Людовик XIV до сих пор удерживает пальму первенства в истории как самый долго правящий европейский монарх — семьдесят два года на троне, — обойдя королеву Елизавету Вторую и даже королеву Викторию. И хотя современные французы, может, и не признаются в своих монархических убеждениях, они почитают Людовика с не меньшим благоговением, чем Жанну д’Арк, Наполеона и Джонни Холлидея.
Однако всемогущество «короля-солнца» не спасло его от ошибок. И именно из-за слепой веры в свою неограниченную власть, дарованную Богом, Людовик недооценил двух великих лидеров, которым, еще до окончания его правления в 1715 году, удалось закрепить ведущую роль Британии в мировой политике — а значит, в прямой оппозиции Франции.
И всему виной был его кишечник…
Людовик XIV запросто спал с женами своих придворных, это был всего лишь один из способов демонстрации его божественной силы. Впрочем, свое превосходство он доказывал и образом жизни. Двор подчинялся строгому распорядку, установленному королем: Людовик действительно был, как солнце, и его окружение всегда знало, где он находится в ту или иную минуту. Но еще важнее то, что придворные знали, где должны находиться они.
В 1682 году Людовик перевез двор в старый замок своего отца в Версале, в 16 километрах к юго-западу от Лувра, хотя масштабная реконструкция дворца еще велась полным ходом. Около 20 000 рабочих разбивали сады, строили новые крылья дворца, декорировали интерьер.
Людовик сделал это, желая заставить французский аристократический истеблишмент оторваться от Парижа. В столице враждовали сильные группировки, распрям и интригам не было конца, и это грозило закончиться бунтом. А в уединенном замке посреди леса аристократы могли находиться либо при дворе, либо вне его — других вариантов не предусматривалось. И поскольку Людовик был средоточием всей власти во Франции и распределителем благ, в интересах знати было мелькать у него перед глазами, если они хотели отхватить денег или обрести влияние.
Вскоре вокруг дворца вырос целый новый город: придворные отстраивали дома — одни для себя, если были недостаточно влиятельны, чтобы удостоиться приглашения поселиться у Людовика, другие для своих слуг, которым запрещалось жить во дворце.
Каждое утро, ровно в половине девятого, «король-солнце» просыпался, выпивал чашку чая или бульона, готовясь к утреннему приему посетителей. Это был целый спектакль, разыгрываемый в присутствии petites entrées, особо приближенных, которым дозволялось видеть короля в ночной сорочке. Обычно в число petites entrées входили доктора, слуги и porte-chaise d'affaires — «носитель стула для дел». Этот придворный (чтобы получить такую хлебную, к тому же наследную должность, ему наверняка пришлось заплатить взятку, равноценную небольшому состоянию) заносил в королевскую спальню богато украшенный стул с отверстием в середине, на котором Людовик сидел, пока парикмахер выпрямлял его утренний парик (чуть менее пышный, чем дневной и вечерний) и брил короля. Тем временем Людовик справлял нужду — «делал свои дела», — после чего доктора осматривали результаты на предмет выявления признаков нездоровья.
Как только церемония оканчивалась и королевская задница была подтерта ватой, Людовик начинал прием избранной группы придворных — только мужчин, — которым дозволялось наблюдать процесс его одевания. Этой чести удостаивались примерно сто человек, и в спальне бывало не протолкнуться, так что карманные кражи часов и кошельков были не редкостью. Жизнь в Версале обходилась недешево, и бедные аристократы не брезговали пополнять свои доходы с помощью ловких рук.
В десять утра Людовик посещал получасовую мессу, во время которой зачастую звучала новая хоральная музыка, написанная для него лучшими композиторами Франции. По пути в часовню и обратно король дотрагивался до больных — им разрешалось войти во дворец, — чтобы они могли ощутить на себе самопровозглашенную целительную силу божественного монарха.
Потом, после двухчасового совещания с министрами и выслушивания ходатайств тех, кому удалось всеми правдами и неправдами (через уговоры, взятки и постель) добиться аудиенции, Людовик садился обедать. Начинался обед ровно в час пополудни. Король ел один, обычно сидя лицом к окну, выходящему на сады. Тут требуется уточнение: ел-то он один, а вот следила за процессом огромная толпа зрителей, которые с вожделением смотрели на то, как король управляется с неслабым набором блюд, включающим тушку фазана, целую утку, кусок баранины и нарезанную ломтиками ветчину плюс салаты, выпечка и фрукты. Так же, как и спектакль с утренним пробуждением, поглощение королем пищи представляло собой захватывающее действо, наблюдение за которым считалось высшей привилегией.
