«Любовь и фантазия» — это и биография героини, и хроника событий, связанных с колонизацией Алжира в 1830 году, и рассказы очевидцев и участников недавней войны с колонизаторами. И хотя разворачиваются они в параллельных текстах, но также внутренне объединены общей темой пробуждения и возмужания человека, народа, страны, нации, прорыва его из плена, из несвободы и рабства к прозрению, обретению собственного «я», собственного «голоса», права на собственную жизнь, преодоления «мрака» незнания, ложных табу, ханжеской морали, всяких догм, сковывающих развитие и расцвет человеческой души, выхода человека на встречу с миром, где соединение людей, народов, культур так же неизбежно, как наступление утра.
Слагаемые личной биографии героини и слагаемые истории ее страны становятся похожими и даже уравненными Ассией Джебар в таких категориях, как «прошлое», «осада» (как «задушенная свобода»), «обнажение» (как беззащитность), «любовь», «освобождение», которым придается особый смысл, одновременно «очеловечивающий» Историю и превращающий личную жизнь человека в символ истории своей страны.
Причем с каждой из этих категорий совмещаются в памяти героини и жестокость, и какая-то особенная жертвенность, и отвержение, неприятие, и ностальгия, и страсть, и смерть одновременно. (Даже идиллические картины детства всегда несут здесь отпечаток некоего травматизма печати осознания своего отличия от других, особенности, непохожести, противопоставленности всему тому, чем традиционно жила мусульманская община.) Отсюда невозможность одномерного восприятия всего воссозданного в романе Джебар, в том числе и истории колонизации страны, восстановленной по свидетельствам, дневниковым записям и документам участников французской Экспедиции.
Безусловно, мастерски описанное Ассией Джебар продвижение французской армии в глубь Алжира, связанное с истреблением целых племен (которые прятались, скрывались в горах, пещерах, не желая сдаваться на милость победителя), сожжением заживо людей и животных, с массовой гибелью народа, воссоздавало в книге жуткую, полную кровавых ужасов историю захвата родной земли. И без этой картины вряд ли обойдется теперь сколь-нибудь значимый учебник национальной истории Алжира.
Но нельзя забывать и о том, что Ассия Джебар — прежде всего истинный художник, а потому для нее важно не только запечатлеть мгновение, но и в известном смысле «прозреть», заглянуть вперед, увидеть суть явления не только свершающегося, но и свершившегося, уметь предвидеть и его будущий смысл. И художник, сочленяя различные временные планы, переходя из одного исторического пространства в другое, «проигрывая» в своем воображении различные части огромной симфонии жизни, приходит и к горькому, и даже парадоксальному, но своему выводу о том, что чудовищной ценой — поражения, рабства — было заплачено Алжиром за наступление Нового времени, Новой эпохи, родившей впоследствии и новое понимание Свободы, и национальное самосознание, и стремление покончить со всяким рабством, политическим, социальным, и всяким гнетом, и чужеземных, и оков собственных — косных традиций и нравов, тех цепей, что держали женщину пленницей в тюрьме невежества, «вьючным животным» в доме господина-мужа либо «одалиской» в гареме богатого властелина…
Но вместе с тем для автора романа несомненно и другое: отвага и героизм предков, жертвовавших жизнью, жертвовавших честью (новелла об «обнаженной невесте», снявшей с себя богатые брачные одежды и украшения и заплатившей ими выкуп за своих соплеменниц), жертвовавших детьми (рассказ о матери, убившей своего грудного младенца, чтоб не достался ребенок врагу) во имя свободы, должны остаться в Истории как памятник («муки, застывшие в камне»), как пример, как призыв, как вечное назидание потомкам. И тема национально-освободительной борьбы, вспыхнувшей в стране через сто с лишним лет, звучит в романе как ответ, как новый «голос» в полифонии вечной битвы народа за свою независимость.
