— Да, еще мама закрылась, мотор включила, чтобы не слышать. А он как заорал, заорал, а потом пошел и стоит себе травку щиплет. Потом снова закричал и — бух! — упал. Да, голодное время было, — добавляет Панкрат, доставая из холодильника десяток вареных яиц и миску с белым мясом. — Встану утром, а свиней кормить нечем. Даже не верится, что жизнь так изменилась.
— А помнишь, как Медведчука спросили: «А что вы будете делать, если Ющенко станет президентом?»
— «Ющенко не станет президентом. Следующий вопрос», — копирует Панкрат. — А если президентом станет Ярош?
— Тогда будем искать пути отступления, — моргнув, отвечает брат.
Возвращается Елена. Достает из холодильника тарелку с черносливом, залитым взбитой с сахаром сметаной.
— Давайте есть, — говорит Панкрат.
Молятся. Едят. Панкрат съедает несколько яиц. Беря мясо из миски, он обращается к брату:
— Вот я в детстве не понимал, зачем свинью убивать. Разве нельзя дождаться, пока сама умрет?
Елена убирает тарелки. Панкрат раскладывает перед собой на столе ноты.
— Этот Бах умудрялся одно слово растянуть на три листа, — говорит он.
— Бах-бах-бах, — говорит отец Андрий, Елена смеется.
— Ах-ха-ха-ха-ха, — выводит Панкрат, его голос прыгает с нижних звуков на высокие. — Cum sancto spiritu… Спи-ри-ту. Аха-ха-хамен. Амен-амен-амен! А‑а‑а‑мен!!! — берет он басом и тянет.
Елена листает книгу. Отец Андрий с невозмутимым видом пьет чай.
— Во сколько у тебя концерт? — спрашивает Панкрата, когда тот берет передышку.
— В семнадцать тридцать.
— Заедешь за мной после службы?
— Заеду-аха-ха-ха-амен! Амен! Аме-е‑е‑ен! — Панкрат начинает хохотать… — Елена поднимает голову от книги. — Ха-ха-ха! Ой, Борьку вспомнил. Он же страшно любит соло петь, а с его хриплым голосом только шансоны в кабаке… Он пел Мендельсона на немецком, а там есть такие слова: bist du… — выпевает басом. — Bist du-u‑u! А Борька пел так, что непонятно было: «Пиздус! Пизду-у‑ус!» — Елена тоже начинает хохотать. Отец Андрий не меняет выражения лица, только вздыхает. — А еще рожа у него такая славянская, — сквозь смех говорит Панкрат, — как у Емели! Там все ухахатывались. А наш старичок говорит: «Боря, я вам все-таки слова поменяю на du bist»! — они с Еленой закатываются, и заканчивает Панкрат уже через силу: — А все ему: «Зачем слова менять?! Мы так ждем этого “пиздуса”».
Семейство переглядывается. Панкрат вскакивает и закрывает окно.
— Ты давай вторым голосом, — говорит он Елене.
— А мне с припева начинать? — спрашивает отец Андрий.
— Ночью темной звезд благодать, — начинает Панкрат. — В поле никого не вида-ать, — вступает Елена мягким глубоким голосом. — Только мы с конем… — продолжает отец Андрий негромко и спокойно, — по полю идем, только мы с конем по полю идем… Сяду я верхом на коня! — вздрогнув, возносится голосом Панкрат, он стоит, скрестив руки на груди, словно удерживая голос, который рвется вверх. — Ты неси по полю меня! Я влюблен в тебя, Россия, влюблен…
Закончив, Панкрат вскакивает и открывает окно. К окну подходит отец Андрий и снова смотрит вниз.
— Гроза будет, — не оборачиваясь, произносит он.
Семья садится перед телевизором в холле. На полу бежевый ковер с малиновыми узорами. Панкрат размещается на нем. Елена и отец Андрий рассаживаются по стульям, принесенным из кухни.
Телевизор показывает двух мужчин в костюмах, стоящих на фоне высоких зданий из стекла и железа. Один из них — глава «Газпрома» Миллер. Голос ведущего: «В июле Россия может прекратить поставки газа Украине, если Украина не внесет предоплату». Голос Миллера: «Предоплата — дело добровольное. Хочешь получать газ — надо за него платить. Сколько Украина может паразитировать…»
— А у меня за газ все оплачено, — упавшим голосом говорит Елена.
— Газ в Германию идет через нашу страну, — напоминает чиновникам в костюмах отец Андрий.
— Аж противно… — Панкрат хватается за грудь. — Какое мерзкое отношение к людям — как ко второму сорту! А еще Путин говорит: «У нас всегда были братские отношения», — передразнивает Путина. — Вот Андрий — мой брат, — обращается Панкрат к Миллеру. — Я что, буду с него деньги брать? Почему у нас цена на газ выше, чем для Германии. Со своих денег не берут! А тут Россия — братья наши…
В небольшой особняк в центре Киева стекаются люди: нарядные женщины, мужчины в костюмах и с цветами, девушки в строгих платьях. Витрины залиты светом. Кажется, грозы не будет.
