— Тренировались дома перед зеркалом под радиолу — это было постоянным элементом подготовки. В ту пору существовали так называемые обязательные танцы, которые содержали больше сорока различных шагов. Их нужно было довести до автоматизма, чтобы не думать, какой следующий. В фигурном катании есть такое понятие — скатанность. Это когда партнеры очень хорошо чувствуют друг друга. Обязательная часть соревнований включала в себя четыре танца: там оценивалась синхронность действий, параллельность вращений... Если уровень скатанности высокий, фигуристам даже говорить ничего не надо. Достаточно посмотреть друг на друга, и каждый сразу понимает, чего хочет партнер.
Со временем взаимопонимание начало проявляться и в обычной жизни. Хотя мы старались никогда не смешивать бытовые и спортивные дела. К примеру, если поссорились на тренировке, в гостинице вели себя как ни в чем не бывало. Поначалу это было непросто, потом стало получаться. Помогало то, что Мила была очень целеустремленным человеком и все подчиняла главной цели. Помню, у нас уже завязались отношения, окружающие то и дело интересовались, когда же мы наконец поженимся. У Пахомовой на это всегда был один ответ: «Только после того, как станем чемпионами». Так оно и получилось, в 1970 году мы сделали победный «дубль» на первенстве Европы и мира, а летом расписались. Она и на льду была такой — умела терпеть и не подавать виду.
— А что, часто приходилось?
— Как-то во время выступлений в Праге я неловко развернулся и ударил ее по ноге. Мила даже бровью не повела: мы закончили программу, покинули лед, дождались судейских оценок. Когда в раздевалке она расшнуровала конек, мы с Чайковской ахнули: ботинок был наполнен кровью. Оказалось, лезвие пробило обувь и серьезно порезало ей ногу. Мы тут же отвезли Милу в больницу, где врачи зашили ей рану. Впрочем, у меня ноги тоже в шрамах от ударов коньков Людмилы. Такое в фигурном катании периодически случается.
Были и другие эпизоды: во время турне по США я зацепился за сильно изрезанный лед, на высокой скорости упал и пропахал лицом полплощадки. Ободрал кожу на лице основательно. Коллеги шутили: мол, это Пахомова разукрасила меня в отместку за то, что накануне на банкете я танцевал с Ирой Моисеевой, выступавшей в паре с Андреем Миненковым. Мне же было не до смеха: вечером предстояло снова выйти на лед, но появиться в таком виде перед зрителями казалось невозможным. Хорошо, мы захватили из Союза мумие. Мила смазала им ссадину, которая тянулась почти через все лицо, а потом прямо на рану начала накладывать грим. Было ужасно больно, но приходилось терпеть.
— Самые серьезные проблемы со здоровьем постигли ваш дуэт — причем синхронно — на чемпионате мира-1972 в Калгари.
— Это очень темная история. В Канаде после обязательной части программы мы находились впереди со значительным отрывом. Перед произвольным танцем был день отдыха. Мы пошли на прогулку, потом вернулись в гостиницу, где проживали все участники чемпионата, на обед. Заказали разные блюда, причем Мила поклевала совсем немного. Легли вздремнуть и одновременно проснулись от одинаковых ощущений — обоих выворачивало наизнанку. Вызвали врача, который поставил диагноз: сильное пищевое отравление. Вечер и ночь прошли как в тумане, мы не сомкнули глаз, периодически подскакивала температура. Утром пришли на тренировку — ноги ватные, одышка начинается уже на двадцатой секунде катания. А вечером выступление, решающая часть программы. Но собрались, выиграли и произвольный танец. Его я не забуду никогда, помню каждый свой шаг — так тяжело он мне дался. Что тогда случилось? Есть предположение, что нас кто-то специально отравил. К мысли о провокации подталкивает то, что ели мы с Милой разные блюда. Но не пойман — не вор. Да и доказательств у нас никаких не было. Находились мы вдвоем за пустым столом, никто к нам не подсаживался.
— А еще была неприятная история на чемпионате Европы-1975 в Копенгагене. Тоже провокация?
— Это чистой воды глупость — в том числе и с нашей стороны. На бортах катка, на котором проходили соревнования, была размещена реклама водки «Столичная». После окончания показательных выступлений кто-то из советского торгпредства попросил, чтобы мы попозировали на ее фоне. Дескать, фотографии нужны для продвижения товара. На катке оказалось довольно холодно, а стоять там пришлось долго — принимать то одну позу, то другую. Костюмы для выступлений тоненькие, и мы основательно продрогли. Не уверен, что именно это стало причиной всех моих последующих бед, но свою роль совершенно точно сыграло.
