В то время слово «цивилизация» имело только одно из двух современных значений. Этот неологизм еще не означал уникального набора качеств определенного общественного строя или общества, естественным образом сформировавшегося к XVIII веку в результате исторического развития. Данный термин означал только высокий уровень материального, интеллектуального и морального развития человеческой расы, ставший возможным вследствие перехода из дикого состояния (каковое еще наблюдалось в Новом Свете) через стадию варварства, оставшуюся в прошлом для Европы, но не для Азии (и не для России)[193].
До конца XVII века предпочитали говорить «окультуренный» вместо «цивилизованный», подразумевая, что миссия по развитию цивилизации возлагается на государство, то есть на короля, а не на общество и граждан.
Лейбниц и Вольтер – сторонники российского просвещенного абсолютизма
Первым крупным современным философом, указавшим в конце XVII века на особую историческую роль России, стал Готфрид Вильгельм Лейбниц. Отдавая должное реформам Петра Великого, его усилиям по модернизации социальных институтов на основе западной модели и строительству открытой для Европы столицы, Лейбниц первым высказал мысль, что Россия могла бы стать мостом между двумя крупными мировыми цивилизациями – европейской и китайской. Он полагал, что Россия – по сути tabula rasa, чистый лист, на котором рукою Разума можно начертать идеальный социальный порядок[194].
Лейбниц, хотя и повторяет клише о русской тирании и варварстве, но полагает, однако, что просветительская деятельность самодержца, ведомого Разумом (и советами философов, в частности Вольтера), поможет России преодолеть существующую отсталость. А деятельность просвещенного правителя позволит не только построить государство, социально и политически не уступающее западным, но и превзойти европейские страны, стреноженные абсолютизмом и устаревшими средневековыми традициями.
Встреча Лейбница с Петром Великим в 1711 году польстила «Республике ученых» и способствовала выдвижению тезисов о tabula rasa и завидной судьбе просвещенного деспотизма, которые были популярны на протяжении всего XVIII века. Англичанин Иеремия Бентам, физиократ Ле Мерсье де Ла Ривьер и молодой Дидро станут самыми ярыми поборниками этой идеи.
Наиболее блестящим и влиятельным философом Просвещения, который рассматривал Россию как «страну возможностей», был, конечно же, Вольтер[195]. В ряде работ («История Карла XII», 1731; «Анекдоты о царе Петре Великом», 1748; «История Российской Империи в царствование Петра Великого», 1759–1763) он развивает идею о том, что «прогресс невозможен без отказа от прошлого и отмены необоснованных привилегий дворянства и духовенства, а счастье на земле зависит от людей и их стремления менять общество согласно Разуму».
Для Вольтера «восставшая из праха» Россия была прекрасной возможностью применить свои теории на практике. Убежденный в том, что «правда идет с севера» и этой стране уготована роль светоча Разума в Европе, он установит с Екатериной II, «северной Семирамидой», такие же тесные отношения, как Лейбниц с Петром Великим. Тем же путем пойдет и Дидро. Он отправится в путешествие в Санкт-Петербург, где Екатерина II выкупит его библиотеку по хорошей цене.
Представление о России как о tabula rasa, полигоне для уникальных экспериментов, цель которых – догнать и перегнать регрессирующий Запад, будет подхвачено в 1917 году большевиками, которые превратят Россию в «авангард пролетариата, строительную площадку коммунизма». Та же идея о России как tabula rasa в начале 1990-х годов вдохновляла апологетов неолиберального капитализма во время первого президентского срока Бориса Ельцина.
И в XVIII, и в XX веках благодаря такому представлению в сочетании с идеей просвещенного деспотизма Россия некоторое время считалась лидером стран авангарда и была популярна среди интеллектуалов. Но в долгой истории русофобии это была лишь кратковременная интерлюдия. Тезисам Вольтера не было суждено пережить своего автора.
Монтескье и отсутствие контрвласти в России
В своей знаменитой книге «О духе законов», опубликованной в Женеве в 1748 году, Монтескье пытался систематизировать классификацию режимов правления по Аристотелю, выявить различия между демократией, монархией и аристократией и отделить их от уродливого вырождения в тиранию и олигархию.
