Настало время отпуска, мы уехали к себе в Коктебель. Проходит неделя, другая… Вдруг утром к пристани подходит белый адмиральский катер — шикарный такой, со спасательной станцией. На борту — наша съемочная группа и люди с аквалангами. Едем, говорят, в бухту сниматься. Инструктаж занял две минуты, попробовали: все нормально. С нами все просто — акваланги, маски. А на оператора, чтобы он не всплывал все время, как поплавок, надели свинцовый пояс. Метрах в двадцати от берега погружаемся на дно. Мы с Милой резвимся, плещемся, а сами краешком глаза поглядываем: как там съемка идет? Вдруг видим — оператора нашего нет, камера для подводных съемок на боку валяется. Выныриваем, а ему на берегу уже искусственное дыхание делают. Оказалось, человек хлебнул воды, стало плохо с сердцем. После этого оператора в свободное плавание больше не пускали. Сажали на большой камень под водой, мы вокруг круги нарезали, а он нас снимал.
После окончания съемок ребята со спасательной станции приезжали к нам еще в течение недели, и мы вдвоем с Милой исследовали весь подводный мир бухты. Забирались на глубину в тридцать метров, проплывали по узкому-узкому тоннелю, где сердце заходилось от страха. Так сбылось одно мое заветное желание. А вот другое — самому управлять самолетом — пока еще ждет своего часа. Когда мы ездили по Сибири с серией показательных выступлений, пилоты иногда пускали меня посидеть в кресле, подержаться за штурвал. Но это все равно что учиться водить машину, стоящую на парковке. Хочется ведь самому поднять самолет в воздух, испытать чувство полета...
— Турне по Сибири случались часто?
— Это была ежегодная традиция. После чемпионата мира вся сборная СССР отправлялась в поездку по городам Урала и Сибири. Новосибирск, Томск, Барнаул, Кемерово, Новокузнецк… Днем мы общались с простыми тружениками, вечером выходили на показательные выступления. Помню, в Прокопьевске нас повезли в шахту. Выдали каски, погрузили в клеть и стали опускать на огромную глубину под землю. Там уже ждали шахтеры. Мы им рассказывали о спорте, они нам показывали, как добывается уголек. Это тяжелейшая работа, скажу я вам. И страшная. Некоторые забои совсем маленькие, еле пролезаешь. Втиснешься, и просто не по себе становится. Если у человека клаустрофобия, ему вообще лучше туда не соваться. В Барнауле мы встречались с хлеборобами, это же одна из крупнейших житниц страны. Людей привозили из разных районов, чтобы показать редкое зрелище — живых фигуристов. По окончании выступления они нам преподнесли каравай, а мы благодарили за поддержку, давали автографы. Со стороны это выглядело, может быть, слишком официально, но сама идея с воспитательной точки зрения была очень правильной. Подавляющее большинство спортсменов просто не представляют, как живут обычные люди. Особенно нынешнее поколение, избалованное большими стипендиями и премиальными.
Правда, наша работа тоже была не мед. В Сибири мы выступали на открытых катках, зачастую в лютый мороз. Приехали как-то в Кемерово: на улице минус двадцать, да еще пронизывающий ветер. А на нас — тоненькие костюмчики, приспособленные исключительно для комнатной температуры. Что делать? Первая мысль — отменить выступления. Но когда нам сказали, что переполненный стадион на морозе ждет уже два часа, эта мысль отпала сама собой. И мы выходили и катались — сколько могли, пока не коченели руки и ноги. Потом заныривали в теплушку, которая была переоборудована в раздевалку. Там уже ждали горячий чай и теплая одежда.
— Вы всегда держались на льду с удивительной грацией: прямая спина, высоко поднятая голова. За такое поведение и манеру элегантно одеваться мировая пресса окрестила вас Джентльменом. Откуда это в мальчике из обычной советской семьи?
— Когда мы прокладывали себе в танцах дорогу наверх, законодателями мод в этой дисциплине были англичане. Британский стиль в поведении и одежде мне импонировал, и подсознательно я старался следовать ему. Многому меня научил и отец, работавший в художественно-производственных мастерских Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Он рассказывал, какая одежда может сочетаться, а что ни при каких обстоятельствах нельзя надевать вместе. Мода в фигурном катании менялась довольно быстро. Я еще застал времена, когда мужчины выступали во фраке, сам тоже в нем катался. Потом появились костюмы из нового материала — эластика. Хотя по сравнению с нынешними современными тканями он никуда не годился: был дубовым и совсем не дышал. Как ни странно, особой проблемы с нарядами в годы всеобщего дефицита у нас не было. В Москве существовало ателье спортивной одежды, где обслуживали всех фигуристов. Мы приходили, делились своими представлениями, и профессиональные дизайнеры делали эскизы будущих костюмов. Правда, готовая одежда требовала потом дополнительной отделки. Этим обычно занималась моя мама: стразов в то время не существовало, и она нашивала блестки.
Однажды мы решили сделать себе костюмы самостоятельно и заказали их в ателье Большого театра. Но больше мне помнится другая история. Как-то раз Миле пришла посылка с совершенно незнакомого адреса, из Вологды. Когда она вскрыла коробку, в ней оказалось платье для выступлений, очень красивое. Потом выяснилось, что работницы одной из местных фабрик по производству кружев увидели нас по телевизору и решили сделать такой подарок. На ближайшем чемпионате Людмила в этом платье произвела настоящий фурор.
