Во-вторых, ярко помнится, до чего чеканны были лозунги коммунистов (они были гораздо более просты, чем политический проект, который они обслуживали). Вспомним выступления Джанкарло Пайетты[175]: при всей диалектической утонченности оратора, главный посыл звучал лобово: «Все надо менять».
Третья параллель — несомненное умение манипулировать общечеловеческими ценностями будто собственным имуществом. Вспомним широкомасштабную кампанию «борьбы за мир» в 1960-70-е годы, вспомним, как причудливо использовали коммунисты термин «демократия» (у них выходило, что демократия существовала только в странах соцлагеря). Вспомним, как коммунисты монополизировали Гарибальди. Точно то же происходит у нас сегодня. Стоит выкрикнуть на стадионе «Давай, Италия!»[176], упомянуть в статье или в выступлении либеральные ценности, да просто употребить где угодно слово «свобода», как немедленно оказывается, что ты выкрикнул лозунг «Полюса свобод». Точно так в прежние времена стоило заикнуться, что мир лучше войны, как ты автоматически оказывался в рядах попутчиков коммунистической партии, по крайней мере до тех пор как папа Иоанн XXIII не выступил с энцикликой «Расет in terns»[177] — тогда по крайней мере понятие «мир» перестало восприниматься как один из рычагов чисто коммунистической агитации.
Прочими характерными атрибутами пропаганды и политики пра-пра-коммунизма (и в парламенте и на улицах) были, с одной стороны, подчеркнутая агрессивность, в том числе словесная, в результате чего любое возражение оказывалось заклеймленным как «антинародное выступление», а с другой стороны — постоянное обвинение оппонентов, что те-де агрессивны и «травят» народную партию. Подобное вызывающее поведение восходило к южноамериканским повстанцам («Тупамаросам»[178], например), и было свойственно также европейским террористам, которые вдохновлялись идеей (как выяснилось, утопичной) что нужно устраивать такие провокации, чтоб никакое правительство их не пожелало терпеть и отвечало бы репрессиями, а репрессии в свою очередь привели бы к восстанию всего народа.
Независимо от тех давних экстремистов, агрессивное обличение «заговора прессы» стало главным оружием наших радикалов, главным их занятием, фундаментом их известности, основой их протестных выступлений против замалчивания их деятельности в органах СМИ. Точно так же и берлускониевская пропаганда, располагая СМИ громадной силы, использует эту громадную силу в основном для того, чтобы жаловаться на преследование со стороны массовой информации.
Пра-пра-коммунисты часто пощипывали чувствительные струны народности (сегодня то же самое — то и дело взывают к «народу Италии»…) Проводили многотысячные демонстрации с колыханием знамен и громкими пестами. Соблюдали условную раскраску (красный цвет). Точно так же Берлускони использует синий. И вдобавок ко всему (как утверждают сегодня правые) коммунистические силы постепенно захватывали все центры культурной деятельности. В те времена это были издательства и толстые журналы. Любопытна попытка «Универсале дель Кангуро»[179] подверстать в прогрессивные писатели даже классиков: Дидро и Вольтера, Джордано Бруно и Фрэнсиса Бэкона, Эразма Роттердамского и Кампанеллу[180].
Разговор это сложный, тонкий, потому что следовало бы вынести на суд истории и «раздвоенность Тольятти», но тут уж я отступаю и предоставляю обдумывание интересных аналогий моему читателю.
«Обкатывая» эти свои мысли в разговоре с друзьями, я услышал, что они, напротив, видят разницу между стародавней пропагандой коммунистов и нынешней берлускониевской пропагандой. При всей агрессивности по отношению к правительству, компартия старых времен поддерживала многие законы, предлагавшиеся противниками (от модификации Седьмой статьи Конституции[181] и вплоть до многих реформ), в то время как «Полюс свобод» постоянно противится, и прямо, и косвенно, и саботажем, тем реформам левого правительства, которые, по логике, «Полюс» отлично мог бы и поддержать. Безусловно, Тольятти в свое время был вынужден смириться со статусом пожизненного оппозиционера. После Ялты[182] уже не было возможности, да в общем не было и потребности затевать революцию в Италии. Так что Тольятти принял курс на непротивление. В этом смысле позиция «Полюса» далека от той давней позиции пра-пра-компартии.
Чрезвычайно любопытно, что в самой типичной для «Полюса свобод» пропагандистской модели, в стратегии и тактике их политической борьбы наблюдаются отголоски деятельности даже не столько компартии, сколько внепарламентских групп периода 68-го года[183].
