В городском баре «Яма» Лёня-сепаратист подсаживается за столик к двум молодым женщинам. Они, как и все, обсуждают происходящее в Славянске и Крамоторске, а также ночную пальбу в Изюме.
— Я вообще встала, — говорит одна, прикрывая руками рот, в котором не хватает одного переднего зуба, — подошла к окну, и подумала — все. Куда бежать? Где прятаться?
— И вертолеты ночью летали, — говорит вторая.
— Да! Ужас один! Обстреляли наших…
— А потом гроза началась, я слушаю — вроде гром и не гром. Непонятно что творится.
— Так наши олигархи делят власть.
— А ваш город будет сопротивляться? — спрашиваю я.
— Да.
— И вы отпустите на баррикады своих мужчин?
— Не хотелось бы. А что делать?
— Кем вы работаете? — спрашиваю я.
— Продавцами, — отвечают они. — А другой работы тут нет. Больше некуда идти. Только еще в пекарню.
— А кем вы мечтали быть в детстве? — спрашиваю я, и они пожимаю плечами. — Принцессами? — пожимают плечами. — Врачами? — пожимают плечами. — Моделями? — пожимают плечами.
— Мы кем хотели, тем и стали, — строго говорит одна из женщин.
Лёня-сепаратист идет к площади. Подходит к Ленину.
— Стоит себе и стоит, — приложив ладонь козырьком ко лбу, говорит он, щурясь на солнце. — Это — наш город, и Ленин — наш. Если захотим его снести…
— Не будет этого никогда! — раздается агрессивное за его спиной. Оборачиваемся — это Саша. Он теперь вместе с Лёней глазеет на Ленина. — Никогда! — повторяет он. — Желающие уже были, ага!
— Подъехали трое молодчиков, — рассказывает Лёня, — накинули на дедушку Ленина тросы, и хотели джипами его стянуть. Потом еще два автобуса с какими-то пришлыми подъехали… Но в течение десяти минут здесь уже по первому кличу было триста наших. Мы прибежали быстрее милиции…
— И когда я взял их за горло и наступил ногой на ухо… — Саша не заканчивает, только брелок совершает свистящий вираж на его пальце.
— Почему кто-то должен подойти к моей двери и отломать ручку? — спрашивает Лёня, вглядываясь в каменное лицо Ленина.
Но памятник, разумеется, никак не реагирует на его вопрос. Если проследить за траекторией взгляда Ленина, то он высматривает что-то на окраине этого города со сладким названием, в котором девочки не мечтают стать принцессами. Окраина заканчивается густой сиренью и безлюдьем. А с противоположной стороны на Ленина смотрит Тарас Шевченко. Но Ленин этого не замечает.
Как гражданское противостояние на Украине прошлось по простой киевской семье
«Если бы ваш гетман, вместо того чтобы ломать эту чертову комедию с украинизацией, начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духу не пахло в Малороссии. Но этого мало: мы бы большевиков в Москве прихлопнули, как мух…» — говорит один из героев пьесы Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Сегодня сюжет этой пьесы стал слишком актуальным. Снова гражданский раскол проходит прямо по семьям, снова высокая политика перемешивается с обыденными делами и чувствами.
Место действия — город Киев. Кухня панельного дома. Окна заклеены пленкой, изображающей кучевые облака на синем небе. Одна створка открыта и показывает серое небо и бетонные высотки окраины Киева. На подоконнике цветут орхидеи, на плите кипит кастрюля. За столом Панкрат и Елена, муж и жена. Он сидит, скрестив на груди мускулистые руки. Она — в простом платье без рукавов — листает книгу о воспитании детей дошкольного возраста. С буфета на них смотрит парусный корабль, носом повернутый к окну.
— Ты же знаешь, мне политика до лампочки, — произносит Панкрат. — Но Путин — Гитлер. Все сходится: он разведчик, очень умный, все делает хитро и спланированно. Ему человека убить — все равно что муху прихлопнуть, — давит он что-то большим пальцем на столе. А она, пока муж говорит, смотрит на него строгими голубыми глазами из-под светлой челки. — И ты знаешь, что у нас ничего не изменить. Нация такая. Что русские, что украинцы — дебилы. Прости господи… Ну поменяешь одних на других — они все сволочи. Кого ни поставь, хоть дядю Васю, и он таким будет. Да хоть меня поставь, и я таким бу… Не, я таким не буду. Я туда не пойду.
— Я просто молчу, Панкрат. У меня просто слов нет, — говорит она, хотя по дыханию слышно, что слова у нее есть и она собирается их сказать.
— Путин негодяй!
— Хорошо. Ты собираешься голосовать за теперешнего кандидата в президенты Порошенко. Ты говоришь, что он порядочный человек… хороший семьянин… — она волнуется и делает паузы.
— И что? — настораживается Панкрат.
— Получается, если он лезет в политику, то и он негодяй?
— Ты веришь в то, что Путин… — Он кладет локти на стол.
— Нет, ты ответь! — звонко перебивает Елена. — Он негодяй?!
