Но в том и загадка жизни, что она не подчиняется логике — т. е. неким правилам, которые придумали древние эллины, чтобы нам, людям, было удобнее рассуждать. Жизнь, история, они не договаривались с нами, людьми, что будут верны нашим логическим правилам. Конечно, Пилат точно знал, что Йешуа виновен — и виновен именно по римским законам. Конечно, он точно знал, что не требуется проводить далнейшее следствие — ни свидетелей, ни пыток более не нужно: подсудимый все главное уже сказал и подтвердил сам.
Но — Пилат просто не захотел его казнить.
Вопреки логике своей прежней жизни и вопреки своему служебному долгу.
В романе Льва Толстого „Война и мир“ есть эпизод. Пьера Безухова, оставшегося в оккупированной французами Москве (чтобы убить Наполеона!), ловят французские жандармы и отводят к самому жестокому и беспощадному человеку из окружения императора — маршалу Даву. Тот автоматически приказывает расстреливать каждого, кто попадает под его вердикт. То же несомненно должно произойти с Пьером. Но они глянули друг другу в глаза и почему-то ощутили, что они — люди, они — братья. И Даву оставляет Пьера в живых…
Такие случаи известны в истории. Когда в 1866 г. в Российской империи судили „каракозовцев“, первых революционеров-террористов, был созван Верховный Уголовный суд, во главе которого поставили князя Павла Гагарина, карьериста николаевских времен, дослужившегося до постов председателя Государственного совета и кабинета министров, признанного лидера крепостников. И вот этот человек, насмотревшись в суде на мечтательных и наивных юношей, этот князь стал вытаскивать студентов, одного за другим, из петли. Вытащил всех, кого смог (самого Каракозова — ну, никак не мог, по закону, но — просил-таки о помиловании у царя!). „Странная вещь сердце человеческое вообще…“
Йешуа был великой харизматической личностью, оказывавшей огромное воздействие на всех, кто с ним соприкасался: иначе не могло быть, иначе после его гибели учение и школа рассыпалось бы… Надо понимать, насколько личное общение с такими людьми меняет тех, кто почему-либо вступает с ними в контакт.
Мне думается, что Пилат сам не понимал, что с ним творится. Он точно знал, что человек, находившийся перед ним, виновен в предъявленном ему обвинении. Он точно знал, что мера наказания, положенная ему по закону, одна — смертная казнь через распятие. И он — он не хотел выносить этот приговор человеку, стоявшему против него.
Отсюда вся нелогичность его поведения: он был уверен, горд и надменен, когда за его спиной стояла римская империя и римский закон. А теперь — теперь предстояло изменить Риму! Предать закон империи, которой он всю жизнь служил! Он, может, впервые в жизни, должен был опереться не на силу коллектива и традиций, которые определяли все его поведение до сих пор, а на силу собственной личности. На силу своей, как нынче выражаются, — экзистенции.
А силы-то своей, личной, оказалось маловато.
Конечно, нарушить закон может и смеет всякий власть имущий деятель. Так мир устроен. Но — при условии: на него никто не пожалуется Вышним властям. Для этого надо договориться с теми, кто уже не раз на него жаловался. Надо как-то договориться с первосвящениками и с их кругом…
И он, вопреки логике, так убедительно набросанной Х. Коэном, на самом деле мог и выйти к ним, чтобы уговорить их принять его решение. В конце концов, чего он хотел на этот раз? Не погубить же, напротив, спасти еврея. Он даже ход для них придумал…
„…Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху. Хотите ли, отпущу вам царя Иудейского…“
Это и есть ответ на все другие вопросы Х. Коэна: конечно, Коэн прав, никакого римского обычая отпускать осужденного на Песах не было. Это был „у вас“, т. е. у евреев обычай, которые римляне могли — по своему желанию — соблюдать, а могли и нет. И, конечно, ничего никогда не зависело от какой-то собравшейся толпы: переговоры по такой амнистии шли всегда долго, между властями автономии и представителями императора, личность амнистированного тщательно обдумывалась и обсуждалась обеими сторонами заранее. Как всегда происходит в бюрократизированных инстанциях… Видимо, на этот раз предметом предварительного торга был террорист Варрава. Пилат предложил священикам — заменить его на Йешуа. Это давало бы ему козыри в руки: он мог осудить Йешуа по закону и остаться чистым перед Цезарем, мог бы оставить Йешуа в живых, сославшись на народные обычаи, с которыми сам император рекомендовал ему считаться и попусту мятежей не разжигать.
И представьте ужас, что охватил в этот миг первосвящеников и старейшин Синедриона, увидевших Пилата, вышедшего из зала суда и выговорившего им эти условия.
