1 Беркли Дж. Siris. 234.
2 Principles of Human Knowledge (Трактат о началах человеческого знания). 105.
182
Напротив, эти силы представляют собой "внутреннюю природу" феноменов: хотя они и находят выражение в пространственно-темпоральных проявлениях, но эти проявления не исчерпывают их сущности; хотя научные исследования предполагают их существование, тем не менее, такие исследования не достигают большего знания о них самих, а лишь об их проявлениях. Другими словами, они образуют неразлагаемый "осадок" во всех научных объяснениях, и с этой точки зрения необходимо признать, что наука постоянно сталкивается с тем, что не может постичь их, используя свои способы выражения, противоположные "метафизическим".
Фактически, "природные силы" лежат за пределами закона достаточного основания; они представляют собой нечто такое, чему "чужда сама его форма", поскольку этот закон "определяет только представления, а не то, что представляется: только как, но не что" (том I). Но у Шопенгауэра готов ответ на возражение, которое может незамедлительно возникнуть, а именно: постулируя такие неэмпирические силы, он противоречит своим собственным законам объективного значения. Во-первых, он доказывает, хотя довольно туманно, что понятие сил - "абстракция из области, в которой правят причины и следствия, то есть из области восприятия, и ее значение - не что иное, как каузальная природа причин до того момента, когда эта каузальная природа более не может быть выражена этиологически" (том I).
183
Возможно предположить, что под этим Шопенгауэр подразумевает некоторую ограничивающую концепцию; эта концепция возникает естественно в процессе эмпирического исследования феноменальных причин, и на той или иной стадии исследования к ней обращаются все науки, которые занимаются объяснением явлений, хотя вряд ли это предположение может быть веским доводом в защиту того, что Шопенгауэр говорит о действии природных сил. Во-вторых, он категорически отрицает, что будто бы хочет возродить мистические "сущности схоластов", или ту доктрину, которая утверждала, что целью науки является открытие истинных сущностей, не подлежащих чувственному восприятию.
В этом смысле требование к физике и любой другой науке представить объяснение оказывается необходимо, так как (повторим еще раз) ученые ограничены в средствах объяснения нашего опыта, поэтому вынуждены объяснять одни явления на основе других явлений. Если они оставляют неразрешимый "осадок проблем", то это не значит, что они не удались как ученые, так как оставшиеся вопросы ни в коем случае не являются вопросами научными.
Несмотря на нашу попытку защитить Шопенгауэра, нельзя не согласиться, что, будь он более последовательным, он смог бы провести более глубокий феноменалистический анализ научного исследования; например, часть его учения о материи не так просто примирить с рассматриваемой концепцией. Более того, теорию сил, которые он представляет как находящиеся "вне времени и пространства", но в то же время борющиеся друг с другом для того, чтобы выразить себя в пространственно-временной сфере, нельзя рассматривать иначе, чем анимистическую фантазию, отражающую путаницу между научной терминологией и понятийными схемами, с одной стороны, и повседневным мышлением и языком с другой.
184
Также невозможно не заметить, что взгляд Беркли и поздних позитивистов XIX века на эту проблему был более реалистичен, несмотря на то что их формулировки также не лишены ошибок и неточностей. Несмотря на то что Шопенгауэр много раз писал о том, что эта проблема не входит в сферу его интересов, тем не менее, нельзя не заметить его усердную попытку найти компромисс среди, по сути, несовместимых философских взглядов на природу научного знания.
Однако, несмотря на ошибочность понимания Шопенгауэром структуры научного мышления, сейчас невозможно оставить этот вопрос, поскольку ясно, что, даже если бы он по-иному рассматривал научные концепции, все равно это не изменило бы его фундаментального отношения к статусу науки. Далее я попытаюсь показать, какие две принципиальные мысли лежат в основе такого отношения и как в итоге эти мысли можно связать.
Итак, рассмотрим первую: начнем с того, что попытаемся пересмотреть-Шопенгауэров подход следующим образом. Цель науки - объяснить то, что происходит в мире, и в определенной мере ей удается достичь этой цели. Но те объяснения, которые она предлагает, неудовлетворительны по двум причинам. Во-первых, объяснение конкретного события всегда предполагает ссылку на другие события или обстоятельства, и тогда может возникнуть необходимость в объяснении последних, и если этого объяснения недостаточно, то за ним последует другое и так до бесконечности.
