Одним словом, своих “антижидовских” взглядов Достоевский не скрывал, высказывал их предельно откровенно. К слову, понятия-термины “юдофоб” и особенно “антисемит”, так широко распространившиеся сейчас, очень уж неточны, приблизительны и двусмысленны, если помнить семантику слов. “Юдофоб” дословно — боящийся евреев (латинское iudaeus — еврей, греческое phobos — страх); “антисемит” — человек, относящийся враждебно к семитам, то есть к древним вавилонянам, ассирийцам, финикийцам, иудеям и к современным арабам и евреям...
Ни то ни другое к Достоевскому не подходит, он был именно — “антижид”, откровенный ненавистник “жидов”, воздвигающих, по его мнению, своё status in statu в России.
3
Тем более откровенен-открыт был Достоевский в частной переписке.
Здесь он и вовсе не стеснялся в выражении своих чувств, затрагивая наболевшую тему. Слово “жид” в его ранних письмах всегда упоминается в саркастическом, усмешливом тоне, а позже — с всё более и более возрастающей враждебностью.
Почти в каждом письме к жене (которая полностью разделяла его убеждения) из-за границы, куда он выезжал лечиться, Достоевский изливает свою желчь: “Сосед мой — русский жид, и к нему ходит множество здешних жидов, и все гешефт и целый кагал, — такого уж послал Бог* соседа...”; “Один, ни лица знакомого, напротив, всё такие гадкие жидовские рожи...”; “...и всё подлейшие жидовские и английские рожи...”.
А в 1879 году, во время очередного своего пребывания в Эмсе, Достоевский из письма в письмо живописал Анне Григорьевне горестную и пронизанную ядом повесть-эпопею на свою любимую тему. В послании от 26 июля — зачин: “Вещи здесь страшно дороги, ничего нельзя купить, всё жиды. Здесь всё жиды! Даже в наехавшей публике чуть не одна треть разбогатевших жидов со всех концов мира Затем все остальные русские имена в большинстве из богатых русских жидов. Рядом с моим № живут два богатых жида, мать и её сын, 25-летний жидёнок, — и отравляют мне жизнь: с утра до ночи говорят друг с другом, громко, долго, беспрерывно и не как люди, а по целым страницам (по-немецки или no-жидовски), точно книгу читают: и всё это с сквернейшей жидовской интонацией, так что при моем раздражительном состоянии это меня всего измучило...”.
В письме от 30 июля “раздражительный” Достоевский продолжает жаловаться жене: “3-е приключение с жидами моими соседями . Четверо суток как я сидел и терпел их разговоры за дверью (мать и сын), разговаривают страницами, целые томы разговора , а главное — не то что кричат, а визжат, как в кагале. Так как уже было 10 часов и пора было спать, я и крикнул, ложась в постель : “Ах, эти проклятые жиды, когда же дадут спать!” На другой день входит ко мне хозяйка и говорит, что её жиды призывали и объявили ей, что много обижены, что я назвал их жидами , и что съедут с квартиры. Я ответил хозяйке, что и сам хотел съехать, потому что замучили меня её жиды . Хозяйка испугалась угрозы ужасно и сказала, что лучше она жидов выгонит жиды же “хоть и не перестали говорить громко, но зато перестали кричать, и мне пока сносно...”.
Из следующего письма мужа Анна Григорьевна узнаёт, что “жиды”-соседи уже значительно меньше беспокоят её больного нервного супруга, а ещё через несколько дней Федор Михайлович с облегчением и великой радостью сообщает о том, что мучениям его приходит конец — “жиды”, его несносные соседи, выезжают на следующей неделе. То-то праздник наступает и покой! Право слово, так и кажется, что если бы в соседях у Достоевского были бы не “жиды”, а, предположим, русские, немцы или папуасы и болтали бы и визжали точно так же сутки напролет, он переносил бы это легче, не так бы изводился и свирепел.
Пресловутый еврейский вопрос Достоевский затрагивает-обсуждает в письмах и к таким разным людям, как товарищ юности врач С. Д. Яновский, публицист и писатель, бывший соратник по “Гражданину”, а затем сменивший Достоевского на посту редактора, В. Ф. Пуцыкович, член Государственного совета, а затем и обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев... Особенно знаменательно в этом ряду писем послание Пуцыковичу из Старой Руссы от 29 августа 1878 года, в котором Достоевский высвечивает новый “капитальный” аспект в еврейском вопросе. Незадолго перед тем в Петербурге на Михайловской площади революционером-народником Кравчинским был прилюдно убит шеф жандармов Мезенцов. Автор “Бесов” формулирует свое мнение:
“Пишете, что убийц Мезенцова так и не разыскали и что наверно это нигилятина. Как же иначе? убедятся ли они наконец, сколько в этой нигилятине орудует (по моему наблюдению) жидков, а может, и поляков. Сколько разных жидков было ещё на Казанской площади, затем жидки по одесской истории. Одесса, город жидов, оказывается центром нашего воюющего социализма. В Европе то же явление: жиды страшно участвуют в социализме, а уже о Лассалях, Карлах Марксах и не говорю. И понятно: жиду весь выигрыш от всякого радикального потрясения и переворота в государстве, потому что сам-то он status in statu, составляет свою общину, которая никогда не потрясётся, а лишь выиграет от всякого ослабления всего того, что не жиды...”.
