- Наконец, вопрос, скорее, риторический. Вот ты видишь власть изнутри. Скажи, возможна с твоей точки зрения та самая симфония власти? Из твоей гоблинианы вывод один - за ней стоят демонические сущности и в ней нет места честному и порядочному человеку. Так?
- Симфония в людях есть всегда, у большинства людей, без этого - война. Люди со своей симфонией ждут оклика державного лада. Ждут и надеются. Сегодня во власть приходят новые и весьма сильные люди, властная нечисть зашевелилась, система прижала уши и прислушивается: что это - верховка? Посбивает чуток шишек и затихнет - или это набирающая силу очистительная гроза? Я не зову ни к репрессиям, ни к охоте на ведьм, я просто, как и миллионы людей, от власти жду только одного - власти.
Беседовал Владимир БЕРЯЗЕВ,
главный редактор "Сибирских огней"
Серая площадь
Отрывок из романа
Валерий КАЗАКОВ
Первый президент России ещё с партийных времён не любил Старую площадь. К этому малоприметному и широко известному только среди высшего начальства страны месту у Бориса Николаевича были свои давние счёты. Как любой партийный или советский функционер он не единожды проходил через тяжёлые жернова серого неприметного здания с запутанной системой подъездов. Со стороны ничего особенного эти здания, кособоко приютившиеся на самом краю державного квартала советской столицы, не представляли. Однако именно здесь, а не в парадном и величественном Кремле решались судьбы властителей страны. Без обязательного всестороннего изучения кандидата, целой череды изнуряющих ожиданий и бесед и, наконец, долгожданной окончательной визы ни один человек не мог получить ни генеральских погон, ни лауреатского звания, ни профессорской кафедры, ни кресла секретаря обкома, ни министерского портфеля, ни дипломатического ранга, ни директорских рычагов металлургического гиганта. Каким бы ты выдающимся ни был и какие бы заслуги ни имел перед страной и партией - миновать сито Старой площади ни тогда, ни сегодня ещё никому не удавалось. Разница, пожалуй, только в одном: раньше окончательное решение о назначении всё же принимал некий коллегиальный орган, а ныне это делает фактически единолично неведомо кто, вернее ведомо, но это "ведомо" всякий раз может быть разным.
Борис Николаевич, как человек злопамятный, мстил поганой площади полным её забвением. Иное дело, столичный родимец! Здесь, за высокими зубастыми стенами, грубоватому уральцу было уютнее, просторнее что ли, только здесь он по-настоящему ощущал своё историческое величие. А про недобрую площадь старался не вспоминать и, в этой своей неосознанной настороженности был он, кстати, далеко не одинок. Старожилы докладывали, дескать, про это место давно в народе ходят какие-то недобрые и диковатые слухи. Говорили, что и Сталин площадь недолюбливал, и Никита, и Брежнев, только Кагановичу и Суслову здесь нравилось трудиться. Да ещё Андропову, тот прямо преображался в стенах своего кабинета. Бывало, приедет утром из дома труп трупом, а глядишь, часам к десяти уже золотым червонцем сияет. Другие же члены Политбюро, вынужденные там работать, часто жаловались своим докторам на дурное настроение к концу рабочего дня, на какую-то беспричинную раздражительность и вспыльчивость, на непонятные видения и звуки. Доктора внимательно слушали дряхлеющих небожителей, выписывали успокоительное, ухмылялись и сигнализировали кому следует. Да что там жалобы докторам, когда Ельцину лично сам Михаил Сергеевич в недолгие дни их совместного сидения в одном кремлёвском кабинете рассказал весьма странную историю, похожую на детскую страшилку. Клянясь праведностью атеиста, после изрядного возлияния последний генсек КПСС, неподдельно волнуясь, поведал:
- В сентябре 1978 года в Минеральных Водах я, тогда ещё совсем зелёный руководитель Ставрополья, приглянулся Леониду Ильичу. Сидим за столом, закусываем, а он меня всё нахваливает: и тем я хорош, и этим. Сами знаете, хоть и лестно такое внимание, да уж слишком чревато. А тут рядом ещё Андропов с Черненко сидят и тоже в тон генсеку подпевают. Я сам не свой, потный сижу, недоумеваю, чушь какую-то в ответ несу, а в голове мыслишка одна нехорошая крутится: "Ох и неспроста всё это, неспроста!" Отправил высоких гостей, а у самого застолье это всё из головы не идёт. Время бежит, оглянуться не успеваешь. Ничего не происходит, уже и уборочная прошла, и Октябрьские праздники отгремели, мы с Раисой Максимовной успокоились, и вдруг вызывают срочно в Москву и не в Кремль, а в кабинет Брежнева на Старой площади. Прибываю, волнуюсь, бумаг для отчёта целый чемодан привёз. Спрашиваю в секретариате, когда и по какому вопросу встреча? Ответ получаю странный: в двадцать один ноль-ноль, тема встречи не обозначена. Я тут, конечно, сами понимаете, по-настоящему запереживал. Хорошо хоть, мужики из управления партийного строительства вцепились в меня и затащили к себе на весь день для сверки кадрового резерва. Пришло время, поднялся в приёмную, мне говорят, обождите, Леонид Ильич ещё в Кремле. Сел себе в холле, чаю попил, газету просматриваю. Тишина кругом, рабочий день давно кончился, за окнами темень, светильники какие-то подслеповатые на стенах еле горят и как-то, знаете, не по себе мне стало, мысли недобрые какие-то в голову полезли. Не знаю, может, глаза сами от усталости сомкнулись или я как-то не заметно для самого себя задремал, не знаю. Только вижу, открывается дверь приёмной, выходит военный в странной такой, ещё военных времён форме и приглашает меня. Я, поздоровавшись с незнакомыми мне помощниками, захожу в кабинет генсека и чуть сознания не лишился! За брежневским столом сидит Сталин, курит свою знаменитую трубку и так пристально на меня смотрит. Не поверите, Борис Николаевич, я вот рассказываю, а сам отчётливо запах того табачного дыма ощущаю. Стою ни жив и мёртв!
