Тем не менее Запад ждет от нас, что мы сделаем примерно такой завистливый вывод: у них, у благословенных «людей Европы», всегда были многопартийные демократии, выверенные идеологии, осмысленное политическое планирование. По контрасту с этими счастливцами, придумавшими кабинки для тайного голосования едва ли не одновременно с плугом, есть совсем другие народы, не дозревшие до такого чуда даже сегодня. Посему эти вторые должны есть глазами первых и поступать, как те им внушают. Именно в этом скрытый посыл большинства из бесчисленных (но написанных под копирку) статей о России, переводами которых нас ежедневно балуют сайты «ИноСМИ. Ру» и «ИноПресса. Ру».
Но хронология демократии совсем не такова. Современный английский историк и политолог Доминик Ливен напоминает: «В 1830-е годы в Британии начали появляться первые полудемократические институты, приобретало влияние общественное мнение»[103]. Георгий Дерлугьян, профессор Северо-Западного университета в Чикаго, убедительно обосновывает вывод (Известия, 18.01.2006), способный сразить многих российских либералов: «Американская демократия начинает(!) становиться полноценной только в 1960-е(!) годы». Важно при этом понимать, что созревание 1960-х было следствием всего предшествующего развития США – конституции 1776 г., Гражданской войны 1860-х гг., усиления законодательной ветви власти, борьбы профсоюзов, прессы. Это был Путь. Каждому народу дорог свой путь, плоды которого не свалились с неба, а добыты в борьбе.
Кто-то сильно удивится, особенно по поводу Англии: как же так, парламент и партии существуют в этой стране с незапамятных времен! Ему будет интересно узнать, что первый в мировой истории закон, легализовавший политические партии («Reform Act»), появился в Англии одновременно с железными дорогами, в 1832 г. Благодаря этому закону было формализовано существование двух верхушечных мировоззрений – «вигов» и «тори», – впервые обозначившихся в конце XVII в. и с тех пор соперничавших. «Тори» были приверженцами абсолютной монархии, их идеалом было «непротивление народа божественному праву королей»; «виги» же выражали интересы растущей торговли. Формализация, которую предписал «Reform Act», заставила партии присвоить себе официальные названия. «Виги» оформились в Либеральную партию, «тори» – в Консервативную, начали складываться местные отделения партий. Либеральная партия стала первой в мире постоянно действующей партией, причем произошло это лишь в 70-е годы XIX в.
Реформа 1874 г. впервые ввела в Англии тайное голосование, прежде депутатов выбирали открыто. Но английский парламент даже до реформ XIX в. был действительно передовым для своего времени! Его эволюция очень извилиста и неоднозначна, однако по итогам веков оказалась настолько успешной[104], что уже в конце XIX в. вестминстерская система была признана образцом для подражания. В континентальной Европе партии нового типа, близкого к современному, начали формироваться после волны революций 1848 г. на основе возникших в революционную пору клубов и кружков.
Между 1840 г. и Первой мировой войной, т. е. на протяжении примерно 70 лет, парламентские системы и политические партии оформились и были постепенно узаконены почти во всех христианских странах, включая Россию. Но не будем забегать вперед.
Партии существуют столько, сколько существуют коллективные интересы. В организации с членскими взносами и членскими билетами они превратились исторически вчера, да и то не все. Но всегда существовали люди, считающие правильным «то» и неправильным «это», приверженцы тех или иных умонастроений (т. е. идеологий), группы сторонников той или иной власти или политики, клики того или иного лидера. А это и есть партии – так, как это слово понималось минимум до начала XX в.
Академик С. Ф. Платонов, один из крупнейших русских историков, видит у нас вполне отчетливые партии уже 900 лет назад. Согласно его описанию, Новгород XII в. делился «не на случайные толпы враждебных лиц, а на определенные организации или корпорации, из которых слагался город в целом или его отдельные концы»… Отдельное лицо, даже значительное, «поглощено той средой, к которой принадлежит, тем общественным союзом, который определяет положение его в городе. Ссорятся не лица, а союзы, и на вече идут не лица, а союзы; голосуют там не лица, а союзы». Новгородское вече «не слагается из отдельных лиц, а представляет собою сумму организаций, составляющих политическую общину»[105].
Другой пример из русской истории, чуть более близкий, XV–XVI вв. При Иване III началась борьба партии «нестяжателей», руководимой сперва Нилом Сорским (в миру Николай Майков), после его смерти – Вассианом Патрикеевым, а позже – духовником царя Сильвестром, против партии «иосифлян» во главе с Иосифом Волоцким (в миру Иван Санин) и его последователями. Победили в этой борьбе, длившейся не менее 70 лет (начиная с 1489 г.), иосифляне. Сперва они блокировались с удельно-княжеской оппозицией и выступали против царской власти, чьей целью было присвоение (по научному – секуляризация) церковных земель. Они не дали царям (великим князьям) Ивану III, Василию III, Ивану IV Грозному провести «нестяжательские» решения на соборах 1503, 1531 и 1551 (Стоглавом) годов. При этом, умело используя стремление московских государей соблюсти видимость нейтралитета по отношению к борьбе двух партий, иосифляне сумели не рассориться с властью. Более того, предложив ей помощь в борьбе со светскими феодалами, иосифляне добились ее поддержки и уступок.
