традиционные: убийство, непрестанное наступление на институт семьи, посягательство на достоинство женщин, изъятие детей у матерей. А одним из средств управления является «хорошо просчитанный террор».
Как и у другого известного историка, Жюля Мишле, русские у Мартена – не вполне люди. У себя – добрые, но, начав воевать, как татарские народы, проявляют неукротимую тягу к разрушениям; русский «инстинктивно стремится уничтожать все живое и неживое, оставляя после себя голую пустыню. Он уничтожил бы и саму землю, если бы только мог это сделать».
При этом, продолжает Мартен, «чрезмерное возбуждение этих инстинктов в низших слоях народа превращает людей в свирепых животных, что совмещается с распространением в верхних слоях ложной просвещенности и цивилизованности Петров Великих и Екатерин Вторых: и мы уже могли лицезреть, какие чудовища появлялись таким образом на свет».
И опять-таки, как и в случае с Мишле, утверждавшим в «Демократических легендах Севера», что русским недостает нравственных начал, Мартен подчеркивает, что «слабость нравственного сознания является отличительным признаком этого народа».
Как и на Мишле, на Мартена большое влияние оказали статьи А. И. Герцена. Он ссылается на публикацию Герцена в «Колоколе» от 10 августа 1863 года [10] и отмечает: «Что же мы еще можем прибавить к проклятию, которое вырвалось из честных уст Герцена против всей этой благородной России, цивилизованной России? – Ничего. Герцен мечтал о чистом народе, который готов снизу самостоятельно освободиться от этого гнилого налета. Увы! Варварство внизу остается лишь слепым инструментом варваров, сидящих наверху».
Развивая традиционный миф о русском экспансионизме, он подчеркивает, что высшая цель московитского царизма – поглотить все народы и создать единую евразийскую монархию: «Это была общая мечта всех завоевателей, татарских и азиатских, мечта всех бичей Божьих, которые появляются вновь и вновь в новых условиях и в руках которых большой народ должен стать послушным и фанатичным инструментом». Не случайно в своей книге Мартен приводит текст фальшивого «Завещания Петра Великого», выдавая его за чистую монету.
«Россия – это государство, противоположное Европе», – именно такой вывод делает Анри Мартен. «Московия – это не Европа. Она не имеет ни наших идей, ни нашей морали, ни наших законов. Самодержавная, она верит, что ее государь имеет право одним своим словом изменять основы общества. Общинная, она не признает права собственности, как и личной свободы человека…» При этом речь идет вовсе не о Московской Руси, а о современной ему Российской империи, которая в восприятии европейцев оставалась неизменной и вечной Московией со всеми атрибутами варварства, азиатчины и деспотизма.
Кроме того, Мартен отмечает, что одно дело, если бы московиты практиковали свои принципы у себя дома. Но они их развивают в Европе (имеет в виду Польшу), «они ими заражают европейское население, и в этом заключается их чудовищность и преступность».
По словам Мартена, только сейчас европейцы увидели «истинное лицо России», когда «под обликом русского обнажился туранин и татарин. Маски сорваны. Европа все увидела». Однако историк выражает озабоченность по поводу того, что Европа все это видит, но ничего не предпринимает! И индикатором такого попустительства, по его мнению, является польский вопрос, который он рассматривает не просто как один из эпизодов русско-европейского вопроса, но как центральную европейскую проблему, от решения которой зависит судьба Европы. Вслед за Духинским Польшу Мартен воспринимает как барьер между Европой и Россией.
Именно через призму противостояния Польши и России он анализирует будущее Европы, ставя буквально гамлетовский вопрос: быть Европе или не быть? Мартен обвиняет европейских политиков в том, что они в очередной раз отдали Польшу на растерзание России. Между тем возрождение Польши, по его словам, «означало бы ниспровержение московитского ига и подавление всякой будущей опасности со стороны России для Европы». Если европейцы не вполне четко осознают свою цель, то московиты ее знают точно, и в этом заключается их преимущество перед европейцами. Цель эта состоит в установлении «всемирного господства под единой властью».
Вывод Мартен делает следующий: «Российская империя – это сегодня основной вопрос старого мира. Этому вопросу должны подчиняться все остальные международные проблемы, это загадка сфинкса, но ее предстоит не просто разгадать. Ее надо разрешить самым решительным образом или погибнуть».
Конечно, Мартен оставляет русским шанс, подчеркивая, что речь вовсе не идет о том, что участь этого народа предрешена. Но русские оказались плохими учениками (здесь мы опять имеем дело с традиционным со времен «открытия Московии» западного концепта восприятия Европы и России как учителя и ученика): «Держава эта не могла принести европейским народам ничего, кроме одного только разрушения и катастроф, коих не видел раньше Старый Свет. Коварный ученик Европы сделался сегодня ее врагом и главной угрозой». Поэтому не стоит даже пытаться переучивать русских: «Однако же в настоящее время нельзя более придумать никакого средства, которое помогло бы мирным путем принудить Московию занять свое законное, определенное природой место. Любые мечты о мирных переговорах суть химеры, о которых даже предосудительно говорить вслух. Культ грубой силы можно устранить только с помощью силы. Борьба между Россией и Европой неизбежна; русский народ может быть изменен только через его поражение в войне, и, если Россия не будет побеждена, Европа погибнет. Все битвы между европейцами – это войны гражданские, война с московитами – это война с внешним врагом, война за существование».
Как видим, Мартен четко проводит мысль: русские – это не просто Другие, а Чужие, экзистенциальные враги, которых необходимо уничтожить.
Поэтому единственная возможность противостоять московитам заключается в европейском единстве, в создании европейской антирусской федерации: «Цель европейских народов, которую они еще не вполне четко осознали, заключается в создании федерации независимых наций против российского экспансионизма». Как видим, Мартен развивает идеи аббата Прадта и Ф. Духинского. А победителей в этой схватке, по его словам, рассудит меч.
* * *
Итак, псевдотеориями о расовой неполноценности московитов Мартен прикрывает экспансионистские идеи о необходимости изъять у России целый ряд территорий и вытеснить ее из Европы. Русский публицист В. И. Аскоченский, анализируя эту книгу, задается риторическим вопросом: «Непостижимо, право, как это правитель Франции и его министры, по-видимому, состоящие с нами в дружественных отношениях, допускают подобные выходки!» Книгу Мартена Аскоченский именует «жесточайшим оскорблением», «но не для России, а для Европы, над невежеством которой так злостно издевается автор, если только невежество может издеваться над подобным же себе невежеством».
Да, власти весьма спокойно относились к подобного рода «научным трактатам». Более того, как мы видели, аналогичные расовые идеи отнюдь не шокировали либеральную и республиканскую научную общественность. Скорее, общественность была «всеядна» и рациональна, да и образы России в эти годы
