Теперь перейдем к прочим выводам. Они касаются нашей многострадальной Италии. Каждый день до нас доносятся возмущенные отклики (по счастью, они доходят и из-за границы, где общественное мнение возмущается даже сильнее, чем здесь у нас) на тот ползучий переворот, который Берлускони пытается провести. Мы все заметили, что прения на тему: насаждает ли Берлускони деспотизм, были сформулированы неудачно, поскольку деспотизм ассоциируется обязательно с «фашистским режимом», а тогда, истины ради, следует возразить, что Берлускони не отметает ни свободу печати, ни право на выборы, и не высылает диссидентов в Вентотене[190].
Но, может быть, если бы вовремя проговорили, что «деспотизм» есть просто одна из известных форм правления, стало бы ясно, что Берлускони день ото дня устанавливает именно деспотическую форму правления, при которой партия, страна и государство становятся стопроцентно приравнены к сумме корпоративных интересов правителя. Это делается не прибегая к полицейским операциям, к аресту депутатов. Это делается посредством поэтапного захвата главных средств информации. Или накладывая лапу с применением групповой тактики и посредством всяческих финансовых махинаций, по счастью не всегда успешных, на те издания, которые пока еще независимы. Или заручаясь поддержкой масс, замешенной на популистской пропаганде.
По этому поводу можно утверждать следующее:
(i) что Берлускони подался в политику с единственной целью — отсидеться или отбиться от судебного дознания, и, вероятно, от тюрьмы;
(ii) что, как сказал один французский журналист, Берлускони выстраивает «педежизм» (pdg во Франции значит president directeur general, президент-генеральный директор — босс, менеджер, неподконтрольный командир на предприятии);
(iii) что Берлускони получил поддержку преобладающей части населения на выборах, а следовательно, оппозиция не имеет права гнать его с престола. Оппозиция вправе только агитировать эту преобладающую часть, уговаривая принять и признать наши соображения;
(iv) что Берлускони, получив поддержку преобладающей части населения на выборах, протаскивает законы, направленные на защиту его собственных личных интересов, а вовсе не интересов населения (и это и есть педежизм);
(v) что Берлускони, как показано выше, не является ни государственным мужем, ни вообще политиком традиционного типа, а следует иной модели поведения, и именно поэтому он опаснее приснопамятных каудильо[191]: берлускониевские приемы внешне совместимы с принципами демократии;
(vi) что вышесказанные, общеизвестные и неопровержимые положения сводятся к следующему: Берлускони уже преодолел фазу конфликта интересов и уже вошел в фазу борьбы за конвергенцию интересов, и работает на эту конвергенцию день и ночь. То есть старается внушить стране, будто его личные интересы совпадают с интересами нации.
Это, без всякого сомнения, деспотизм. Деспотизм и по форме, и по сути — по восприятию самой идеи управления нацией. Деспотизм этот строится до такой степени активно, что опасения заграничных журналистов продиктованы, думаю, не сочувствием и не заботой об Италии, а прозаическим опасением, как бы Италия не повторила недавнее и недоброе прошлое и не превратилась в лабораторию вирусов, расползающихся по всей Европе.
К сожалению, однако, противники Берлускони, в том числе и зарубежные, верят и в еще одну теорию, седьмую и с моей личной точки зрения — неправильную. Якобы Берлускони, будучи не политиком, а боссом крупной фирмы, весь поглощен разруливанием и выравниванием неустойчивых равновесий внутри своей коалиции; поэтому-де он не замечает, что в понедельник говорил одно, во вторник другое. Что якобы он по неопытности допускает ляпсусы политического и дипломатического свойства: говорит, когда не положено, допускает высказывания, которые на следующий день приходится опровергать и извиняться, и до такой степени не разграничивает свои собственные дела и дела государственные, что при иностранных министрах шутливо жалуется на шалости собственной супруги. Конечно, Берлускони таков. Не зря Берлускони — идеальная мишень для сатириков. Оппозиция обычно радуется, узнавая новые «перлы» Берлускони. Оппозиция думает при этом, что Берлускони нечувствительно для себя катится под гору и сам себе готовит конец.
А я, наоборот, думаю, что Берлускони — политик самоновейшей формации, скажем даже — супер- и пост-новейшей. И что Берлускони осуществляет, именно в самых своих нелепых поступках, сложную, хитрую и тонкую стратегию, подтверждающую, что он абсолютно владеет собой и имеет сильный оперативный ум (это не ум теоретика, а сверхъестественная торгашеская сообразительность).
