Андрей Ашкеров - Экспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма

Впрочем, у интеллигенции все еще есть определенный шанс заняться продуцированием и тиражированием инновационных моделей самообмана. Однако чтобы им воспользоваться, необходимо понять как самообман разоблачительный дискурс.

Симптоматично, что подобная трансформация в первую очередь касается чиновников и управленцев, занятых в образовательной сфере. Более того, именно академические и вузовские администраторы нередко выступают носителями канонического и даже несколько неправдоподобного в своей категоричности рыночного сознания. Мне вспоминается интервью с одной известной в прошлом министерской радетельницей надзора и качества образования, которое бралось мной в бытность главным редактором журнала «Платное образование». На скромный вопрос об оправданности невиданного роста числа вузов при, мягко говоря, серьезном ухудшении качества образования статусная министерская дама ответствовала, глядя на меня с каким-то недобрым удивлением: «А таково сегодня требование рынка, рынок сам решает, сколько и чего нужно, сам все расставляет по местам». Именно так – рынок выступает мистической структурой, которая сама за всех думает, все за всех решает, каждому сверчку определяет его шесток и ничего не упускает из виду…

Деррида Ж. Университет глазами его питомцев. 2003. № 6; см. об этом также: Кьосев А. Университет между фактами и нормами. Отечественные записки. 2002. № 2.

Подобная установка отчетливо проглядывается в словах Владислава Суркова, который предостерегает от неофеодального застывания бюрократии, путающей должностные привилегии с технико-политическими умениями и навыками: «Всеобщая нацеленность на пожизненное присутствие на своих постах – от этого нужно избавляться. Мы видим людей, которые руководят важными территориями, сколько существует новая Россия. На мой взгляд, не должно быть никакой пожизненной власти. Нельзя быть пожизненным чемпионом мира по футболу. Не может быть Плющенко всегда чемпионом мира» [цит. по: http://www.rambler.ru/news/press/russianpress/12969378.html].

См. об этом, в частности: http://www.russ.ru/stat_i/etika_i_filosofskie_sovoku-pleniya

Ирония и самоирония давно уже стали основными стратегиями самооправдания посредственности в культуре. Но и с социологической точки зрения ироническое остранение давно уже превратилось в атрибут самоидентификации среднего класса («Иронизирую – следовательно, существую!»). Именно поэтому ничто не может считаться более убийственным свидетельством подлинного морального выбора, нежели распространенная в среде клерков («офисного планктона») псевдоироническая вульгата: «Бабло победило зло!».

См. об этом замечательную статью Ж-Ф. Лиотара «Ответ на вопрос: Что такое постмодерн?» [М., 1994].

Интересно сравнить это с популярной концепцией абсентеизма, представленной у Ж. Рансьера [Рансьер Ж. На краю политического. 2006].

Хронический смыслодефицит служит безошибочным указанием на то, что Просвещение все-таки завершилось. Как известно, просветительская философия в лице И. Канта завещала нашей эпохе структурное единство познавательной способности и сознания долга. Сегодня это единство мыслится исключительно под знаком того, что ни познавательная способность, ни сознание долга не вмещают в себя более ничего, что придавало бы окончательный смысл их существованию, то есть тот смысл, который сулил бы нам какую-либо трансцендентальную перспективу. Трансцендентальность смысла меряется строго в соответствии с его капитализируемостью, капитал играет при этом роль симулякра любого наперед заданного трансцендентального объекта.

«Футурошок», книга О. Тоффлера, вышедшая 30 лет назад, прогнозировавшая новую болезнь, с которой столкнутся люди в результате стремительного наступления будущего, постоянного стресса и смены образа жизни.

Известный интеллектуал – физик Фримен Дайсон, например, говорит, что пресловутые нанотехнологии есть плод раскрутки псевдопроблемы группой высокопоставленных научных шарлатанов, выбивающих бюджеты из простаков в правительстве.

Дело не в субъективных особенностях и желаниях некой на данный момент исторической власти. Сама система функционирует таким образом, что каждый вновь пришедший «начальник», хочет он того или не хочет, вынужден «начинать» реформу.

Например, жесткие темпы коллективизации и индустриализации в СССР были изначально рискованными и двусмысленными. Победа 1945 года сделала их по видимости однозначными, без них как бы не было и победы (хотя на самом деле без победы как поставленной цели, совпавшей со сбывающимся будущим, судьбой истории, не было бы и жертв во имя нее). Но попытки отменить результаты той победы после поражения в холодной войне во времена Горбачева вернули политике 30-х годов ее неоднозначность.