Так почему же народ, в чьей истории было так много страданий, народ, переживший немало погромов, сам упорно празднует тот погром, который в древности удалось устроить ему самому? Почему же столь очевидные двойные нравственные стандарты позволяют себе иудеи в отношениях с другими народами?[281]
Таится ли корень этого только в том, увы, общечеловеческом, убеждении, что „свое дерьмо не пахнет“? Если да, то остается лишь присоединиться к горячему пожеланию Достоевского: „если высокомерие их, если всегдашняя „скорбная брезгливость“ евреев к русскому племени есть только предубеждение, „исторический нарост“, а не кроется в каких-нибудь гораздо более глубоких тайнах его закона и строя, — то да рассеется все это скорее и да сойдемся мы единым духом, в полном братстве на взаимную помощь и на великое дело служения земле нашей!“ (Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 г. Гл. 2,4). Но вдруг дело не только во вполне естественной подслеповатости в отношении своих собственных грехов? Могут ли в многообразном мире человеческих культур существовать другие этические системы, кроме „общечеловеческой“?
* * *
У моих оппонентов[282], отреагировавших на первое издание этой книги, ни одна совестная жилочка не шелохнулась в связи с празднованием Пурима.
Я специально сказал, что ни слова осуждения не говорю в адрес самих библейских персонажей. И не собирался „святотатствовать“ (выражение Каджая) и „кощунствовать“ (выражение Нежного) по их поводу. Нежный пишет: „Трогательной и поучительной Книге Есфирь он без всякого стеснения придал отталкивающие черты бульварного романа. Тут на кураевском театре появляется „царица Эсфирь“, изображенная его боголюбием как опытная и хищная обольстительница. И с изумлением, переходящим в оторопь перед кощунством, совершаемым на виду у всего честного народа, читаем: „И вот, вероятно, в минуту восторгов и обещаний Эсфирь вытягивает из супруга признания и обещания: ты любишь меня? значит, ты любишь тех, кого я люблю? значит, ты любишь мой народ? значит, ты ненавидишь тех, кто ненавидит меня? значит, ты ненавидишь тех, кто ненавидит моих друзей и родственников? значит, ты ненавидишь ненавистников моего народа? Так дай волю своей ненависти! Уничтожь моих врагов, которых ты считаешь и своими врагами!“. Быть может, подобная женщина и является дьякону Кураеву в его пылких сновидениях, однако ничего общего с библейской Есфирью она не имеет. В Библии нет даже и намека на „восторги и обещания“ — но есть робкая, трепещущая Есфирь, которая просит у Бога помощи в заступничестве за ее обреченный гибели народ. В Библии нет ни единого слова, хотя бы отдаленно напоминающего ту расчетливо-напористую речь, которой кураевская вакханка оплела кураевского недалекого царя, — но есть олицетворенное прекрасной Есфирью и мстительным Аманом извечное противостояние света и тьмы“.
Я ценю интерес Александра Иосифовича к моим сновидениям (но сразу вынужден его огорчить: он их персонажем не является). Но вот насчет того, что в Библии нет „ни единого слова“ о любовном контексте отношений царя и царицы, это уж он напрасно: беседа Эсфири и царя начинается, когда „положил царь скипетр на шею ее и поцеловал ее и сказал: говори мне“ (Есф. 5,2). „И сказал ей царь: какая просьба твоя? Даже до полуцарства будет дано тебе“ (Есф. 5,3). Эсфирь приглашает царя пировать. „И сказал царь Есфири при питье вина: какая просьба твоя? Хотя бы до полуцарства, оно будет исполнено“ (Есф. 5,6). И на второй день „пришел царь с Аманом пировать у Есфири царицы“ (Есф. 7,1). И снова разомлевший царь (у которого, кстати, до этого минимум тридцать дней не было общения с Эсфирью — Есф. 4,11) спрашивает свою жену: „какое желание твое, царица Есфирь? Оно будет удовлетворено; и какая просьба твоя? Хотя бы до полуцарства, она будет исполнена“. Что просила Эсфирь — написано дальше, в 7–8 главах. Эти просьбы я просто переложил чуть иными словами.