В помещении пахнет пылью. Собравшиеся рассаживаются по местам. На сцене скрипачи, контрабасисты — смычки наготове. Флейтисты. Хористы. Панкрат во втором ряду в черном фраке поверх белой рубашки.
Выходит дирижер во фраке. Красный атласный пояс обтягивает его выдающийся живот. Дирижер спускается к публике. Произносит: «Дякую, що прийшли в такий важкий час», раскланивается и поднимается на сцену.
Звучит флейта. Скрипки. В зале тишина. Если в стране и наступили тяжелые времена, то, глядя на собравшихся, в это сложно поверить. А если вспомнить, что президента у страны нет, что на востоке в разгаре гражданская война, то можно подумать, что эти люди пришли сюда — в старинное здание, расположенное в центре столицы, соединяющей бунтующий восток и запад, — только по какому-то странному сговору. Или стечению обстоятельств.
— Cum sancto spiritu-u‑u, — вместе с другими начинает Панкрат.
Из окон деревянной церкви виден Днепр. По крыше барабанит дождь. Временами храм озаряется ярким сиреневым светом, выхватывая из темноты и делая явными лики на иконах. Церковь похожа на корабль, попавший в ненастье.
Отец Андрий, Панкрат и Елена сидят на скамье, прислонившись спинами к стене. На ногах отца Андрия сандалии. На голове Елены косынка.
— Страшно, — произносит Елена.
— Миру мир, — говорит Панкрат.
— Мудрых нам властей, — вздыхает отец Андрий.
— Мира нам самим, — говорит Елена.
— Зинка звонила, — снова вздохнув, трогает плечом брата отец Андрий.
— И ты снова взял трубку?!
— На них мотоцикл налетел на полной скорости.
— А?! — пугается Панкрат. Вскакивает: — Что с Зинкой? Что с сестрой?!
— Да ничего, — пожимает плечами отец Андрий. — Я ей сказал, что это, наверное, какой-то бандеровец на них наехал. Нет, Панкрат, ты только представь, в их Энске, где вообще дорог нет, одни ямы, на них умудрился налететь на полной… — он прыскает, не договорив. Хохочут. — Ну вот как понять умом Россию?
— Тумбочка такая… — сквозь смех говорит Панкрат. — А помнишь, как ты выскочил из церкви, когда она своим хриплым голосом запела на хорах: «Ха-минь!»
— Мра-а‑ак, — говорит отец Андрий, давясь смехом.
— А деньги вы у нее одалживаете постоянно! — звонко говорит Елена.
Братья переглядываются.
— Ничего я не одалживаю! — говорит Панкрат.
— Как, Панкрась? А на машину?
— К сожалению, материальные наши отношения с сестрой гораздо глубже и не в нашу пользу, — вздыхает отец Андрий. — Она богатая, мы бедные. Да, Панкрат, она помогала нам, когда мы были студентами. Но какая нам от этого благодать, если и грешники так поступают?
— Она могла бы не давать, — отвечает Елена.
— Могла бы, — соглашается отец Андрий. — Но давала и не попрекала.
— Нет! Ну ты скажи, — обращается к брату Панкрат. — Как можно было так надо мной издеваться в детстве? Она насмотрелась каких-то фильмов про фашистов и реально мне руку сломала — и даже не извинилась! Я обиду эту… А помнишь, ситуация была, когда мы к матери все приехали, а все же накопилось, и слово за слово, слово за слово… У нее же вроде все есть, и счастье есть, но чего-то ей не хватает.
— Реализации ей не хватает, — хмыкает отец Андрий.
— Да! Ей жутко не нравится, когда ей рассказываешь про свои успехи. Тогда при ней сказали, что меня считают одним из лучших певцов по Киеву. Ее аж покоробило! Говорит: «Чего ты хвастаешься?!» А я же ей пытаюсь объяснить, что… — Панкрат не находит слов. — Ну противно! Она ж сама голос сорвала, а все равно петь пытается. И вот я ей начал все припоминать. Я ей в лицо сказал все, что думал о ней все эти годы. А она как заревет. За сердце хваталась, таблетки побежала пить. Ой… Да таким людям, как Зинка, никогда плохо не становится!
— Так она ж не от раскаяния плакала, — говорит отец Андрий, — а от того, что ее поставили в такую ситуацию.
— Да вы же все равно ее любите! — говорит Елена.
— А при чем тут любовь? — спрашивает отец Андрий. — Конечно любим. И она нас любит.
— Если Зинке будет плохо, мне тоже будет нехорошо, — говорит Панкрат. — Но она же обложила себя какими-то гадостями. — Панкрат обкладывает чем-то невидимым свои мускулистые руки. Церковь озаряется. В окно видно, как разряд молнии уходит в Днепр. — Ей что-нибудь припомнишь, она сразу бежит за своей сумочкой с таблетками. — Панкрат открывает свою сумку, достает таблетки и кладет их в рот, запивая.