Во-вторых, что более важно, объяснение такого рода в конечном счете требует признания как "неоспоримого факта", что все происходит определенным образом и что опыт соответствует определенным схемам. В определенной степени ученый может удовлетворить нас объяснением некоторых повторяющихся событий и связей, если он ссылается на более общие системы, или законы, или на доступные легкому пониманию теории, которые мож
185
но объяснить с помощью более общей теории. Но в конечно счете нам придется, хоть и неохотно, согласиться с тем, что феномены ведут себя так, как ведут, а научные объяснения реальности, какими бы сложными они ни были, просто показывают, как они себя ведут. И это именно то (я думаю, что Шопенгауэр согласился бы), что он подразумевает, когда говорит о "силе природы", к каким бы заблуждениям это ни вело и что бы ни подразумевалось под этим в дальнейшем.
Это понятие появляется тогда, когда исчерпаны научные объяснения и теоретические доводы. И хотя такое объяснение может показаться достаточным, в действительности оно таковым не является, а, наоборот, свидетельствует о нашем неведении и выражает отсутствие четкого понимания необходимости дальнейшего объяснения. Однако наше желание найти полное объяснение не удовлетворяется и лишь становится очевидным, что такого объяснения нет.
Но чего же конкретно не хватает? Чего же еще можно потребовать? Скорее всего, здесь мы сталкиваемся со знакомым типом философского неудовлетворения, которое обычно проявляется, когда заранее выбранная модель или стандарт не соответствует ходу нашего размышления. В таком случае на первый взгляд может показаться, что Шопенгауэрово недовольство научным объяснением проистекает от осознания того, что научные объяснения не истина a priori, а теории и гипотезы, которые формулирует ученый для объяснения происходящего в мире, происходят не из логической необходимости предпосылки, но основываются на "чистой случайности".
186
Известно, что такое заявление о том, что доказательства ученых естественных наук не являются необходимыми доказательствами, так как они не способны удовлетворительно объяснить мир, поддерживалось философами, и даже возможно предположить, что к ним относятся некоторые современные экзистенциалисты. Тем не менее, вряд ли вышесказанное относится к Шопенгауэру; далее мы увидим, что он настаивает на том, что дедуктивное мышление ограничено, а идея о том, что объяснение реальности может быть интеллигибельным, только если истинность этих объяснений обоснована логически, и поэтому гарантирована, - ему казалась абсурдной. Проблема так называемой "случайности" мира и нашего знания о нем, которую пытались решить некоторые теоретики, не заслуживает (по крайней мере, в таком виде) серьезного философского рассмотрения.
С другой стороны, Шопенгауэр полагал, что существует нечто такое, что не подлежит адекватным научным объяснениям, как, например, наши размышления над нашими движениями или нашими собственными действиями. И очевидно, что именно здесь его рассуждение об ограниченности научного исследования совпадает с его ранними размышлениями о проблемах, поставленных Кантом о Ding an sich: он приводит типичную ситуацию с двумя инженерами, которые прокладывали туннель - "начав из двух разных точек, находящихся на значительном расстоянии друг от друга, и проработав некоторое время в подземной темноте... один из них внезапно слышит звук отбойных молотков бригады другого инженера" (ВП, предисловие). Именно то, что отсутствует в объяснениях ученых естественных наук, делает абсолютно понятными наши собственные действия, которые рассматриваются как феноменальные события, следующие за стимуляцией определенных "мотивов", а именно: внутреннее знание о нас самих, которое называется волей. Без этого знания наша позиция по отношению к движениям нашего тела будет идентичной позиции ученых, которые занимаются объяснением событий в природе; такие действия будут понятны только в соответствии с закономерностями и законами, которым они подчиняются.
187
Таким образом, как было замечено, человека побуждает к действиям постоянно действующий закон Природы... Но он может понять влияние мотивов не более, чем связь между любыми другими причинами и следствиями. И тогда такого рода телесную активность, проявление которой ему непонятно, он объясняет как силу, или качество, или свойство тела... Но это совершенно не так... (том I).
