В подтверждение концепции Дидро буржуазия действительно сыграет роль двигателя прогресса во время Американской революции. Затем то же произойдет и во Франции, но там революционные события в силу своей радикальности продемонстрируют возможные последствия злоупотребления равенством и вызовут консервативную реакцию, на преодоление которой потребуется время. На протяжении наполеоновского правления буржуазия окрепнет как социальный класс, но не будет признаваться в качестве политической контрвласти. И наконец, Реставрация попытается примирить аристократию, буржуазию и монархию.
Французские клише против японской объективности
Примерно в то же время аббат-астроном Жан Шапп д’Отрош пишет «Путешествие в Сибирь в 1761 году (с описанием Камчатки)». Д’Отрош – типичный образованный интеллектуал эпохи Просвещения. Тем не менее, его взгляды были полностью искажены предрассудками. Д’Отрош отправился в Тобольск для наблюдения за прохождением Венеры по диску Солнца 6 июня 1761 года. Из своего путешествия, научная миссия которого была успешно выполнена, астроном привез крайне негативные впечатления о России, которые были записаны позднее уже во Франции. Как утверждает один из критиков д’Отроша, он «часто ограничивался копированием своих предшественников и говорил о вещах, которых никогда не видел, а о том, что наблюдал сам, писал весьма поверхностно»[199].
В своей книге д’Отрош приводит не только факты и интересные детали, но и делает множество пренебрежительных замечаний. В России, по его словам, все плохо, особенно тяжело положение народа, низведенного до рабского состояния. Создается впечатление, что он сталкивался в России только с жестокостью, пьянством, порками и пытками. Гравюры, иллюстрирующие издание 1768 года, замечательно отражают плохо скрытые восторги автора – современника де Сада, воспевшего русский кнут как орудие пыток. Экзекуции описаны в мельчайших подробностях, а зрителям, похоже, нравится наблюдать, как обнаженных женщин хлещут кнутами в своего рода «варварской порнографической постановке»[200]. Сочинение было прекрасно принято во Франции и удостоилось чести быть опровергнутым самой императрицей Екатериной II, которая сочла его глубоко оскорбительным. В 2003 году Элен Каррер д’Анкос, постоянный (пожизненный) секретарь Французской академии, француженка, среди предков которой были и русские, опубликовала книгу, в которой последовательно рассматриваются оба взгляда на Россию[201]. Такой подход позволяет посмотреть на одно и то же событие с разных сторон.
Антирусская точка зрения д’Отроша не вызывает удивления. Интересно другое: в это же самое время были опубликованы записки капитана японского корабля Дайкокуя Кодаю о Сибири и России эпохи Екатерины II.
Японец увидел в русской земле совсем не то, что «просвещенный» французский ученый[202]. Кодаю рассказывает историю кораблекрушения и высадки вместе с экипажем на один из островов Алеутского архипелага, где губернаторы Камчатки и Якутска подобрали японцев и отправили ко двору Екатерины II. Кодаю много месяцев прожил в Санкт-Петербурге, прежде чем ему разрешили вернуться в Японию. Он выучил русский язык и дважды пересек страну из конца в конец. Его впечатления о России были собраны и записаны ученым писцом Кацурагавой Хосю.
Как утверждает редактор французского послесловия, произведение Кодаю – жемчужина путевой литературы. Автор подробно описывает обычаи, административное устройство, природу, царский двор, народ, политическую жизнь, дома терпимости, кухню, алкоголь, но без каких-либо суждений или предрассудков, с ясностью, абсолютной искренностью и без малейшей предвзятости. А ведь японец проезжал через те же города, переправлялся через те же реки, присутствовал при тех же наказаниях и встречал едва ли не тех же людей, что и француз! Но при сравнении их книг складывается впечатление, что путешественники рассказывают о двух разных мирах – настолько различны эмоции авторов и полученный ими опыт.
У японца нет ни слова о невыносимом деспотизме, ужасном крепостном праве и средневековых пытках, которые постоянно упоминает француз. Кодаю описывает Россию как вполне нормальную страну со своими особенностями и обычаями, отстраненно, но сочувственно, в стиле своеобразного поэтического журнала. В отличие от европейского путешественника, японский капитан не ссылается на чужие рассказы и описывает лишь то, что видел собственными глазами. Чтение двух этих произведений завораживает, поскольку демонстрирует силу предрассудков, довлеющих над писателем (а в случае Кодаю – полное отсутствие такого влияния), и ту одержимость, с которой Западная Европа преувеличивает цивилизационный разрыв между собственной культурой и остальным миром.
