В обвинительном заключении подсудимым инкриминировалось «усиление народного самосознания». Приводились факты «провоза книг» – о князе Лазаре, царе Душане, Косовской битве, переселении сербов и т. д. Обвинение настаивало, что в этих книгах перечислялись входившие в состав Царства Душана земли, в которых имеется сербское население и которые до сих пор не освобождены. «Тем самым среди сербов распространялась мысль, что и они часть единого сербского народа, что каждый серб ничем не отличается от проживающего в Королевстве Сербия», – так сформулирована идеология, распространение которой приписывалось «Народной одбране»[320].
В дополнение к наблюдениям Чоровича отметим, что до 1907 г. не существовало сербской организованной политической партии. Зато имелось 396 культурных, спортивных и прочих национальных объединений, которые до 1905 г. носили по большей части религиозный характер. Упомянутая «Просвета» (1902) имела отделения только в городах, а на селе за поддержание национального самосознания отвечали учителя и священники. Объединения праздновали собственную «славу», распевали песни, как, например, «Призрен будет наш». Представление «Битва на Косовом поле» в 1879–1910 гг. в г. Мостар было исполнено 220 раз. В том же городе поэт Алекса Шантич возглавлял певческое общество «Гусле». Центр сербского сокольского движения, насчитывавшего 1600 членов, располагался в Сараево. В ответ на утверждение, будто изменение сербской политики в отношении Австро-Венгрии началось после кровавого переворота 1903 г., приведшего к смене династии, напомним, что король Александр Обренович не только поддерживал сотрудничество мусульман и сербов (с согласия турецкого правительства в г. Славонски Брод заключен соответствующий договор), но и, например, др. Душану Ефтановичу выделил на культурную деятельность 92 000 франков (1901–1903). Король считал, что надо оказывать помощь, чтобы не подумали, что «Сербия отрекается от народных идеалов»[321]. С осени 1903 г. политику поддержки культурно-просветительской деятельности продолжило правительство Н. Пашича, о чем австро-венгерскому посольству стало известно в январе 1905 г.[322]
Итак, вернемся к приоритетному для Монархии поиску «доказательств», необходимых для обоснования предъявления ультиматума и объявления войны. Некоторые сербские документы австро-венгерская армия захватила уже в 1914 г., как, например, журнал входящих и исходящих документов майора-пограничника Косты Тодоровича[323]. Во время состоявшейся в том же году первой оккупации Белграда разграблению подверглись дома некоторых министров. В ноябре 1915 г. захватчикам достались материалы МИД, обнаруженные в монастыре Любостиня, а затем отправленные в Вену.
По указанию австро-венгерского внешнеполитического ведомства в декабре 1915 г. была сформирована специальная «Комиссия по сербским документам» (Serbische Aktenkommision), принявшаяся за составление сборника. Формально ее возглавил Рудольф Погачар (Pogatscher), а на деле руководство осуществлял директор Государственного архива (Statsarchiv) др. Ганс Шлиттер. Несмотря на многонациональный характер Монархии, стоящих знатоков сербского языка найти не удалось. Перевод поручили упомянутому выше др. Гансу Фёрнле (Hans Vörnle)[324]. Несколько сот тенденциозно отобранных документов были переведены либо отчасти верно, либо полностью неверно (например, употреблялись выражения, абсолютно не соответствовавшие тем, что имелись в оригинале). Наряду с подлинными актами переводились и довоенные материалы австрийской разведки. То есть, по сути, фальшивки, которые создавались специалистами в этом вопросе, стремившимися удовлетворить «известного заказчика»[325].
До 1918 г. сборник так и не дошел до печати. Как мы уже знаем, австрийцы передали документы германскому правительству, которое включило их как в «Белую книгу» (1919), так и в памфлеты, подписанные Милошем Богичевичем. Заслуживает повторного упоминания забавный эпизод с профессором-филологом Белградского университета Радованом Кошутичем, не имевшим никакого отношения к дипломатии. Однако, если верить немецкому сборнику, он «дослужился» до «сербского посланника в Петербурге». Были напечатаны целых три телеграммы за его подписью, якобы отправленные в 1909 г. Так потерял свою должность тогдашний посланник Димитрие Попович[326].