— Да хрен бы с ним, с этим Майданом! — отвечает он. — Ну прекратилось бы оно как-нибудь само! Все равно перестали бы стрелять. Так этот Путин влез… ну как? Ну идиотизм же! И вся страна сплотилась против России. Я, понимаешь… я раздваиваюсь! Я всегда любил Россию! А теперь мне все это противно! И противны выступления против русского языка. Ерунда какая-то.
— Это не ерунда! — звонко отвечает Елена. — Не ерунда! Это целенаправленная политика государства! Уничтожение русского языка! В том-то и дело, что умрут и русский язык, и украинский, потому что в школах у нас английского намного больше.
— Бред какой-то, — Панкрат крутит пальцем у виска. — Ну бред. И русский умрет, да?
— У нас в школах детей ориентируют только на английский язык! И они будут мыслить на английском, но выучат его только для того, чтобы зарабатывать деньги! А у детей должна развиваться душа, но это невозможно без классики в оригинале: Чехова, Пушкина, Тургенева, Бунина. Дети элементарно уже не умеют на русском читать. Они… — она хватает воздух, — они мат с ошибками в лифте пишут! С жутчайшими орфографическими ошибками!
— А ты ходи исправляй, — довольный своей остротой, произносит Панкрат.
— Эта нация превратится в быдло. В быдло!.. А Путин православный.
— Ага! Две тысячи тринадцатый объявил Годом семьи и развелся! — говорит он, а в ее взгляде появляется страдание.
— Да ты знаешь, что мне писала одноклассница из Крыма? — спрашивает она. — «Не верьте всем ни про Россию, ни про нашего президента!» — она делает паузу, и он перехватывает инициативу.
— Чему не верить? Тому, что он пришел в Крым?! Не верьте, что он пришел в Крым. Не верьте, что он его захватил. Есть факты. Факты, понимаешь?! Есть договоренности! Есть мировой порядок!
— В такой ситуации…
— В какой ситуации?
— Да как говорит мой папа, «Путин тюфяк! Путин должен был пригнать две дивизии вертолетные и снести этот Майдан».
— Обоснуй. — Он снимает локти со стола, подпирает голову рукой и делает вид, что очень внимательно ее слушает. — Почему это он должен наводить порядок в чужой стране?
— Потому что фашизм — это общая беда! Наша общая беда!
— Что за бред, Ленусь, ну что за бред?
— Я не понимаю, почему все смотрят телевизор и видят одно, а я вижу… — она снова запинается от избытка чувств, а он подвигается вперед, ухмыляясь и делая вид, что слушает ее уже с удовольствием. — …Дивизию СС «Галичина»! — заканчивает она. — И она вот этим цепом бьет «Беркут». Они же, как звери, кидались на этих… беркутяточек, на этих пацанов, которые в памперсах на Майдане стояли!
— Ты купилась на этот трюк, — произносит он.
— Какой трюк?! Вот у Гальки Васюк с четырнадцатого этажа сын не в «Беркуте»? А то ты не знаешь, как он там в памперсе стоял? Эсэсовцы их избивали! Может, там на Майдане стояли и нормальные люди тоже, но эсэсовцы их избивали!
— Ну и хрен с ними! А при чем тут Путин?!
— А кто еще нас защитит, если не он?! Это моя четкая позиция, — уже спокойнее говорит она. — Для того чтобы устроить беспорядки, достаточно и нескольких фашистов. И то, что Саша, наш кум, фашист, это ты и сам знаешь. Его взгляды… как он это говорил? Гитлер прав! Во Второй мировой евреи сами себя перебили, а Гитлер ни при чем. Да волосы просто дыбом встают!
— У него такая мулька. У людей разные мульки. Одни видят везде голубых, другие евреев, а третьи фашистов.
— Да у тебя у самого кулаки чесались, я же видела, — говорит она, и он кладет на стол свои большие кулаки.
Входит отец Андрий, старший брат Панкрата. Они похожи: у обоих светлые волосы и голубые глаза. Но у священника из-под серой свободной футболки выпирает живот, а у Панкрата рукава футболки туго обхватывают мышцы рук. Отец Андрий направляется к окну и стоит там, глядя во двор, словно внизу происходит что-то интересное. Дальнейший разговор мужа и жены он как будто не слушает и не слышит.
— Зло надо называть злом, — говорит Панкрат. — Но мое убеждение: «Правый сектор» — путинская организация. — Когда он произносит эти слова, Елена снова хмурится. — Потому что такие вещи, какие они творят, на руку только Путину. Никто об этом Яроше никогда не слышал, и тут он появился — из ниоткуда. Этот Ярош, вообще, кто он такой? Он по заказу Путина говорит: «Взорвать эту газотранспортную систему!» — Панкрат привстает из-за стола, вытягивает руку вперед и, не повышая голоса, как будто обращается к кому-то далекому. Елена звонко хохочет. — А что ты смеешься? — спрашивает он. — Разведчики — они так и действуют. Так же подставили и Уго Чавеса — один в один. Что ты смеешься? Мне все равно, правый там сектор или левый, да пусть хоть… Вася из пивной президентом станет.
