принялись кричать на нас:
– Вы все равно переиначите наши слова. Почему мы должны вам верить? Никто не хочет слушать Донбасс!
И снова эта фраза, которая повторяется, как мантра: «Никто не слышит Донбасс». Она напоминала мне религиозный плач или псалом об утраченном Господе; молитву на Йом-Кипур, умоляющую Создателя услышать людей.
«O Господь, ответивший Аврааму, Иакову и Исааку, о Господь, ответивший нам на Синае, услышь, услышь, услышь Донбасс!»
–
Я проснулся в бильярдной. На улице еще было темно, и я чуть не налетел на солдат, которые спали на диванах вповалку, прямо в одежде. Один из них, видимо, настолько устал, что не заметил, как заснул чуть ли не кверху ногами. Рассветное солнце лишь начинало освещать розовый сад и теннисный корт. Розы уже увяли, а на корте не было сетки. Я услышал ритмичный плеск: какой-то солдат плавал брассом в открытом бассейне. Стремительно светлело, и вот уже солнце освещало летние домики и гаражи, заборы с колючей проволокой, далекие холмы и темно-зеленые, почти черные сосновые леса Луганщины. Мы находились к северо-востоку от Дзержинска, на границе территории, удерживаемой Украиной, совсем рядом с Луганской Народной Республикой.
Наш лагерь был разбит на участке с домом, принадлежавшем местному мини-олигарху, бывшему главному судье на территории, ныне удерживаемой «сепаратистами». Теперь он залег на дно в Киеве, ожидая, какая из сторон возьмет верх. На стене бильярдной висел гиперреалистичный портрет его жены – пухлой улыбающейся блондинки, лежащей на летнем поле с венком из красных маков на голове.
В домике рядом с бассейном офицер готовил на завтрак рубленую капусту и фрикадельки из говяжьей солонины. Из телевизора лился поток военной пропаганды. Президент Украины в камуфляжной форме инспектировал отлично оснащенные подразделения. Эти кадры перемежались замедленными видеоврезками, на которых жены махали на прощание солдатам, уходившим на войну, или встречали их со слезами радости. Подобные пропагандистские методы использовались для поддержания национального духа и укрепления патриотизма во многих странах на протяжении всего XX века.
Однако на этот раз происходило нечто странное: несмотря на все военные атрибуты, никто не называл происходящее «войной». Президент в телевизоре говорил об «антитеррористической операции» (АТО). «Что это вообще за хрень – АТО?» – ругался офицер, рубивший капусту. Кремль хитроумным образом развязал войну без официального объявления и тем самым лишил противника возможности называть врага открыто.
Позже солдаты повезли нас на передовую. Они ехали туда кто на чем. Я сидел на заднем сиденье небольшого внедорожника «Ниссан». Мне посоветовали не высовываться из окна, чтобы не стать мишенью сепаратистских снайперов. Дверное стекло пострадало в одной из предыдущих перестрелок и было склеено скотчем. Через него не было видно ровным счетом ничего.
Мы остановились на краю откоса, напротив позиций сепаратистов на другом берегу реки. Их можно было увидеть невооруженным глазом. «Если они начнут стрелять, выпрыгивайте из машин, – сказал командир с позывным Комбриг. – Они будут целиться в транспорт».
Комбриг приказал тяжелой артиллерии рассредоточиться по берегу, чтобы продемонстрировать врагу силу. Затем он рассчитал, сколько времени потребовалось сепаратистам на то, чтобы занять свои боевые позиции. Тем самым он вынудил их показать, где прячутся в укрытиях солдаты. Ходили слухи, что на тот берег недавно прибыли новые российские подразделения.
Оттуда мы поехали в деревню Лобачево – кучку беспорядочно сгруппированных одноэтажных деревянных домов. На дороге стояла корова и глазела на ближайший дом. Трое стариков в запыленных майках и шлепанцах курили и выпивали, сидя на бревнах. У одного из них, дяди Коли, не было зубов. По его словам, сепаратисты выбили их после того, как он отказался петь гимн Луганской Народной Республики. Солдаты заподозрили, что он придумал эту историю специально для них, а стоит им повернуться к нему спиной, он тут же начнет проклинать Украину. «Мы потратили кучу времени, чтобы завоевать их доверие, – сказал Комбриг. – Поначалу они считали, что мы – нелюди из „Правого сектора“, о которых им напела российская пропагандистская машина».
На том берегу, вдоль старой паромной станции, прогуливались «сепаратисты» с автоматами наперевес. Сам паром был взорван в ходе боев. Семьи, жившие на разных берегах реки, оказались разделенными. Школа была на одном берегу, а магазины – на другом. Местные женщины преодолевали реку на крошечной моторке. Они жаловались, что, если везут с собой больше одного мешка с картошкой, их могут обвинить в контрабанде. Им не было дела ни до Украины, ни до России, ни до ЛНР. Они беспокоились только о своей деревне и своей картошке.
Мы выехали из Лобачево и понеслись мимо заброшенных церквей и взорванных мостов, упавших в зеленую реку, мимо женщин, пасших коз. Было очевидно, что из этой земли вряд ли можно извлечь какую-то выгоду. За 20 лет независимости Киев ничего не сделал для ее развития, но и Кремлю она особенно не была нужна. На самом же деле обе стороны были готовы потерять Луганщину. Кремль хотел вернуть ее Украине, сохраняя при этом тайный политический контроль; Киев шумел насчет «единства», но многие люди, от военной верхушки до ученых, полагали, что лучшим исходом было бы заморозить конфликт и заставить Кремль кормить и содержать эту территорию.
Раньше войны развязывали, чтобы захватить территорию и установить на ней свой флаг; но теперь шла совсем иная игра. Москве было нужно создать легенду о том, что продемократические революции типа Майдана ведут к хаосу и гражданской войне. Киеву же было необходимо показать, что сепаратизм ведет к страданиям. Реальное положение вещей почти никого не волновало; обоим правительствам нужны были лишь аргументы для подкрепления своих версий. Пропаганда всегда сопровождала войну, но прежде играла в ней лишь вспомогательную роль. Однако в информационную эпоху уравнение перевернулось: теперь военные операции состоят на службе у куда более важного информационного эффекта. И все это было бы похоже на тщательно прописанный сценарий реалити-шоу – если бы не самые настоящие человеческие жертвы. Через несколько месяцев после моего посещения, 3 ноября 2015 года, Харьковская 92-я бригада попала под обстрел рядом с Лобачево. Комбриг был ранен, но выжил.
Наши автомобили остановились у излучины реки. Солдаты скидывали униформу, хватались за «тарзанку», свисавшую с дерева на берегу, а затем с криками раскачивались и прыгали в воду. Кто-то пытался исполнять в прыжке сальто, а другие просто плюхались животом вниз. Это был ежедневный ритуал, помогавший им расслабиться после патрулирования территории.
Комбриг был в реке, когда у него зазвонил телефон. Чрезвычайная ситуация – начался обстрел нейтральной территории. Накануне 92-я бригада согласилась на прекращение огня, чтобы в боевую зону могли зайти электрики и починить несколько
