Князь Александр Михайлович Тверской бежал в Псков и был принят псковичами на княжение: «А князь Александр вбежа в Плесков, а Константину брат его, и Василии в Ладогу, а в Новъгород прислаша послы Татарове, и даша им новгородцы 2000 сребра, и свои послы послаша с ними к воеводам со множеством даров»[460]. В 1328 г. московско-новгородское посольство прибыло в Орду, где получило повеление хана «искати князя Александра». «И посла князь Иван свои послы, а новгородци от себе владыку Моисия и Аврама тысячьского к князю Олександру в Пльсков, веляче ему, абы пошел в Орду, и не послуша»[461]. Интересно, что к 1328 г. относится реликвия, сохранившаяся в Благовещенском соборе в Москве. Это сосуд из агата с надписью: «В лето 6837 (1328) месяца марта созданы быша сосуды сии архиепископом Новгородским Моисеем». Возможно, это был очередной подарок новгородского владыки московскому митрополиту.
На следующий 1329 год в Новгород приехал митрополит Феогност и проклял князя Александра и всех псковичей, а московский князь с союзниками двинули рати к Пскову. Не желая навлекать беду на приютивший его город, тверской князь бежал в Литву. После этого новгородские и московские войска отошли от Пскова, а митрополит Феогност и владыка Моисей «благословиша посадника Сологу и весь Псков»[462]. События эти происходили в марте — мае 1329 г.
Интересно, что новгородские летописи повествуют об этих событиях с явной симпатией к восставшим тверичам и князю Александру, хотя вроде бы Новгород и Москва, новгородский владыка и митрополит всея Руси в этом конфликте выступали в полном согласии. Возможно, архиепископ Моисей сочувствовал жителям Твери, выступившим против несправедливых притеснений ордынских баскаков. Вспомним, что Моисей принял постриг в тверском монастыре. Возможно, он был лично знаком со многими тверичами. Но восстание было направлено против законной власти хана. Противоречие между законом и справедливостью, вероятно, остро прочувствовал архиепископ Моисей. Воспротивиться воле митрополита владыка не мог, поскольку был глубоко религиозным человеком, поэтому он вынужден был поступить против своей совести. Похоже, что именно из-за этого разлада с собой Моисей в мае того же 1329 года удалился в Коломецкий монастырь и постригся в схиму, несмотря на все уговоры новгородцев «сесть на своем престоле». Невероятно, но Новгород оставался без владыки восемь месяцев. То ли новгородцы надеялись, что Моисей одумается и вернется, то ли не могли придти к согласию в выборе кандидатов на владычный престол. Вероятно, существовало несколько партий, выдвигавших своих кандидатов на пост архиепископа.
«И много гадавше новгородци и быша без владыки 8 месяц; и възлюбиша весь Новъгород от мала и до велика игумени и попове богом назнаменана Григория Калику, мужа добра, кротка и смирена, попа бывша святого Козмы и Дамиана на Холопьи улици; и пострижеся в святыи аггельскыи образ, месяца генваря, и наречен бысть именем Василии, и посадиша и в владычне дворе, дондеже пошлют к митрополиту»[463].
Как сам Григорий Калика воспринял оказанную ему честь, летопись умалчивает. Будучи попом уличанской церкви, Григорий наверняка был женат. Восхождение же на владычную степень предусматривало непременное пострижение в монахи, уход из семьи. В одной из летописей отмечено, что «новгородцы повелеша» Григорию «прияти святый ангельский образ»[464]. То есть пострижение в монахи будущего архиепископа было делом не добровольным, а обязательным, освященным волей святой Софии.
Как верно заметил Мацуки Ейзо, выражение «богом назнаменана» означает, что избран был Калика путем жребия на престоле святой Софии[465]. Имена двух других кандидатов сохранились в записях митрополита Феогноста — иеромонах Арсений и архимандрит Лаврентий[466]. И тот и другой впоследствии будут активно участвовать в политике.