В чем же тут кощунство и даже „богохульство“, за которое Каджая предлагает Синоду предать меня анафеме („Интересно, как отнесется Святейший Синод к столь вольной трактовке диаконом Ветхого Завета? Предаст богохульника анафеме или слегка пожурит?“[283]). А у самого Каджая[284] разве не более вольное отношение к тексту Священного Писания? По его то мнению книга Эсфирь — вообще не более чем легенда: „вавилонский новогодний праздник был трансформирован в легенду о спасении Мардохеем, визирем персидского царя Ксеркса, еврейского народа, который замыслил погубить царский военачальник Гаман (Аман). Легенда эта легла в основу книги Есфирь, с большим трудом канонизированной сначала иудейской, а затем христианской церквами“[285].
Кстати, если же речь зашла об „анафемах“, то пусть лучше Каджая переправит ее на голову Александра Зорина. Тот в запале полемики вообще отказал библейской книге во всякой исторической достоверности: „К тому же по „Эсфири“ нельзя сверять исторические события. Она относится к чисто литературному жанру и включена в библейский свод как назидательная повесть. В ней нет хронологической точности, история не знает царицы Эсфирь, наконец, комментаторы Библии утверждают, что происхождение Пурима не ясно и что книга „Эсфирь“ не была с самого начала связана с этим праздником. Кому-кому, а Кураеву, учившемуся в духовных заведениях, это хорошо известно“[286].
В свою очередь, пусть Зорин поанафематствует Каджая за демонизацию библейской истории. Ведь не далее как три года назад В. Каджая заявил, что Пасха „древних евреев“ домоисеевых времен — это „умилостивление злых духов“. „Древние евреи“ домоисеевских времен — это потомки Авраама. И никаких свидетельств о том, что они праздновали Пасху через жертвоприношение ягнят злым духам, в Библии нет. Открыл ли В. Каджая какие-то иные источники по древнееврейской истории? А если не открыл — то зачем же он походя зачеркивает Священное Писание и демонизирует историю Израиля?
В моей памяти хранится и еще одно проявление агрессивного невежества, допущенное одним из моих нынешних оппонентов. В 1996 году в пасхальном номере „Независимой газеты“ была опубликована статья Валерия Каджая, в которой этот знаток Библии обличал русских христиан за то, что они исказили имя Мессии. Говорить, оказывается, надо не „Христа ради“, а „Христоса ради“, не „Христу“, а „Христосу“[287]… Еще тогда мне пришлось пояснить самозваному учителю русского языка, что и в греческом, и в русском языках надо различать корень от окончания[288]…
Одновременно в пасхальном выпуске „Аргументов и фактов“ Каджая опубликовал статью, в которой допустил более десятка фактических ошибок[289]. И еще было там нечто большее, чем просто ошибка. Каджая попробовал описать дореволюционные пасхальные торжества (сославшись на некиих анонимных „иностранцев“): „По утрам то и дело попадались на улицах убитые и догола ограбленные“[290]… Да ведь даже в наши дни в пасхальную ночь практически не совершается тяжких преступлений, и она (как и Рождественская) оказывается самой мирной ночью года. А в былые времена, когда память о Боге была у народа покрепче, когда люди приходили не просто поглазеть на полуночный крестный ход, а выстаивали всю пасхальную службу (и, соответственно, расходились из храмов в пятом часу утра) — тем более немыслимо было представить, что уже через два часа после окончания пасхальной службы „то и дело попадались на улицах убитые“… В своей про-пуримской статье про меня Каджая восклицает: „ай да Кураев, ай да сукин сын!“. Ну, а что православным восклицать, слыша каджаевские рассказки о массовых пасхальных убийствах?
И с такими ляпами Каджая дает тем не менее высокую оценку своей публицистике: мол, написал он „не просто критические, но разгромные статьи в связи с выходом книги А. Кураева“[291].
Мне ничего не известно ни о демонических культах у потомков Авраама, ни об исторических ошибках в книге Есфирь. Больше, чем прошлое, меня интересует настоящее. Прошлое присутствует в настоящем — если о нем люди знают, и если они его учитывают при расчете своих нынешних действий. Была ли царица Эсфирь в персидской истории — пусть Каджая или Зорин выясняют сами. Но то, что она присутствует в головах современных иудеев — несомненно. И то, что они видят в ее действиях образец для подражания — тоже несомненно.
…Эту мою статью можно считать ответом на „последние искушение“ НТВ. Я счел допустимым посмотреть на историю Пурима взглядом, не сглаживающим острые углы, после того, как Российский Еврейский Конгресс и НТВ (у них же был один глава — Гусинский) позволили себе недобрым оком взирать на наше Евангелие (поистине — избави нас „от очес призора“). Так что это просто напоминание: не бросайтесь камнями, живя в стеклянном доме.