Понятно, что нестяжатели были идейно ближе власти, но им мешала собственная принципиальность. Так, Вассиан Патрикеев, воспротивившись разводу и второму браку Василия III, тем самым упустил политическую выгоду для своей партии. Сильвестр в 1547 г., во время пожара Москвы, произнес обличительную («кусательную») речь против молодого Ивана IV, будущего Ивана Грозного, обвинив того в буйстве и иных грехах. Правда, вслед за этим он был, против ожидания, приближен к царю, однако не воспользовался случаем: после поражения нестяжателей (и царя!) на Стоглавом соборе сблизился с боярской оппозицией, а в 1560 г. удалился от двора.
Итак, трем царям подряд не удается провести на соборах угодные им решения, постоянно налицо княжеская оппозиция Кремлю, не дремлет и Дума (именуемая в современной литературе Боярской), важнейший орган управления страной, история которого не прерывалась с X в. до Петра I, соперничали идеолог дворянства Иван Пересветов и боярства – Андрей Курбский. Могла ли политическая борьба такого накала происходить без партий, пусть неформализованных? А где они были формализованы в былые века? Может быть, партии Тюдоров и Стюартов выдавали членские билеты и имели партийные организации? Или шведские «колпаки» и «шляпы»?
Разнообразие политических и социальных воззрений – это разное видение будущего. Для русской публицистики XV–XVI вв. характерны и геополитические проекты (Филофей с его «Третьим Римом»), и конкурирующие предложения о развитии страны.
Автор одного из таких предложений – Ермолай Прегрешный, священник церкви Спаса на Бору, выдающийся писатель своего времени, автор трактатов «Книга о Троице», «Зрячая пасхалия», а главное – «Повести о Петре и Февронии» («новых чюдотворець Муромских»), истории любви князя и крестьянки. В своем трактате «Правительница» Ермолай Прегрешный предложил большую программу преобразований в экономике, податной системе, военной службе, особенно настаивая на свободе беспошлинной торговли. Стремясь облегчить положение крестьян, он убеждал оградить их от произвола землемеров и сборщиков, призывал заменить денежные подати натуральными (в размере пятой части производимого), освободить крестьян от выполнения ямской повинности, переложив ее на города. Его заботила экономическая база поместного дворянства, в котором он видел важную опору государства. Выражая интересы этого сословия, Ермолай Прегрешный предлагал выделять землю (трактат содержит целое руководство по измерению земли) дворянам – «воинникам», причем размер надела зависел бы от военного чина. То есть дворяне должны были стать ратными служащими государства, кормящимися от землевладения. Они должны были жить в городах для быстрейшей мобилизации в случае государственной нужды. Этот план осуществлен не был.
Ермолая Прегрешного отличало то, что он стремился победить зло ненасильственными способами, путем постепенных преобразований. Совсем не таков его современник Иван Пересветов. Много лет он провел в качестве наемника, служа то венгерскому королю Яну Заполе, то Фердинанду I Габсбургу.
Из Европы он привез убеждение в том, что самый идеальный строй – военная монархия. 8 сентября 1549 г. он подает царю свои трактаты. В них он рассуждает, среди прочего, о причинах падения Греческого царства (на языке современных историков – Византии) и главную из них видит в возвышение «вельмож». «Исполнивше казны свои великим богатством… почали о том мыслить, как бы царя [т. е. василевса] укротити от воинства, а самим бы со упокоем пожити». Царь же «велможам своим волю дал и сердце им веселил… а земля и царство плакало и в бедах купалося». Рабство стало массовым явлением, а «в котором царстве люди порабощены, в том царстве люди и не храбры и к бою против недруга не смелы: порабощенный бо человек срама не боитца, а чти [чести] собе не добывает…». Переходя к русской действительности, Пересветов пишет об отсутствии «правды», т. е. справедливого закона. Отстаивая, как и Ермолай Прегрешный, интересы дворянства, Пересветов уповает не на реформы, а на царя, грозного и мудрого: «Не мочно царю без грозы быти; как конь под царем без узды, тако и царство без грозы». Пересветов повествует о «турецком царе» и на его примере доказывает, что без сильного войска невозможно ввести правду в государстве. Известно, к какому из двух советов склонился Иван Грозный. И что характерно, советчиком был человек с европейским опытом.