И, конечно же, смысл этих строк углубляется, если вспомнить одну из самых последних записей Достоевского в записной тетради 1881 года, где он делает окончательный для себя вывод: “Жид и банк господин теперь всему: и Европе, и просвещению, и цивилизации, и социализму. Социализму особенно, ибо им он с корнем вырвет христианство и разрушит её цивилизацию. И когда останется лишь одно безначалие, тут жид и станет во главе всего. Ибо, проповедуя социализм, он останется меж собой в единении, а когда погибнет всё богатство Европы, останется банк жида. Антихрист придет и станет на безначалии...”.
Рядом с этой записью Достоевский ставит свой любимый латинский знак “заметь хорошо” с тремя восклицательными знаками — “NB!!!”. Вероятно, он хотел в одном из последующих выпусков “Дневника писателя” поднять эту проблему. Не успел.
Итак, разрушительные, враждебные русскому народу и всему миру направления деятельности “жидов” Достоевский видит во всём: и истребление лесов, погубление почвы, и спаивание народа, и вредительская монополия в промышленности, финансах, на железной дороге, и подготовка разрушительной социальной революции... А как же — литература? Ну, конечно же, и в этой области Достоевский чувствовал “сильный запах чеснока”. И не могло быть иначе у человека, живущего литературой, видящего в ней весь смысл своего существования.
Отрывочные пометки в рабочих тетрадях свидетельствуют, что проблема эта волновала Достоевского всерьёз, и здесь он видел “жидовские” козни: “Журнальная литература вся разбилась на кучки. Явилось много жидов-антрепренёров, у каждого жида по одному литератору . И издают”; “Жиды, явится пресса, а не литература”. Но наиболее полно свои взгляды на данную проблему Достоевский изложил в одном поразительном по откровенности и тону письме.
В феврале 1878 года писатель получил послание от некоего Николая Епифановича Грищенко, учителя Козелецкого приходского училища Черниговской губернии, в котором тот, жалуясь на засилье “жидов” в родной губернии и возмущаясь, что пресса, журналистика держит сторону “жидов”, просил Достоевского “сказать несколько слов” по этому вопросу. И вот автор “Бесов” совершенно незнакомому человеку тут же в ответном письме распахивает всю свою душу, откровенничает донельзя:
“Вот вы жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь в литературе уже множество изданий, газет и журналов издаётся на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу всё больше и больше), и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами — вот и все в них русского. Я думаю, что это только ещё начало, но что жиды захватят гораздо ещё больший круг действий в литературе; а уж до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь: жид распространяется с ужасающей быстротою. А ведь жид и его кагал — это всё равно, что заговор против русских!
Заступаются они (“либералы”, и в частности из журнала “Слово”. — Н. Н. ) за жидов, во-первых, потому, что когда-то (в ХVIII столетии) это было и ново, и либерально, и потребно. Какое им дело, что теперь жид торжествует и гнетёт русского? Для них всё ещё русский гнетет жида. А главное, тут вера: это из ненависти к христианству они так полюбили жида; и заметьте: жид тут у них не нация, защищают они его потому только, что в других к жиду подозревают национальное отвращение и ненависть. Следовательно, карают других, как нацию...”.
Нельзя не обратить внимание на замечание Достоевского в скобках, что-де “жидов” в литературу прибывает всё больше и больше. В современной ему русской литературе среди заметных писателей как раз не было практически евреев, кроме разве что небезызвестного поэта и переводчика Петра Исаевича Вейнберга, “Гейне из Тамбова”, родного дедушки убийцы Столыпина Мордки Богрова, печатавшего в некрасовском “Современнике” “Записки еврея”, да знаменитого Якова Брафмана, автора “Книги кагала”. Это уже к концу ХIX века в журналистику и литературу действительно стало прибывать всё больше и больше представителей еврейской нации, чтобы занять в русской литературе ХX века, уже в советской литературе, доминирующее положение. Видимо, Достоевскому и впрямь был присущ дар провидца. Но если бы его письмо к Грищенко (или аналогичное выступление в “Дневнике писателя”) было опубликовано при жизни автора, оно бы вызвало недоумение у многих современников; упрочило бы слухи о его болезнях и спровоцировало бы волну обвинений в крайнем шовинизме.
