технологии, снижалось качество. Это как раз к вопросу о самой аварии.
Как известно, она произошла, когда четвёртый блок останавливали на плановый ремонт. То есть это не просто блок работал-работал и вдруг взорвался. Нет. Он останавливался на ремонт. При этом стояла очень серьёзная техническая задача. Необходимо было сократить время запуска двигателей внутреннего сгорания в случае, если вдруг на станции, при том что подача электроэнергии шла не по одному каналу, произойдёт перебой в её подаче. Этого нельзя было допустить, иначе паровой взрыв – и всё, огромная беда. Поэтому были такие предложения, чтобы в то время, когда останавливается машина, запускать двигатели внутреннего сгорания и исключить все возможные негативные последствия. Но это были больше теоретические разработки. Их надо было проверить. А проверить можно было, только когда машина реально останавливается, но ещё по инерции крутится. В этот промежуток времени эксперименты и надо было проводить.
Важнейшим событием была, таким образом, не только остановка реактора, но и проведение намеченного эксперимента.
– Да, ответственнейший момент! Требует полной сосредоточенности!
– Конечно. Но директор именно в ту ночь уехал на рыбалку. По сути, ситуация на ядерном объекте вышла из-под жёсткого контроля.
Я слушал потом записанные на «чёрный ящик», если так можно выразиться, разговоры руководителей АЭС. Один другому говорит: «Послушай, тут напечатано, что надо сделать то-то и то-то, а потом это зачёркнуто и от руки написано, что делать надо то-то и то-то. Так как делать? Чему верить?» – «Да делай вот так», – последовал быстрый ответ.
Это можно себе представить, чтобы на ходу, со слуха, решались такие важнейшие вопросы на таком рисковом объекте?! И как можно ехать в такой ситуации на какую-то рыбалку?!
Вывод прост: ответственные люди там перестали разговаривать на «вы» с таким опасным собеседником, как атомный реактор.
– Налицо разгильдяйство.
– Да, но если говорить честно, то не только это. Там произошло такое сочетание факторов, которое возможно в одном случае из миллиона. В принципе на АЭС всё проверялось, строго контролировалось, тестировалось, как говорится, и станция работала успешно, но что-то в тот роковой момент не сложилось, что-то сработало так, что объективно оценить причины, проследить всю цепочку факторов со стопроцентной надёжностью и уверенностью просто невозможно. Взрыв стёр все следы.
Для нас это было огромное потрясение. Для всей страны потрясение, для всего мира…
Нас тогда били со всех сторон очень много и сильно. Прежде всего – мол, вы всё скрывали.
– Несколько дней было молчание…
– Ничего мы не скрывали. Мы просто многого не понимали. В том числе – что говорить. Как не посеять панику. Требовалось на ходу принимать решения. Такое же впервые случилось! Хотя потом, спустя годы, я узнал, что у американцев произошло подобное, но было так засекречено, что каких-то рекомендаций, опыта, как поступать в таких ситуациях, мы не имели.
Была создана комиссия Политбюро, которую я возглавил, были мобилизованы учёные, мы к ним прислушивались. Были и военные, и медики. Все, кто необходим. На первых порах заседали по два раза в день, всё тщательно взвешивали, прежде чем действовать. Ориентировались на учёных – только они могли сказать, как, допустим, гасить взорвавшийся реактор. Например, решение применять свинец и песок не сразу пришло. Песок нашли рядом. Где брать свинец? На Украине его не было. Дали команду все составы со свинцом поворачивать на Чернобыль. Да, создали трудности ряду заводов, но уже через сутки первый свинец пришёл. Надо было во что бы то ни стало решить главную задачу.
– Тяжелейшая ситуация.
– Да. Но честно вам скажу, мне, как руководителю и правительства, и специальной комиссии, тогда легче работалось, чем когда-либо. Настолько всё было мобилизовано, с таким пониманием в стране относились к любым нашим решениям, что всё делалось беспрекословно и немедленно. У меня много раз брали интервью на эту тему, и когда я всё это потом читал или смотрел по телевизору, то только удивлялся – всё ставилось с ног на голову. Какие-то небылицы рассказывали… Да, много было горя, очень тяжело было. Но в действительности, знаете, например, какая у нас была самая тяжёлая задача? Отбиться от людей, которые желали ехать на ликвидацию аварии. Тысячи заявлений: хотим ехать! Направьте! Дайте возможность поработать там! Мы вынуждены были большинству отказывать: нет, не надо, специалистов хватает, спасибо вам!