Вопрос о происхождении Григория Калики подробно рассматривался в отечественной историографии. По мнению Б. А. Рыбакова, владыка был ставленником ремесленной части населения Новгорода и проводил политику, отличную от боярской[467]. Эту гипотезу убедительно опроверг В. Л. Янин[468]. Анализ источников позволяет предположить, что Калика по происхождению был или из боярского рода, или из очень богатой семьи. Еще до избрания архиепископом, в 1320-х гг., он совершил путешествие в Иерусалим. Возможно, именно его перу принадлежит анонимное «Сказание о святых местах в Константинополе»[469]. Способность оплатить дальнее путешествие говорит о состоятельности семьи Григория. Гипотезу о знатном происхождении владыки подтверждает тот факт, что его родственник в 1339 г. входил в состав новгородского посольства в Швецию: «Послаша Кузму Твердиславля и Александра Борисовича с инеми бояры, а от владыкы (Василия Калики. — О.К.) сестричича его Матфея за море к све некому местерю посольством…»[470] Едва ли в заморское посольство отправили бы незнатного человека, у которого нет хорошего образования и опыта дипломатической деятельности. В. Л. Янин и А. С. Хорошев на основе летописного и археологического материала убедительно доказали тесную связь Василия Калики с неревским боярством[471].
Архиепископ Василий Калика выделяется в ряду новгородских владык XIV–XV вв. Во время своего путешествия в Иерусалим он многое повидал, в том числе то, как организованы военные укрепления в других городах и странах. Возможно, что и самому Калике приходилось воевать, по крайней мере, он прекрасно понимал всю необходимость улучшения обороноспособности Новгорода. Похоже, что на архиепископскую кафедру Василий Калика взошел с готовой программой действий. Во время владычества он вел себя в Новгороде как рачительный хозяин своей земли. Первые распоряжения Василия еще до поставления были направлены на усиление крепостных сооружений Новгорода: в 1331 г. «заложи владыка город камен от святого Володимера до святой Богородици, а от Богородици до Бориса и Глеба»[472]. И только после начала строительства, в июне, Василий поехал к митрополиту в Волынскую землю на поставление. Владыку сопровождали бояре Кузьма Твердиславович и Ворфоломей Остафьевич, сын тысяцкого.
Путь Василия со свитой лежал через Литовскую землю, где их перехватил князь Гедимин — «изъима их на миру, и в таковой тяготе слово право дали, сыну его Нариманту пригороды новогородьскыя Ладогу, Орехов городок, Корельскыи городок, Корельскую землю, половину Копорьи в отчину и в дедину и его детем»[473].
Заметим, что сопровождавшие владыку бояре не занимали высшие государственные должности в Новгороде. Ни степенной посадник, ни степенной тысяцкий не давали слова князю Гедимину. Из данного летописного рассказа следует, что еще не поставленный владыка имел право приглашать в Новгород служебных князей. Гедимин требовал земель для Нариманта именно от новгородского владыки, следовательно, владыка имел право их пообещать. Впоследствии князь Наримант приехал в Новгород и получил все обещанное.
Мацуки Ейзо следом за С. Роуэллом предположил, что встреча великого князя Гедимина и Василия Калики была заранее подготовленной и что сообщение летописи о «тягости» — не более, чем позднейшая попытка летописца «обелить» действия архиепископа в глазах великого князя Московского[474]. Однако эта гипотеза не представляется обоснованной. Ведь если бы встреча новгородского посольства с Гедимином была бы запланирована обеими сторонами, то она бы состоялась уже после поставления владыки, то есть после его официального признания.
Более правдоподобно другое предположение Мацуки Ейзо, согласно которому Гедимин добился от Василия Калики еще одного обещания — о согласии на отделение псковской церкви от Новгородской епархии. Именно после вынужденного обещания владыки во Владимир отправляется литовско-псковское посольство со своим кандидатом в епископы — Арсением. В состав делегации входили послы от всех литовских князей, в том числе и от Гедимина. Заманчиво предположить, что это был тот самый Арсений, который проиграл на выборах владыки в Новгороде. Если он представлял собой партию, ратовавшую за тесный союз Новгорода с Литвой, то вполне возможно, что после выборов он был вынужден бежать в Псков, поскольку псковичи в это время были в союзе с Литвой.
Поставление Василия Калики состоялось во Владимире Волынском в «церкви Святыя Богородица месяца августа, на память святого апостола Тита»[475]. Летописец отметил, что во время поставления «явися звезда светла над церковью»[476], что несомненно являлось благим предзнаменованием.