У вне парламентариев образ врага в 1960-е годы ассоциировался не с самым очевидным злом (США), а со злом более тонким, замаскированным: межнациональные корпорации, Трехсторонняя комиссия[184], воплощения перманентного заговора. Далее: не спускать врагу никогда и ничего, беспрестанно шельмовать, что бы он там ни предлагал, отвергать любую возможность диалога, любые встречи; отказываться от встреч с журналистами, ибо журналисты — прислужники правящего класса. Постоянная глухая оборона. Отказ сотрудничать с парламентом. Отвергать какие бы то ни было компромиссы можно было только при уверенности, о которой постоянно трубили и провозглашали в виде пророчеств и лозунгов, что победа революции неизбежна. Так что следовало немилосердно действовать на нервы закомплексованной буржуазии, провозвещая, что вот-вот грядет. И что пленных не берем. И что уже составлены проскрипционные списки, и завтра они появятся в дацзыбао. Избранная техника напоминала кетч: изводить противника воплями, запугивать речевками вроде «фашистские гады, буржуям нет пощады!» («fascisti, borghesi, ancora pochi mesi») и «это только начало» («ce n'est qu'un debut»), или попросту орать в лицо «дурак, дурак» — «scemo, scemo». Поход за властью должен был совершаться под хоругвями — священными иконами Че Гевары и Ленина-Сталина-Мао.
Можно сказать, что все это просто подбор аналогий и что пропагандистские приемы везде и всегда между собою сходны, однако полезно учесть вдобавок, сколько перебежчиков и из рядов пра-пра-коммунистов, и из рядов бывших активистов 1968 года завербовалось в конце концов в «Полюс свобод». Не столь уж неразумно полагать, будто Берлускони в еще большей степени, чем к рекламщикам и пиарщикам, поучавшим его на ранней стадии, впоследствии начал прислушиваться к бывшим левым.
Прислушаться к левым, памятуя, сколь солидные наработки имеются у них по части агитации и пропаганды, это было с его стороны очень умно. Особенно если учесть, что в современной политической географии настоящая массовая партия — именно «Полюс». Именно идеологам «Полюса» удалось угадать, что в процессе предуказанного марксизмом разложения общества сформируются новые группы, уже не по имущественному цензу, а по принципу поголовной зависимости от мира масс-медийных ценностей, то есть группы, нечувствительные к идейным призывам, но чувствительные к призывам популистским. «Полюс» вербует через посредство «Лиги Севера» пужадистскую[185] мелкую буржуазию Севера, через посредство неофашистского «Национального Союза» малообеспеченное население Юга, которое вот уже полвека голосует за монархистов и неофашистов. А через партию «Давай, Италия» «Полюс» обратился к тому самому рабочему классу былых времен, немалая часть которого сегодня докарабкалась до статуса мелкой буржуазии и в этом качестве опасается угрозы своему благосостоянию со стороны новых люмпенов. Именно эта прослойка благодарно воспринимает программу «Полюса»: борьба с преступностью, уменьшение налогового гнета, защита от государственного произвола, неподчинение столице — средоточию всех на свете зол; устрожение нравов, нетерпимость к любому виду альтернативного поведения. Приоритеты, общие для всех популистских риторик.
В популистской риторике вызрели и те доводы о преимуществах Берлускони, которые так хорошо действуют на людей низшего социального происхождения. Вот эти пункты: (i) Берлускони — миллиардер, поэтому не станет воровать (соображение, основанное на принципиальном отождествлении политиков с ворами); (ii) что мне за дело, если он устраивает собственные дела, я буду рад, если он устроит заодно и мои; (iii) человек, который исхитрился так здорово разбогатеть, сумеет обогатить и народ, которым он будет править (почему-то подобные надежды не оправдали ни Бокасса[186], ни Милошевич). Отметьте, что такие упования убедительны для тех, кто много смотрит телевизор и видит, что телевизор способен обогатить того, «кто хочет стать миллионером». Однако подобная вера уходит корнями в первобытные, архетипические суеверия. Достаточно вспомнить «грузовые культы», бытовавшие на островах Океании с периода начального колониализма приблизительно до конца Второй мировой войны. Белые приплывали на кораблях и прилетали на самолетах, сгружали еду и другие удивительные товары (предназначенные большей частью для самих них, для белых). А туземцы ждали появления каждого грузового парохода или самолета, словно прихода Мессии. Они думали, что рано или поздно пароход доставит вещи и для них.