- Ну что стоите, товарищ Горбачёв, присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды нет.
Сел я за стол, чай принесли. А Иосиф Виссарионович ходит у меня за спиной туда-сюда, трубкой, как кадилом, чадит. Осторожные, крадущиеся такие шажки в мягких, почти без каблуков, сапогах за собой отчётливо слышу, а повернуться к нему не могу, страх всё тело сковал.
- Так вот каким будет последний генеральный секретарь большевистской партии? - не то спросил, не то констатировал он и положил мне на плечо свою левую руку. Тяжёлая такая рука. Вздрогнул я от неожиданности, сжался весь, скосил глаза: вижу действительно рука, рябая такая, веснушчатая, рыжие волосинки топорщатся. - Да ты не бойся, Михаил, тебе не меня опасаться надо. Ты за собой присматривай, за подчинёнными своими, ну и моих остерегайся[?]
Где-то ухнула дверь. Я вздрогнул, очнулся вроде в том же холле, тру кулаками глаза, а по коридору мимо меня какие-то люди из генсековского кабинета выходят. Страшные такие, бледные, измождённые, и каждый со мной здоровается. Лица вроде знакомые, где-то видел я их, а вспомнить не могу. Я киваю в ответ, а они всё идут и идут, наконец, дверь приёмной широко распахивается, на пороге стоит сам Сталин и дымящейся трубкой, как стволом пистолета, тычет в мою сторону.
- Лаврентий, ты только этого не забудь? Этот пострашнее Гитлера будет, а то не ровён час уйдёт ещё[?]
Я весь похолодел. Пытаюсь встать, не могу! Кричать - голоса нет! Успокаиваю себя: Миша, это всего лишь сон, гони его прочь, гони! Просыпайся быстрее, и всё разом пройдёт.
Пока я себя пытался разбудить, из-за поворота, куда ушли бедолаги, вышел Берия в маршальском мундире, поверх которого повязан перепачканный кровью прорезиненный фартук морковного цвета. Знаете, такой, как у мясников в магазинах. Подошёл ко мне, наклонился, стекляшки пенсне блестят, как два фонарика, глаз не видно, да что глаз, вообще ничего не видать, только не совсем свежее дыхание из его рта ощущаю.
- Не могу я его взять, Иосиф Виссарионович, судя по отметине на лбу, он за самим Хозяином числится, - пролаял почти над самым ухом голос с лёгким грузинским акцентом.
- Сам не можешь, позови Феликса! Железный Дровосек возьмёт, правда Миша? - Обращается как-то вкрадчиво ко мне Усатый. Мягкий такой, почти отеческий голос. И я с ним, кажется, соглашаюсь. А Сталин, выпустив сизое облако дыма, аккуратно притворил дверь. Пусто в коридоре.
Не помню, сколько всё это продолжалось, только снова распахнулась дверь, я уже весь сжался, а из приёмной вышел помощник Брежнева и идёт ко мне. С трудом поднялся ему навстречу и всё силюсь разобрать, что он мне такое говорит. Напрягаю слух, а ничего не слышно, шум какой-то в ушах. Я ближе пытаюсь подойти, а между нами Берия встал и не пускает меня. Я головой кручу то на помощника, то на Берию и ничего понять не могу. Наконец, слух у меня включился, Лаврентий пропал, и до меня дошёл смысл слов Агентова, кажется, он тогда дежурил в приёмной. Оказывается, встречу мою перенесли в Кремль и машина меня уже давно ждёт. Не помню, как я туда доехал, поднялся в первый корпус, захожу к Ильичу, он здоровается, и как-то загадочно хлопая по плечу, усаживает за стол чай пить.
