— Ради чемпионства вам приходилось идти на большие жертвы?
— С детства я, например, боролась с весом, постоянно сидела на диете. Утро на катке начиналось со взвешивания. Если фрау Мюллер замечала лишние граммы, возмущению ее не было предела. Она смеривала меня уничтожающим взглядом, под которым я ежилась и становилась как будто меньше ростом. Когда тренер заметила, что я поправляюсь обычно во время выходных, она стала брать меня на уик-энды к себе домой. Мы худели вместе: ели крошечные порции, чтобы никому не было обидно. Зимой меня отсылали в лес на несколько часов кататься на лыжах, а летом — на велосипеде. Возвращалась я со зверским аппетитом, но обедала небольшой порцией отварного риса с несколькими кусочками яблока, запивая все это простой, слегка подслащенной водой. Ужин не полагался. На завтрак фрау Мюллер порекомендовала родителям готовить для меня небольшой стейк с овощами — это была единственная порция протеинов в день. Как-то папа возмутился и высказал тренеру все, что он думает про мою диету. Но что было делать? Я понимала: вес — мое слабое место, и перестала жаловаться дома. С тех пор на все вопросы родителей, как дела, я неизменно отвечала: отлично. Даже когда после тренировки перед глазами шли темные круги. Но я верила своему тренеру, да и худой было проще прыгать.
Демократия, конечно, хорошая вещь, но иногда тренер должен быть диктатором. Подчас по-другому просто нельзя. Чтобы выиграть Олимпиаду, надо всегда прыгнуть выше головы, выйти за границы возможного. И надо, чтобы кто-то постоянно тебя подгонял.
— Например, соперницы…
— Моей основной соперницей в Сараево-84 считалась американка Розалин Саммерс, с которой мы были на ножах: смеривали друг друга презрительными взглядами, сталкиваясь в раздевалке, не здоровались. Чтобы одолеть Саммерс, надо было копить злость. Как и в каждом индивидуальном виде спорта, в фигурном катании друзей быть не может. Сейчас, конечно, мы обе смеемся, вспоминая ту холодную войну, но тогда я настраивала себя перед выходом на лед примерно так: «Я тебе покажу!»
В Калгари-88 моей соперницей была американка Деби Томас, и мы обе представили на суд публики произвольную программу на музыку Бизе из «Кармен». Я легко выиграла у Деби, и на пьедестале почета она мне даже руки не подала. «Ладно, — подумала я. — Не очень-то это спортивно, но я тебя понимаю».
Запомнился забавный эпизод с тех Игр. Американский тренер Карло Фасси привел на стадион поздравить меня знаменитого итальянского горнолыжника Альберто Томба, слывшего известным сердцеедом. Тот тогда выиграл два олимпийских «золота», о чем я и не догадывалась и со всей непосредственностью спросила сияющего от гордости итальянца: «И где это вы умудрились отхватить эти медали?» Альберто аж задохнулся от возмущения — как я могла ничего не знать о нем, великом! Я многого не знала. Как это ни удивительно, я, например, не побывала ни на одной церемонии открытия Олимпиады. Соревнования фигуристок начинались в последние выходные Игр: до этого я и носа не высовывала — тренировалась. Я не могла даже просто пойти и посмотреть другие соревнования, чтобы не «расплескать» себя.
— В автобиографии вы написали, что «Штази» постоянно шпионила за вами. Ходили слухи, что во времена ГДР вы и сами сотрудничали с секретной полицией.
— Именно поэтому я и написала в 27 лет автобиографию — необходимо было развеять все эти нелепые домыслы. Наверное, сейчас я бы кое-что добавила, и книга получилась бы интереснее. Сразу после падения Берлинской стены мне удалось получить доступ к архивам «Штази». Выяснилось много интересного. Оказывается, за мной следили с восьмилетнего возраста. Каждый скажет, что шпионить за ребенком — полный абсурд, но это правда. Архив на меня собрали огромный — около 3000 страниц в 27 коробках! Когда я читала все это, была просто в шоке. Вначале возмущалась, долго не могла поверить своим глазам, а потом просто расхохоталась — какая же все это чушь! Секретная полиция оставляла в моей квартире «жучки», сотрудники «Штази» собирали выписки о моем здоровье из медицинской карты в поликлинике, следили за моей машиной и всеми теми, с кем я общалась.
— Говорили, что вы были любимицей Эриха Хонеккера.
— Об этом много писала желтая пресса после объединения Германии. Понятно, почему возникли подобные слухи. Если кому-то сопутствует успех, всегда найдутся любители посудачить: дескать, ей все выкладывали на блюдечке с голубой каемочкой. С многолетним руководителем ГДР я виделась всего несколько раз на торжественных собраниях — чествованиях олимпийцев. Нас награждали почетными медалями, произносили торжественные речи, но неформального общения не было. Конечно, мне очень повезло, что в ГДР к спорту тогда существовало особое отношение. Мои родители — мама, физиотерапевт в больнице, и папа, работавший в сельском хозяйстве, хоть и поддерживали меня во всем, никогда не смогли бы потянуть занятия фигурным катанием, живи мы в США или Великобритании. Оплатить хореографа и зал для занятий, лед, костюмы, коньки, сборы, поездки на турниры из родительской зарплаты было нереально. Но, с другой стороны, мама и папа не могли даже поехать со мной на соревнования: выезжать из стран Восточного блока им запрещалось.