Ведь уйти оправданным из-под суда прокуратура, да еще по обвинению в „оскорблении Величества“ — это было для них не какое-то привычное чудо исцеления сухорукого или хождения по водам, „аки по суху“. Прежние чудеса Йешуа они могли восприниматься, скажем, как в наши дни воспринимаются чудеса Давида Копперфильда или Анатолия Кашпировского. Ну, есть такие свойства у человека, родился с ними, дал ему Бог… Но, пройдя Синедрион, но уйти живым от Пилата, т. е победить силой своей индвидуальности власть Римской империи — для евреев это могло означать только одно: он действительно Машиах. Он — Христос. Он явился на Землю в силе и славе, чтобы учредить здесь новый порядок.
Освободить его из-под римской стражи означало для них — признать его истинным Машиахом и, согласно Закону, немедленно подчинить Синедрион его воле и сделать себя простым инструментом Его власти. Во-1-х, они в него не верили, во-2-х, для них это означало жуткую жизненную катастрофу — особенно учитывая то, что произошло с ними минувшей ночью.
„Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его. И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и одели Его в багряницу, и говорили: „Радуйся, Царь Иудейский!“. И били Его по ланитам“.
Зачем Пилат приказал бить Йешуа, которого считал невиновным в преступлении? Зачем приказал издеваться над ним?
В римском праве, напоминает Коэн, были приняты два вида бичевания. Первый — следственное бичевание: пытка, чтоб заставить обвиняемого говорить правду. „Судебный процесс без бичевания считался исключением из общего правила“. Второе бичевание — часть общего наказания по приговору. Например, распятие обязательно сопровождалось процедурой избиения смертника.
В данном случае бичевание, судя по срокам, являлось следственной пыткой: приговор еще не был вынесен. Коэн делает интересное предположение: Йешуа пытали, чтоб заставить отказаться от своего признания, от своей миссии. „Бичевание следует за вопросом: „Что есть истина?“ (Ин 18:38), — пишет Коэн, — для того, чтобы показать Иисусу, до чего истина относительна и непостоянна… Если Пилат не в состоянии словами убедить Иисуса, что нет совершенной истины, он убедит его в этом с помощью бича“ (60).
Как обычно происходили римские суды над христианами, мы знаем из многих документов той эпохи. Обвиняемого в исповедывании христианства прежде всего бичевали, чтобы тот под пыткой отказался от своей веры. Если это не помогало, только тогда его распинали.
Вот письмо одного из римских судей, которого его современники-христиане считали одним из самых справедливых и милостивых римских правителей (так писал о нем Тертуллиан). Плиний Младший из Малой Азии докладывает императору Траяну (111–113 гг. н. э.):
„Я спрашиваю их, исповедуют ли они христианство. Если они признаются, я повторяю вопрос еще два раза и объясняю, что преступление это карается смертью. Если они и тогда не отказываются от своей религии, я приказываю их казнить. Тех же, кто отрицает, что они христиане или когда-либо были христианами, и повторяют за мной заклинания богов и поклоняются твоему, император, образу, совершая возлияние вина и благовоний, и под конец, проклинают Христа, т. е. тех, кто делают то, что ни один христианин не согласился бы делать даже под пыткой, я оправдываю и отпускаю. Тех же, кто сначала признался в принадлежности к христианству, а потом отказался от своих слов, — этих я подвергаю пытке, чтобы узнать правду“ (61).
Воины Пилата, как упомянуто, издевались над узником: надели лже-корону из терновника, лже-мантию из багрянца, становились на колени, приветствуя „царя“, а потом били по лицу и плевали. Зачем?
Возможно, Пилат надеялся на отречение? И тогда мог бы его отпустить? Так, во всяком случае, предполагал евангелист Лука — у него Пилат говорит: „Я ничего достойного смерти в нем не нашел. Итак, наказав, отпущу“ (23:22).
Но отречения после пыток не последовало, и Пилат снова сказал им: „Вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины“. Тогда вышел Иисус в терновом венце и багрянице. И сказал им Пилат: „Се Человек!“ Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: „Распни, распни Его!“ Пилат говорит им: „Возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в нем вины“. Иудеи отвечали ему: „Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божьим“. Пилат, услышав это слово, больше убоялся. И опять вошел в преторию и сказал Иисусу: „Откуда Ты?“ Но Иисус не дал ему ответа. Пилат говорит Ему: „Знаешь ли ты, что я имею власть распять Тебя и отпустить Тебя?“ Иисус отвечал: „Ты не имел бы надо мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше. Посему более греха на том, кто предал Меня тебе“. С этого времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: „Если отпустишь, ты не друг кесарю. Всякий, делающий себя царем, противник кесарю“. Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, называемое Лимфостроном… Тогда была пятница перед Пасхою, и час шестый. И сказал Пилат иудеям: „Се Царь ваш!“ Но они закричали: „Возьми, возьми, распни Его!“ Пилат говорит им: „Царя ли вашего распну?“ Первосвященики отвечали: „Нет у нас царя, кроме кесаря“. Тогда наконец он предал Его им на распятие» (Ин,18:28–40, 19:1–26).