На следующий день, когда мы уезжали из отеля в аэропорт, я загружал в автобус чемоданы и вдруг почувствовал резкую боль в грудной клетке. Забегая вперед, скажу — это был спонтанный пневмоторакс. Таким медицинским термином называется разрыв плевры, когда воздух начинает поступать в плевральную полость. В свое время, когда я еще занимался парным катанием, у меня уже возникала похожая проблема. Но было это задолго до описываемой истории, и потому одно событие с другим я не связал. Так вот, всю дорогу я промучился, потом поделился бедой с Чайковской. Путешествие самолетом оказалось еще более изматывающим: прямого перелета в Москву не было, мы летели через Хельсинки с большим интервалом между рейсами. Все это время, сидя в кресле, я изнывал от боли.
Когда самолет приземлялся в Шереметьево, я неудачно повернулся, и внутри что-то щелкнуло. Впоследствии выяснилось, что это лопнула веточка легочной артерии и в плевральную полость начала поступать кровь. Понятно, в тот момент никто этого еще не знал. Просто по пути из аэропорта меня захлестнула такая боль, что я сидеть не мог. Всю дорогу простоял, балансируя на пальцах, пытаясь хоть как-то амортизировать толчки автобуса. Вызванный врач предположил, что у меня межреберная невралгия, заработанная во время фотосъемок на холодном катке. В качестве лечения была рекомендована горячая ванна. Но после нескольких секунд пребывания в воде я почувствовал, что теряю сознание, перед глазами пошли круги. Еле выбрался из ванной, почти дополз до кровати и отключился. Очнулся поздно ночью от еще более сильной боли.
Только на третьи сутки меня отвезли в лужниковский спортивный диспансер, положили на рентген и обнаружили, что левое легкое наполнено кровью. Чайковская схватила меня в охапку и потащила к своему знакомому кардиологу, профессору Сыркину. Он посмотрел, послушал и сказал с характерным грассированием: «Молодой человек, это было бы очень смешно, когда бы не было так грустно. Вас надо студентам показывать: у человека нет легкого, а он живет». И дальше — Чайковской: «Срочно везите его в клинику с хорошими пульмонологами». В качестве лучшей была названа больница Министерства путей сообщения на Волоколамке. К счастью, наш тренер в то время дружила с дочкой министра путей сообщения Бещева. Связалась с ней, та тотчас поговорила с папой, и меня сразу же отвезли на Волоколамское шоссе. Посадили на стул лицом к спинке и огромным шприцем начали откачивать кровь из легкого. Процесс шел успешно, но тут вновь открылась артерия — и в легкое пошла свежая кровь. Врачи перепугались, прекратили процедуру и отвезли меня в палату. Встал вопрос о переливании крови, потому что своей я потерял очень много.
— Правда, что одним из доноров стала сама Елена Чайковская?
— Она так утверждает. Я в этом не уверен, но разочаровывать никого не хочу (смеется). У меня оказалась очень редкая группа — третья, да еще с отрицательным резусом. Стали переливать консервированную кровь, тут же началась сильная аллергическая реакция, температура подскочила к 39 градусам. Пришлось срочно искать доноров. Наутро я открыл глаза и увидел в палате Милу с Чайковской, а вместе с ними — невысокого, очень энергичного человека. Это оказался знаменитый хирург-пульмонолог Михаил Перельман. Прямо с порога он заявил: «Молодой человек, вам нужна срочная операция». «Какая операция, у нас чемпионат мира через месяц», — возражаю я. «Даю вам десять минут на размышление, — не терпящим возражения тоном заявляет посетитель. — Либо соглашаетесь и вас везут в операционную, либо отказываетесь и… Но знаете, я очень не советую это делать». В общем, выбора мне не оставили. Подготовки к операции практически не было, только что-то вкололи — и сразу в операционную. Потом мне сказали, что врачи колдовали надо мной больше шести часов.
— Готовясь к этому интервью, мы посмотрели документальный фильм «Право быть первыми», снятый о вашей паре в середине 70-х годов. Судя по обилию кадров из личной жизни, операторы преследовали вас буквально по пятам.
— Все интервью были взяты во время сборов в Одессе, съемочная группа пытала нас там по вечерам. Семейную хронику снимали в Коктебеле, нашем с Милой любимом месте отдыха. Режиссер Толкачев все выспрашивал: «Чем вы любите заниматься в свободное время?» «На водных лыжах катаемся», — ответствовали мы. «Нет, это не пойдет, — авторитетно заявлял режиссер. — Мы так уже Роднину снимали, придумайте что-нибудь другое». А я в Коктебеле очень любил плавать под водой с маской, благо место там неглубокое — максимум метров десять. И отчаянно мечтал попробовать настоящее подводное плавание, с аквалангом. Робко так забрасываю удочку: может, попробуем?