— Помните свой первый крупный заработок?
— За победу в Сараево мне выплатили 15 тысяч долларов премиальных, часть из которых я потратила на свою первую машину — «Ладу». А вообще в то время надо было спрашивать разрешения у властей, чтобы купить квартиру, а в очереди на машину обычные граждане стояли лет десять. Мне повезло. В 19 лет я стала снимать крошечную квартирку размером с нынешнюю мою кухню, оплачивая самостоятельное жилье из олимпийских премиальных. Выступать в профессиональном туре запрещалось, но я не жалуюсь: зато я продлила спортивную карьеру. Только после Игр в Калгари мне разрешили участвовать в европейских показательных выступлениях Holiday on Ice вместе с другими звездами. 80 процентов от заработанного поступало в закрома родины. И так было до объединения Германии. Впрочем, я понимала, что государство таким образом компенсирует затраты на бесплатные спортивные школы, в которых готовились такие же чемпионы, как и я. Без спортивной системы я бы тоже не могла тренироваться и, уж конечно, никогда бы не стала олимпийской чемпионкой. После падения Берлинской стены мы смогли уже оставлять заработанное себе и планировать выступления в Америке. Там я, кстати, близко подружилась со многими советскими и российскими фигуристами.
— Вы как-то сказали, что по-хорошему завидуете россиянам. Что вы имели в виду?
— У вас столько красавиц на улицах: ваши мужчины должны быть просто счастливы! Посмотрите на русских девушек — они прекрасны, умны, образованны, умеют себя подать. История России, как мне кажется, была противоборством страстей. Видимо, это наложило отпечаток на русский характер — эмоциональный, открытый, легко загорающийся, способный сопереживать. Русские люди удивительно гостеприимны. У меня есть знакомая в Хемнице — зубной врач Ольга, родившаяся еще в Советском Союзе. Когда я была маленькая, то всегда любила заходить к ней в гости. Ольга угощала чем-то вкусным, расспрашивала о моих делах и не хотела отпускать… У ваших соотечественников есть еще одна потрясающая черта. Если друзья тебя любят, они поделятся последней рубашкой. В этом я убедилась в начале 90-х, когда мы выступали в туре по Америке с олимпийскими чемпионами Катей Гордеевой и Сергеем Гриньковым, Натальей Бестемьяновой и Андреем Букиным, чемпионом мира Александром Фадеевым и многими другими. Помню, после чемпионата мира в Будапеште все мы собрались в маленьком уютном кафе-кондитерской и чуть не плакали: назавтра все разъезжались по домам. За годы выступлений мы научились понимать друг друга с полуслова: не припомню, чтобы потом в моей жизни было такое братство по духу. Пусть не прозвучит это уж очень пафосно, но у всех у нас в жизни была одна страсть — фигурное катание. Мы боялись, что судьба разлучит нас, поскольку никто не знал, удастся ли попасть в следующем сезоне в сборную, увидимся ли на чемпионатах мира и Европы. Именно тогда, в начале 90-х, многие известные российские фигуристы и тренеры уехали работать в Штаты. Кому-то повезло больше, кому-то меньше, но олимпийским чемпионам Калгари — молодой, красивой, необыкновенно обаятельной паре Гордеева — Гриньков удалось покорить американскую публику. Контракты Кати и Сергея постоянно возобновлялись, российские фигуристы были любимы и востребованны, и казалось, полосе удачи не будет конца. Но произошла трагедия с Сергеем — на льду во время тренировки в Лейк-Плэсиде он внезапно потерял сознание и скончался на месте от сердечного приступа. Мы все находились рядом с Катей, когда ей было так трудно. Но следовало предпринимать что-то конкретное. Я, Виктор Петренко, Скотт Хамильтон, Оксана Баюл, Брайан Бойтано, Кристи Ямагучи и другие собрались вместе, когда Катя еще находилась в Москве на похоронах, и решили организовать вечер памяти Сергея в Хартфорде, в штате Коннектикут. Катя осталась одна с трехлетней Дашей, и вырученное от проведения вечера могла отложить на воспитание дочери. Тогда мы еще не знали, что Гордеева захочет кататься на вечере памяти Сергея — это был ее первый сольный выход после 13 лет выступлений в паре. «Я обязательно выйду на лед и буду кататься, потому что не знаю, как еще выразить свои чувства и потому что я больше ничего не умею», — сказала тогда Катя. Она готовила свой номер с хореографом Мариной Зуевой, причем они взяли музыку Пятой симфонии Малера — красивая и энергичная мелодия, напоминающая, что жизнь продолжается. На Кате было предельно строгое фигурное платье, вместо украшений талисман — обручальное кольцо Сергея на цепочке. Многотысячный зал в Хартфорде был заполнен до предела, и выступление Кати зрители смотрели стоя. Когда она закончила кататься и вернулась в раздевалку, я расслышала сказанное шепотом: «Надо найти в себе силы и не сломаться». Времени на горе не оставалось. Чтобы спокойно тренироваться, Катя приводила дочку на стадион, и все, кто мог, по очереди с ней играли. И все же Кате приходилось очень трудно. Я видела в раздевалке, как иногда она с трудом сдерживала рыдания после очередного номера: на публике надо было показывать, что все о`кей. И откуда в этой маленькой, хрупкой женщине взялось столько мужества…