Ассия Джебар «вплетает» все новые, постоянно развивающиеся темы, новые «голоса» в текст своего повествования, преднамеренно строя его в музыкальной форме — сюиты-затем, чтобы и оживить эмоциональную память, и «дать слово», «обнажить» наболевшую душу своих героинь, «снять завесу» с лица тех, кто «долго молчал», кто был слишком долго лишен права говорить от имени «своих соплеменниц». Голоса (звук которых в тексте то нарастает, пылая гневом и возмущением, то стихает, доходя до шепота, то вырывается криком) женщин — патриоток, партизанок, матерей тех, кто ушел сражаться в горы, и вдов погибших за свободу муджахидов сливаются в романе воедино как прорвавший плотный мрак молчания хор бывших бессловесных рабынь, в котором автором различаются и «крик боли», и «крик любви» одновременно, ибо приоткрываются в их муках как в муках рождения человека «далекие горизонты счастья» — той будущей жизни, которая непременно взойдет над многострадальной землей…
Это — одна из, быть может, самых сложных тем романа, в которой совмещены и боль, и страсть, и пронзительная скорбь об утраченном, и тайный восторг ожидания; слиты воедино и алый цвет пролитой крови, и рассветное зарево нового дня. И с этой трагической темой — «разрыва-соединения» — одновременно сопряжена и тема обретения человеком «нового языка» как способа передачи сокровенного, невысказанного, того, что невозможно было сообщить раньше на «языке традиции», обрекавшей женщину на молчание.
С одной стороны — терзающие душу героини сомнения в своей «идентичности», «тождественности» своим соплеменницам, понимание той доли своей «чуждости», которая обретена (не ею одной!) в результате исторически спровоцированного «насилия» над национальной культурой (постепенно превратившегося в сложный процесс приобщения к новой цивилизации); с другой — понимание важности обретения этого «нового языка» для снятия покрова «анонимности», для открытия всему миру лица своего собственного народа, его культуры, его «голоса», самой его Истории. И таким образом происходит в романе Джебар соединение «своего» и «чужого», которое и становится необходимым звеном в долгой цепи постоянной смены в человеческой истории побед и поражений, любви и ненависти, рабства и свободы.
И в этой — ключевой — теме романа тоже слиты воедино два противоположных начала Смерти и Жизни, как в самой «фантазии», в том безудержном беге необузданных лошадей с отчаянно несущимися на них вперед всадниками ради испытания пьянящего ощущения простора и воли, ради слияния человека с самим ветром, не знающим оков и границ… Но в буйной «фантазии» — испокон веков существующем на земле Северной Африки народном празднестве, в котором, как бы сконцентрировавшись, вырывается наружу объединяющая всех потребность в свободе, — обязательным элементом, как и всеобщий, завершающий игрище пляс, является выстрел всадника, один-единственный, из старого кремневого ружья… И в нем — при желании — можно расслышать не только радостный салют, торжество победителя, но и угрозу врагу, предупреждение о смерти или напоминание о ней, отнявшей соплеменников, вырвавшей их из жизни. Как и в возносящихся в это мгновение к небу гортанных трелях женщин не только крик торжества, освобожденности, радости «видеть солнце» в вихре всех охватившего священного пляса, но и предчувствие неизбежности мига, возвращающего все на круги своя.
Не потому ли эта их звонкая трель всегда обрывается на какой-то неопределенной ноте — не точкой, не восклицанием, но знаком вопроса, уносящимся ввысь?..
Не потому ли и, построенная «почти как фантазия», в свободной романтической форме (бетховенский эпиграф — указание к его знаменитой сонате — недаром использован автором романа!) «переливов» темы личной и темы исторической, «воображаемая биография» Ассии Джебар исполнена тоже этим одновременно и страстным, и тревожным звуком, отягощенным печалью памяти о прошлом и невыразимой, до боли щемящей надеждой на избавление от него?
Но вспомним «Жажду», вспомним «Нетерпеливых», вспомним о той огромной Любви, которая пронзает и эту книгу. И тогда поймем, что Ассия Джебар пишет о смерти, но главным образом о всеторжествующей Жизни.
Алжирская поэзия XX в. М.: Художественная литература, 1984. С. 90. Пер. Р. Дубровкина.
В кн.: Ассия Джебар. Светит им наступающий день. М.: 1965. Пер. Э. Лазебниковой.
