Роман принадлежит перу основоположника российского юмористического фэнтези. Появление такого жанра выглядит логично — со времён Толкиена и Урсулы Ле Гуин основные ходы и приёмы фэнтези классического настолько поистёрлись, что относиться к ним сугубо всерьёз довольно трудно. А вот если с улыбкой, то можно найти новые краски для описания более чем традиционной ситуации: маленький отряд (человек, эльф, два гнома и тот самый ааргх — получеловек-полутролль) отправляется в опасное путешествие, от исхода которого зависит судьба по крайней мере одного народа. По ходу дела выяснится, что спасать им придётся вместе с другими детишками юную пророчицу эльфийских кровей, по манерам больше похожую на очень трудного подростка. Враги не дремлют — вовсю подсылают убийц, участники похода яростно бранятся между собой… в общем, всё как полагается. В юмористическом фэнтези уже успели сложиться свои традиции. Но при всей бесшабашности у автора хороший вкус и в пылу неуёмного веселья он ни разу не переступает грань, за которой начинается пошлость.
Библиоман. Книжная дюжина
Этруски любили музыку
Жак Эргон. Повседневная жизнь этрусков / Пер. с фр. А.Б. Овезовой. — М.: Молодая гвардия, 2009. — 334 с.: 8 л. ил.
Происхождение этрусков до сих пор неизвестно, их письменность не расшифрована, но кое-что учёные о них знают — об их истории, религии, обычаях. Они многое унаследовали от греков, а сами оказали сильное влияние на римскую культуру. Книг о них написано великое множество, и порой эти труды содержат самые невероятные домыслы. Сочинение Жака Эргона на этом фоне выделяется тщательным сопоставлением археологических данных, памятников литературы и искусства, короче — фактических свидетельств о жизни этого загадочного народа. «Самыми ясными представлениями о нравах этрусков мы обязаны играм, поскольку этруски любили рисовать сцены игр в честь умершего на стенах усыпальниц… — пишет автор. — Одна из самых поразительных черт этрусской цивилизации — огромное место, отводимое музыке… все повседневные занятия вплоть до самых прозаических сопровождались музыкой».
Искусство
Путешествие в будущее
СЕМЬ НОТ
В парижском зале Корто с большим успехом выступили молодые российские пианисты
Юрий ДАНИЛИН
Очень немногие концертные залы мира могут похвастаться неизменностью облика: в зале Корто всё напоминает о нём самом, особенно в его классе (он, собственно, провёл жизнь в стенах Есоlе Nоrmal de Musique de Paris, с девятнадцатого года прошлого века до шестьдесят второго был президентом школы и не раз её генеральным директором), интерьеры зала, репетиционные комнаты хранят незабываемые имена Жака Тибо, Нади Буланже, Пабло Казальса, Дину Липатти и многих других выдающихся музыкантов. В том и мудрость: здесь нельзя играть посредственно. Поэтому, наверное, чуть не с трапа самолёта пианисты — лауреаты Второго международного конкурса пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко — отправляются к инструментам, с сожалением поглядывая на ещё не взятую Эйфелеву башню.
Два концерта привлекли внимание французской публики, зал был полон. И лауреаты постарались — в программах Шопен, Рахманинов, Мессиан, Дебюсси, Равель, Лист. В музыке как и в речи: или увлечённо вслушиваешься в каждое слово собеседника, или не дождёшься, когда эти слова иссякнут… Лица слушателей в зале Корто вдохновляли. Ощущался большой интерес к пианистам. Первый вечер закончился овацией в честь Полины Куликовой и Льва Терскова. Как, впрочем, и второй, когда играли Анна Кислицына и Константин Лапшин. Но самый большой успех, и это невозможно было не заметить, имел студент второго курса Новосибирской государственной консерватории им. М.И. Глинки Лев Терсков. Он занимается в классе профессора Мери Лебензон — ученицы Александра Борисовича Гольденвейзера. И ведёт двойную жизнь.