Действительно, в Берлускони поражает (и, к сожалению, забавляет многих) торгашеская манера поведения. Он не дотягивает до Ванны Марки[192], но и он гипнотизирует недоразвитую публику. Он работает в точности как торговый представитель автомобильной фирмы. Первым делом он говорит, что предлагаемая им машина — зверь, ступнешь на газ — она уже едет двести. Запроектирована специально для гонок. Но после того как продавец узнает, что у вас пятеро детей и теща в инвалидной коляске, машина без всякого перехода оказывается идеалом безопасного вождения, она, как выясняется, куда ни жми, всегда едет ровно, всегда держит крейсерскую скорость, идеальный автомобиль для большой семьи. Потом, по наитию, в порыве великодушия торговый агент предлагает коврики бесплатно. Торговому агенту нет дела, воспринимаете ли вы его высказывания как последовательные. Ему нужно, чтобы среди всего им упомянутого вас зацепила какая-нибудь одна тема. Он знает, что вы отреагируете на что-нибудь одно, на что-нибудь для вас важное, и как только вы зациклитесь на этой важной вещи, все остальные вами забудутся. Поэтому агент упоминает обо всем на свете по очереди, ведет рассеянную пальбу, не заботится о противоречиях. Он знает, что следует говорить много, говорить напористо, убивать в зародыше всякие возникающие возражения.
Многие помнят, что на телевидении когда-то была программа господина Менделлы (и длилась не по полминуты, — это только крупные фирмы выпускают рекламу по полминуты, — а по часу, по два и по три, по многу часов на специальном рекламном канале). Господин Менделла убалтывал пенсионеров и небогатые семьи, чтобы те доверяли ему свои сбережения. Обещал всем проценты в размере 100 % в год. Разорив несколько тысяч человек, Менделла был арестован в тот момент, когда готовился удрать с кассой, хотя если б не занервничал и не переторопился, сумел бы и вывернуться. Так вот Менделла проводил свой первый сеанс в десять вечера и убеждал всех, что лично он не получает выгоды от управления чужим имуществом, что он просто уполномоченный представитель крепкой, важной и крупной фирмы. А на втором сеансе, в одиннадцать, тот же Менделла провозглашал, что в предлагаемые операции, которых он является единоличным гарантом, вложено его собственное состояние, и, следовательно, его личные интересы полностью совпадают с интересами клиентов. Люди, посылавшие Менделле деньги, ни разу не отреагировали на эту нестыковку в утверждениях, потому что каждый явно сосредоточивал внимание на том пункте, который внушал ему больше доверия. Сила Менделлы была не в качестве аргументов, а в вываливании сразу тысячи аргументов россыпью.
Техника Берлускони явно относится к тому же типу: «я увеличу пенсии» и «я сокращу налоги». Но техника Берлускони сложнее. Берлускони торгует консенсусом. Однако у него не настолько доверчивые клиенты, как у Менделлы. Берлускони встречается лицом к лицу с оппозицией, с общественным мнением, в том числе иностранным, с прессой, которая еще не вся подкуплена. Берлускони сообразил, как ему оборачивать исходящую от всех них критику себе на пользу.
Во-первых, раздавать обещания. Сторонникам они могут казаться удачными, неудачными или никакими. Важнее, чтобы эти обещания цепляли за живое противников. Поэтому Берлускони не реже раза в день выдает бессвязную ахинею. Чем невообразимее и неприемлемее, тем лучше. Это гарантирует ему место на первых страницах национальных газет и в заголовках тележурналов. То есть гарантирует ему всеобщее внимание. Во-вторых, провокационность высказываний должна быть настолько острой, чтобы оппозиция не могла не ответить. Чтоб она разразилась отчаянными филиппиками. Берлускони требуется не менее одной филиппики в день. Его должны клеймить и оппозиционные издания, и даже издания нейтральные, у которых попросту лопается терпение при виде дико неконституционного поведения Берлускони. Таким образом Берлускони демонстрирует своим сторонникам, что его постоянно шельмуют: «Видите, они на меня кидаются по любому поводу!».
Жалостное нытье, казалось бы, несовместимое с нахрапистостью, присущей Берлускони, — лучшая формула успеха. Нам известны иные примеры, и даже очень трогательные, такого систематического нытья, например — Паннелла[193], который десятилетиями торчит на первых полосах газет с душераздирающими жалобами, будто все его деяния систематически замалчиваются прессой. Нытье также присуще всем разновидностям популизма. Муссолини атаковал Эфиопию, навлек на Италию международные санкции, после чего принялся ныть (в пропагандистских целях, разумеется), жалуясь на международный заговор против его страны. Провозглашая превосходство италийской расы, Муссолини возбуждал национальную гордость, но подавал эту информацию плаксиво и сокрушался, что другие страны презирают Италию. Гитлер двинулся на завоевание Европы и при этом хныкал, что окружающие государства отнимают жизненное пространство у немецкого народа. Такова техника волка при работе с ягненком. Любое злоупотребление должно опираться на претензии, будто твои права были попраны. В конечном счете нытье — это одна из техник, при помощи которых деспотизм умело сплачивает свои ряды, возбуждая шовинистические чувства. Надо попросту завопить, что кто-то «нас» ненавидит и хочет подрезать «нам» крылья. Любое националистическое, популистское камлание возникает из национальной униженности. И не только. Ежедневные жалобы на заговор дают повод ежедневно возникать в прессе и клеймить противников. Это тоже старая и добрая техника, ведомая детям: щиплешь одноклассника, он в тебя лупит из рогатки, ты жалуешься учителю.