Что-то подобное я видел и испытал только после землетрясения в Армении.
Понимаете, мы, русские, такой народ. Мы не всегда, как бы это сказать, организованные, можем что-то недоделать или вообще что-то не то делать, но когда наступает беда, всё становится совершенно по-другому. И в этом я особенно убедился во время чернобыльских событий.
Беседу вёл Владимир СУХОМЛИНОВ
Без прикрас
Книжный ряд / Новейшая история / Книжный ряд
Сухомлинов Владимир
Теги: Лев Колодный , Ленин без грима
Лев Колодный. Ленин без грима. М.: Вече, 2016. – 480 с.: ил. – (Версии мировой истории). – 2000 экз.
Эта книга вышла едва ли не накануне очередной, 146-й годовщины со дня рождения Владимира Ленина (Ульянова) – лидера Великой Октябрьской социалистической революции и первого руководителя первого советского правительства. Назвать её новинкой нельзя. Первое издание появилось в 2000 году, потом, спустя 6 лет, – второе. И вот снова переиздание. Значит, книга живая, востребованная, хотя тираж невелик.
Аллегория автора книги в том, что он как бы пытается лишить Владимир Ильича грима, который тот в жизни использовал не один раз, и не только в ночь октябрьских событий, повернувших колесо истории. При этом Лев Колодный, продолжая сравнение, замечает, что потом, после смерти пролетарского вождя, его подлинный образ пытались всячески подгримировывать, приукрашивать, фотошопить, как сказали бы сейчас, стирая кому-то (обычно это была власть) не угодные черты. С приходом перестройки грим включал всё меньше оттенков, становился всё более чёрным, едва ли не зловещим – «дедушка Ленин» стал превращаться чуть ли не в предводителя террористов или по меньшей мере в германского шпиона. Это также далеко от подлинного портрета Ленина – как человека, мыслителя, публициста, как организатора партии, государства, народных масс.
А всякое уклонение в крайности – это дорога к неправде, необъективности, лжи. В случаях же, когда речь идёт о персонах такого рода, такой величины и значимости, это дорога к искажению исторической правды и самой истории. А за этим следуют искажения в восприятии прошлого и в его оценках уже в сознании целых поколений. Так что грим – отнюдь не невинная штука. С конкретного человека его легко снять, а с описаний жизни выдающейся, но противоречивой личности, тех или иных событий – уже надо соскребать.
Лев Колодный пытается в своей книге приближаться к исторической правде, объективности. Хотя пафос его труда направлен скорее в сторону тех, кто выступал гримёрами на разных этапах истории страны, как и против пирамидостроителей, к числу которых он относит и создателей мавзолея вождям пролетариата.
То, что книга издана третий раз, говорит не только о её добротности и увлекательности, но и о том, что лениниану нелегко и особо нечем пополнить, хотя интересные работы имеются. Но, видимо, требуются новые, более обстоятельные, чтобы ответить на остающиеся вопросы о Ленине и ленинизме.
«Ватник» Прокофьев
Политика / Ракурс / Отражение
Попов Вадим
Теги: Россия , Украина , Сергей Прокофьев
125-летие великого композитора – повод вспомнить о Донбассе
Имя Сергея Прокофьева увековечено улицами, музеями, скульптурами. Однако самый впечатляющий памятник новаторской прокофьевской гармонии – это, безусловно, донецкий аэропорт. В свою очередь, произведения Сергея Сергеевича – лучший саундтрек к апокалиптическому видеоряду разрушенной воздушной гавани Донецка.
Пять лет назад местные власти решили назвать новый аэропорт, модернизированный к Евро-2012, именем своего земляка. Тогда широкой аудитории напомнили, что композитор Прокофьев – уроженец села Красное Красноармейского района Донецкой области. Мотив властей понятен. Прокофьев – с одной стороны, конвертируемая фигура, узнаваемая в Европе, с другой – близок по духу дончанам, настроенным в большинстве своём просоветски. Присвоение имени Прокофьева было и политическим жестом, символом пророссийской ориентации. Что бы ни говорили сейчас о «регионалах», они позволяли себе (иногда искренне, иногда спекулятивно) нарушать «свидомый» украинский канон.