Спортивных костюмов в моем гардеробе практически не осталось. Они ведь шились бесплатно, но были казенными, и потому по окончании сезона их полагалось возвращать. А вот кое-что из экипировки сохранилось, в том числе и коньки, на которых я выиграл Олимпиаду-1976 в Инсбруке. Несколько лет назад, когда на российских телеканалах бурным цветом цвели шоу, связанные с фигурным катанием, меня пригласили выступить и попросили прихватить с собой какой-то раритет. За несколько дней до съемок я попытался надеть коньки, но ничего не получалось. Со временем кожа ссохлась, и ботинки просто не налезали на ногу. Пришлось размачивать их в течение двух суток, но и после этого они напоминали известное приспособление для пыток под названием «испанский сапог». Помните, наверное, из курса истории: в Средние века приговоренному надевали набухшие от воды кожаные башмаки, а потом сушили их. Высыхая, обувь давила на ногу, боль была просто нестерпимой. Вот так и со мной… Хорошо, выручил старый способ, который мы применяли для разнашивания новых ботинок. Чтобы минимизировать болезненные ощущения, мы смачивали носки любой спиртосодержащей жидкостью — водкой, виски, граппой — и потом надевали коньки. Когда жидкость впитывалась в кожу ботинка и носки высыхали, процедура повторялась — и так несколько раз. Испытанное средство помогло, и я не только смог надеть коньки, но даже выполнил номер на льду, который стал частью одного из выпусков телевизионного шоу.
— В советское время в дефиците были не только наряды, но и пластинки с хорошими записями. Где вы брали музыку для выступлений?
— Музыкальное сопровождение для нашей первой программы я монтировал сам, используя бытовой бобинный магнитофон. Потом мы стали сотрудничать с музыкальными редакторами, один из них работал на радиостанции «Юность». Приезжая за границу, Мила и я рыскали по магазинам и скупали пластинки в невероятных количествах. Привозили их в Москву, потом начинали слушать. Процент забракованного был огромный. Если удавалось использовать хотя бы одну сотую из добытого, это уже считалось успехом. Еще через год-другой мы познакомились с Александром Гольдштейном, который взял подбор музыки на себя. Он тоже работал на радиостанции, но имел консерваторское образование и прекрасно разбирался в новинках. Стало гораздо легче: мы по-прежнему покупали пластинки за границей, но делали это уже не вслепую. Гольдштейн называл имена современных композиторов, и мы подбирали музыку, исходя из его рекомендаций. Каждую весну перед началом подготовки к новому сезону мы садились вместе и целыми днями прослушивали километры записей в поисках подходящего фрагмента. Когда выбор был сделан, Александр сводил трек на профессиональном оборудовании. Потом он уехал в США, сейчас у него своя студия в Нью-Йорке. Бывший музыкальный редактор радиостанции сделал на этом целый бизнес: он подбирает и записывает музыку практически для всех ведущих фигуристов мира — как американцев, так и европейцев.
— Говорят, вы тоже могли уехать за океан. По крайней мере, известный американский промоутер Морис Чалфинг приглашал вас в свое шоу очень настойчиво.
— Чалфинг нами интересовался, тут вы правы. Это был богатейший человек, владелец сразу трех американских балетов на льду. Он приезжал на все чемпионаты мира в поисках пополнения для своей труппы. Но советским фигуристам ничего не предлагал: знал, что это нереально. В те времена на выступления наших спортсменов в западных шоу было наложено табу. При этом Чалфинг был хорошо знаком с уже упоминавшейся Анной Синилкиной, возглавлявшей Федерацию фигурного катания СССР. В конце 60-х годов он привозил свой балет в нашу страну и показывал его в «Лужниках», другого подходящего места не было. Там они и познакомились. Помню, американцы привезли с собой в Москву даже собственную машину для заливки льда. Сейчас таким комбайном никого не удивишь, а тогда это было чудо техники. Машина подрезала лед, собирала его в кузов и одновременно ровным слоем заливала на катке воду. Мы смотрели на это, широко раскрыв глаза: в Союзе такие процедуры производились вручную. Сначала выходили человек десять с лопатами, выстраивались в шеренгу и очищали лед от крошки и снега. Потом они вывозили на лафете с колесами бочку, за которой волочилась тряпка, и размазывали воду по площадке. Но это так, отступление от темы. На чемпионате мира, по-моему, 1974 года Чалфинг пригласил нас в ресторан на обед. Сидим, общаемся узким кругом: американец, мы с Милой, Синилкина в качестве руководителя нашей делегации, переводчик. Вдруг Анна Ильинична решила пошутить. «Морис, вы не хотели бы пригласить в свою труппу знаменитых советских чемпионов? — игриво произнесла она, кивнув в нашу с Людмилой сторону. — Интересно, сколько вы готовы им заплатить?» Чалфинг на секунду оцепенел, потом вытащил из кармана блокнот и погрузился в лихорадочные подсчеты. «Девять тысяч долларов в неделю», — через несколько минут изрек он. Сумма по тем временам казалась настолько огромной, что мы лишились дара речи. Первой очнулась Синилкина: она неестественно засмеялась и перевела разговор на другую тему. Но собеседник ни о чем другом думать уже не мог. «Подождите, как насчет шоу?» — начал допытываться он. Надо было как-то изворачиваться. «Понимаете, Морис, это предложение недостойно чемпионов из Советского Союза. Вот если бы речь шла о 10 тысячах долларов, можно было еще подумать», — произнесла Синилкина. Американец обиделся безумно. «Я никому и никогда не платил таких денег. Предлагаю их только Саше с Людмилой, а вы говорите — мало», — заявил он. Настроение было безнадежно испорчено, остаток обеда прошел в натянутой атмосфере. Зато мы остались на родине (смеется).