Первые либеральные теории и азиатский деспотизм
До 1820 года Россия остается оплотом просвещенного абсолютизма и вызывает смешанные чувства у европейцев. Англия и германские монархии восхищаются ролью, которую Россия сыграла в освобождении Европы от наполеоновского ига. Выразителем этих настроений была, в частности, активная противница Наполеона мадам де Сталь. Но идеологи политической реакции англичанин Эдмунд Берк и французы Луи де Бональд и Жозеф де Местр по-прежнему настроены критически. Не доверяя русскому просвещенному деспотизму, слишком модернистскому в их глазах, они мечтают вернуться к старому строю с его тремя сословиями и считают, что лишь католическая религия во главе с папой – единственный залог порядка и прогресса. По их мнению, Россия эпохи Александра I – излишне современна и слишком мало прислушивается к духовенству и дворянству.
С 1815 года, когда наполеоновская угроза миновала, Россия перестала быть популярной и в глазах либералов. После революционных потрясений и падения Наполеона тезисы Монтескье и Дидро нашли отклик у нового поколения мыслителей, не принявших Революцию, но благосклонных к либерализму. С их помощью Россия превратится в бельмо на глазу у либеральной Европы и торжествующей буржуазии. Так, уже упоминавшийся аббат Прадт в своей книге «Параллели между английской и русской державами в отношении Европы» 1823 года противопоставляет русское варварство европейской цивилизованности. Он описывает Россию как совершенно «чуждый мир и образец восточного деспотизма, враждебный всем европейским свободам».
В это же время французский писатель и историк Альфонс Рабб в трудах по истории и географии России развенчивает мифы Вольтера и вслед за Руссо клеймит искусственный и поверхностный характер российской цивилизации, не имеющей промежуточного политического звена. Для полноты картины необходимо также упомянуть влиятельного депутата, журналиста и профессора Сорбонны Сен-Марка Жирардена, для которого российская цивилизация, заимствованная и деспотичная, является врагом либеральных преобразований, вдохновленных Великой французской революцией[203].
В Европе же наблюдались консервативные тенденции: полным ходом шла Реставрация. Под руководством Николая I Россия превратилась в «жандарма Европы», приняв участие в подавлении зарубежных либеральных движений и революций для сохранения европейского порядка, зафиксированного Венским конгрессом. Именно на этом фоне миф о просвещенном деспотизме уступит место мифу о деспотизме азиатском. В Париже три теоретика – Гизо, Токвиль и де Кюстин – сыграют ключевую роль по разным, но взаимодополняющим причинам.
Гизо, эссеист и историк, премьер-министр короля Луи-Филиппа, прославился призывом «Обогащайтесь!», обращенным к французской буржуазии. В своей знаменитой «Истории цивилизации в Европе», опубликованной в 1828–1830 годах, Гизо выступает апологетом буржуазии как движущей силы экономического развития и основы стабильного общественного порядка. По его мнению, независимо от политического режима, республиканского или монархического, по-настоящему важна социальная основа правительства, «золотая середина», которая обеспечит обществу стабильность и тем самым гарантирует его прогресс.
Как это ни парадоксально, в отличие от других, Гизо вовсе не упоминает Россию в своей «Истории», а ведь в его время она считалась одной из доминирующих сил в Европе! Это молчание делает его в определенном смысле русофобом. Вероятно, Гизо сознательно не говорит о России, поскольку деспотичный социально-политический режим этой страны противоречит его видению прогресса силами буржуазии, ведь в николаевской России отсутствовал промежуточный класс, гарантирующий, по мнению Гизо, социальный прогресс и политическую стабильность. При этом царский режим того времени, несомненно, был образцом стабильности, что вновь противоречит тезису Гизо. Однако его видение исторической роли промежуточного класса, который вскоре станут называть средним, окажет на его последователей значительное влияние[204].
Токвиль и записки де Кюстина как библия русофобии