Внешне — ничем не примечателен. Да ещё и одет был в каком-то малярно-штукатурном стиле. При встрече на улице всё что угодно придёт в голову, но подумать, что перед вами музыкант, мыслитель, чрезвычайно одарённый архитектор звуков, — никогда! Его это обстоятельство абсолютно не смущает, мне кажется, он специально добивается такого эффекта. Жизнь его в Новосибирске непроста и протекает на улице Станционной. Самой скучной, по-моему, в городе, подходящей для жизни каннибалов и бандитов, но не философов. Но не он же выбирал место для общежития. Выходишь наружу — вокруг всё серое-серое: с одной стороны — громадина ТЭЦ, сбоку — огромный мост через Обь с бесконечными машинами, его он преодолевает каждый день по дороге в консерваторию, а перед глазами — пыльная клумба, которую день и ночь объезжают на многообразных видах транспорта путешественники из аэропорта. Потому, наверное, глаза Льва Терскова всегда печальны, даже трагичны. Как будто он пережил две мировые войны. И даже плен. А тут ещё какой-то легкомысленный кларнетист подсунул сочинение Зигмунда Фрейда. Этот Фрейд Зигмунд, если бы жил на улице Станционной, ничего бы не написал. И не отвлекал бы сейчас Льва Терскова своими соображениями о сновидениях.
Вообще он живёт вне литературы. Фрейд — исключение. Говорить с ним о князе Мышкине бесполезно, будет молчать и смотреть на тебя печальными и ясными глазами, где для князя пока нет никакого пристанища. Что бы сказал по этому поводу Лев Николаевич Льву Александровичу, так зовут полным именем Терскова, можно только догадываться. Когда он решил в своём Красноярске жить в звуках, выяснять бесполезно. Решил, и всё. С тех пор и живёт не как все люди. Собеседник никудышный. Всё больше молчит. К роялю выходит как странник, путешествующий во времени. С мученическим выражением на лице. Ощущение, что добирался до инструмента пешком прямо из Новосибирска. И очень устал.
Но с первыми звуками рояля перед вами совершенно другой человек. Все пошехонские приметы куда-то исчезают, он становится высоким, мощным, нервным, чрезвычайно привлекательным этой своей собранностью и новизной. Какая-то личная физика! И в эти первые звуки ты втягиваешься, как в аэродинамическую трубу, начинаешь соподчинённую жизнь уже в его логике, его эмоциях, его убеждениях. Он крепко «держит» слушателя одухотворённостью исполнения. Увлекает и абсолютно господствует в зале. Очень убедителен за инструментом, обнаруживаются какие-то немыслимые и неизвестно откуда взявшиеся силы, которые надёжно управляют эмоциями, многочисленными интонациями, никакой компьютер с такими задачами не справится. Из каких-то плодоносных глубин психики он так искусно извлекает образы, создаёт их зримыми, впечатляющими, заставляет нас всех сопереживать тому, что волновало создателя произведения много-много лет назад, так, как будто это всё написано им лично и только что.
Из всех его умений, так ярко продемонстрированных в зале Корто, я бы отметил одно, на мой взгляд, очень важное: у него полная интонационная исчерпанность музыкальной фразы и темы произведения. Кажется, что ничего нового здесь уже не обнаружить. За этим не только репетиции и обдумывание текстов, но что-то большее. Наверное, это исполнительская зрелость, к которой так стремится пианист. По крайней мере его присутствие за инструментом глубоко индивидуально и празднично. Публика, почти полчаса с энтузиазмом кричавшая ему «браво» и «мерси боку», уверен, была взволнована не техникой исполнения, не молодостью пианиста, а подаренной ей МУЗЫКОЙ, подлинной, настоящей, автором которой в этот вечер был он.
Из подобных мгновений, никогда не повторяющихся, и будет складываться дальнейшая жизнь. Лев Александрович об этом не думает, а если и задумывается иногда, то тщательно это скрывает. Как самого себя неизвестно от кого. Уже на следующий день пианиста было не узнать — он возвратился в привычный для себя образ человека с улицы Станционной, уничтожил с обедом полкило горчицы, затянулся сигаретой и улетел из Парижа, не попрощавшись. Видимо, невысоко ценит вежливость. Может быть, недочитанный ещё Фрейд внесёт какие-нибудь коррективы…
Путешествие в будущее замечательных российских молодых пианистов закончилось, надеюсь, оптимистичными и созидательными эмоциями. Поверьте, совсем неплохо начинать карьеру с успешного выступления в зале Корто.