В два часа начиналась послеполуденная программа королевских развлечений. Она отличалась некоторым разнообразием и могла включать прогулку в парке с дамами, стрельбу на территории Версаля или охоту верхом на лошадях в лесу. Сопровождая Людовика в мероприятиях на свежем воздухе, придворные имели возможность привлечь его внимание и добиться особого королевского расположения — скажем, приглашения на утренний прием, получение должности в одном из министерств, повышение по военной службе или грант на обустройство собственного замка.
Выделиться из толпы можно было изысканными нарядами (вот почему придворные меняли туалеты несколько раз на дню), остроумной репликой в момент прохождения короля (например, какой-нибудь пряной сплетней об одном из его врагов), а женщине достаточно было просто иметь красивую внешность.
Единственное, что не дозволялось никому из придворных, так это нарушать строгий распорядок таких прогулок. Скажем, если монарх ехал верхом, никто не мог остановиться или спешиться, прежде чем это сделает его величество. Людовик же, надо отметить, обладал беспощадным чувством юмора и большим мочевым пузырем, а это опасная комбинация. Он мог часами скакать верхом, не останавливаясь, чтобы справить нужду, что было нелегким испытанием для его придворных. Можно называть это верхом раболепия, но лакеям Людовика приходилось мочиться под себя, лишь бы не нарушить королевский протокол.
В шесть вечера начинался soirée d'appartement (домашний суаре): Людовик «непринужденно» обходил свои апартаменты, останавливаясь поболтать с придворными, которые играли в карты, в бильярд, танцевали или просто вели светские беседы. Каждый, разумеется, был обязан веселиться, и легко представить, как шутки становились все более смелыми, а смех звучал нарочито заразительно, по мере того как приближалось «солнце».
В десять вечера подавали ужин, или souper. Теперь ел не только король, и присутствовали несколько сотен придворных и слуг. Все они стояли, кроме членов королевской семьи, сидевших за столом, и герцогинь, которым дозволялось наблюдать трапезу со стульев. И вновь все проходило по строгим правилам; Людовик ненавидел, когда его отвлекают во время еды, так что ото всех требовалось соблюдение тишины, пока король и его семейство отведывали приготовленные блюда, коих было немало — около сорока. Еду из кухонь подносила к столу процессия из слуг, и каждый, кто оказывался на пути этого каравана, должен был кланяться или делать реверанс перед счастливыми блюдами, которым предстояло исчезнуть в божественной утробе.
Наконец, в одиннадцать часов, наступал официальный заход «солнца», couchée (проще говоря, отход ко сну), церемония, прямо противоположная утреннему пробуждению. Король снова делал свои дела на том самом стуле, снимал парик, облачался в ночную сорочку и ложился в постель. Хотя он не всегда там оставался, чаще предпочитая нырнуть в потайную дверь, ведущую в соседнюю опочивальню, где появления Юпитера дожидалась одна из его фавориток, а под кроватью наверняка прятался муж, нашептывающий: «Не забудь спросить насчет судостроительного контракта».
Короче говоря, на протяжении всего дня на Людовика были устремлены восхищенные взоры примерно десяти тысяч человек, большинству из которых приходилось — если, конечно, они хотели сохранить свой статус — тратить огромные деньги на жизнь при дворе. Им приходилось покупать новые платья, парики, драгоценности и экипажи, участвовать в обязательных политических играх, подкупать особо приближенных к королю придворных, чтобы добиться даже самых малых услуг. Это была вежливо навязываемая тирания, диктатура скуки и лизоблюдства, нескончаемая пантомима, разыгрываемая с целью держать в узде потенциально опасную французскую аристократию.
Тем временем нижним слоям населения продолжали внушать идею благочестия короля посредством гравюр, памфлетов, картин, гобеленов и медалей, которые штамповались в ознаменование каждого высочайшего деяния. Монархия была настолько уверена в себе, что об оппозиции никто даже не заикался.