Вслед за Вольтером Монтескье использует Россию для подкрепления своих тезисов, но с совершенно противоположной целью. Опираясь на путевые дневники европейских путешественников прошлых веков и их стереотипные представления о русской тирании и варварстве, он видит Россию воплощением отвратительного деспотизма, который не смогли смягчить даже благие намерения ее правителей. Согласно Монтескье все три режима способны развратиться и переродиться в тиранию: монархия, аристократия и демократия. Лучшей, на его взгляд, является та форма правления, которую можно обуздать, узаконив контрвласть. На этой идее построена знаменитая теория разделения властей Монтескье, основа современных демократий.
Сам Монтескье отдает предпочтение аристократии или монархии, смягченной наличием дворянского сословия, которое служит противовесом абсолютной власти, а худшим вариантом считает тиранию. В качестве примера он приводит русские обычаи, характерные для деспотизма.
Монтескье объясняет существование в Московии равного наказания для воров и убийц тем, что «в деспотических государствах люди так несчастны, что они не столько дорожат жизнью, сколько боятся смерти, поэтому казни там должны быть более жестокими». Монтескье пишет:
«Московия хотела бы отказаться от своего деспотизма – и не может. <…> Самая торговля противоречит этим законам. Народ там состоит лишь из рабов: одни прикреплены к земле, другие называются духовенством или дворянством на том основании, что они – господа первых. Третьего сословия, которое должно состоять из ремесленников и купцов, в Московии нет»[196].
Монтескье также является автором антирусского либерально-буржуазного клише о характерном для русского общества отсутствии промежуточного звена, третьего сословия – среднего класса, как сказали бы в наши дни. Его теория вскоре превратится в общее место и станет основанием современной американской русофобии, о чем будет подробно рассказано далее.
Руссо также будет использовать Россию в качестве дурного исторического примера. Критика России и реформ Петра Великого, насаждаемых извне, неестественных и противоречащих сути русского народа и русской души, станет частью его проповеди возврата к природе. К тому же, для Руссо это прекрасная возможность возразить своему сопернику Вольтеру и высказать симпатию к Польше, которая поручила ему отредактировать проект своей конституции («Размышления о правительстве Польши», 1771–1772).
По мнению Руссо, реформы Петра Великого были поверхностны, потому что царь стремился превратить своих соотечественников в немцев или англичан вместо того, чтобы попытаться сделать из них настоящих русских. Новый тезис Руссо о том, что Российская империя якобы задалась целью подчинить себе Европу еще до того, как сама была покорена татарами, станет невероятно популярным среди русофобов и будет растиражирован ad nauseam. Этими словами он берет на себя ответственность за миф о «русском завоевателе», изложенный в 1756 году в первой версии фальшивого завещания Петра Великого.
В 1770-х годах аббат Мабли разовьет данное суждение Монтескье («О правительстве и законах Польши», 1771–1776). Он посоветует полякам освободить крестьян, чтобы создать «ценный класс людей, известный в других странах как буржуазия или третье сословие. Без этого класса, промежуточного между избыточным богатством правящей верхушки и жалким состоянием бедных, могущего стать носителем духа, коего лишены другие два класса, невозможно развить промышленность» или добиться успеха в торговле[197].
Но полный синтез идей будет по силам только Дидро[198]. Отвергнув возврат к естественному состоянию, провозглашенный Руссо, он соединил либерально-буржуазную точку зрения о необходимости третьего сословия с идеей прогресса цивилизации. Поэтому именно Дидро можно считать основателем современной теории гражданского общества как средства социального баланса (состоятельный класс является противовесом деспотизму и тираническим или олигархическим проявлениям, которые ведут к чрезмерному неравенству). Он также первым высказал мысль о том, что именно буржуазия является носителем политического и социального прогресса (впоследствии Маркс передаст данную функцию пролетариату). Подобная точка зрения отбрасывает Россию к подножию лестницы мировой цивилизации.
В подтверждение концепции Дидро буржуазия действительно сыграет роль двигателя прогресса во время Американской революции. Затем то же произойдет и во Франции, но там революционные события в силу своей радикальности продемонстрируют возможные последствия злоупотребления равенством и вызовут консервативную реакцию, на преодоление которой потребуется время. На протяжении наполеоновского правления буржуазия окрепнет как социальный класс, но не будет признаваться в качестве политической контрвласти. И наконец, Реставрация попытается примирить аристократию, буржуазию и монархию.