В послевоенной Вене с 1919 г. преобладало мнение, что не стоит вступать в дискуссию по вопросу об ответственности за войну, так как это проблема не Австрии, а уже исчезнувшего государства. Отсутствовало даже желание оспаривать Сен-Жерменский договор, в котором оговаривалось, на ком лежит вина. Этим озаботились лишь несколько человек, публиковавшиеся в соответствующих германских журналах. Особенную активность проявляли генерал Эдмунд Глейзе фон Хорстенау (Edmund Glaise von Horstenau), Ганс Юберсбергер (Hans übersberger) и др. Людвиг Биттнер (Ludwig Bittner) – последний поборник Аншлюса и пламенный обожатель «величайшего австрийца» Адольфа Гитлера. Когда в декабре 1918 г. Родерик Госс (Roderich Gooss) приступил к подготовке публикации корпуса документов, не сразу стало ясно, что это – научный или политический проект[327]. Составитель более всего сожалел о недоступности бумаг австро-венгерского посла в Берлине графа Гойоса (Count Alexandar von Hoyos)[328]. В Австрии многие опасались, что Госс хочет свести счеты с военными кругами – теми, кто подговаривал к войне и нажился на ней, то есть с крайне правыми политическими силами. Когда в июне 1919 г. труд был готов, тогдашний глава австрийского МИДа Отто Бауэр (Otto Bauer) сумел помешать его публикации в Берлине. Министр счел, что недоброжелатели могли бы расценить книгу как германскую провокацию, осуществленную в преддверии заключения мира. Только если бы Германия отказалась подписывать договор, имело смысл напечатать книгу в Вене. В случае если Берлин ставит свою подпись, публикация только усугубила бы положение Австрии[329].
Во всяком случае, делегация, готовившаяся к участию с мирной конференции, получила инструкции не отрицать вины Австрии в событиях, предшествовавших началу войны, – «от предъявления ультиматума Сербии, “служившего свидетельством желания вступить в войну”, до отказа от посредничества Эдварда Грея. Однако следовало подчеркнуть, что режим, на котором лежала ответственность, был не немецко-австрийским, а австро-венгерским. При нем министерством иностранных дел руководила венгерская клика». По отношению к Германии приходилось вести себя более тактично: «Если кто-то скажет, что действиями Австро-Венгрии руководила Германия, то это неверно и может быть подтверждено документами… Можно сообщить, что немецко-австрийское правительство полно решимости публиковать документы, что работа уже идет, но еще не завершена»[330].
От незаинтересованности до тайной подготовки публикации документов
Однако позднее позиция изменилась. В июне 1926 г. по инициативе директора Государственного архива др. Людвига Биттнера началась работа по отбору дипломатических документов за период 1908–1914 гг. В 1929–1930 гг. вышли 8 томов материалов (11 200 документов). Германия оказывала финансовую и идеологическую поддержку проекту, о чем Биттнер в Берлине договаривался с редактором германского издания Фридрихом Тимме (Friedric Thimme). Сама работа протекала в обстановке строгой секретности, которую пришлось соблюдать даже работникам типографии[331]. Спешку и «долг чести» австрийские профессора и политики оправдывали общемировой тенденцией (сборники готовились в Великобритании, Франции и Италии[332]), а также опасностью того, что страны-наследницы Австро-Венгрии сразу по истечении срока запрета уже в 1930 г. (1940[333]) приступят к публикации венских документов. Еще до назначения на должность директора Биттнер проинформировал канцлера, что украдены числившиеся в описи материалы Боснийского отделения министерства финансов, «которые могли свидетельствовать о том, что сербский посланник в Вене Йованович предупредил двор до поездки в Сараево»[334]. О том, почему все держали в тайне и откуда взялись реальные или мнимые опасения того, что союзники предадут огласке запрет на публикацию документов, Глейзе фон Хорстенау написал в журнале Berliner Monatshefte в январе 1930 г.[335]
На самом деле, Австрия, осуществив публикацию документов без согласия заинтересованных государств, нарушила подписанные ею договоры. Например, соглашение от 26 июня 1923 г., заключенное с Королевством СХС, в котором говорилось, что без его согласия «в течение двадцати лет не будут предоставляться в пользование неофициальным лицам архивные материалы, датированные 1900 г. и позднее и относящиеся к Королевству Сербия в границах до 1914 г.». Однако, когда они в 1930 г. увидели свет, Югославия не стала подавать протест[336].
