По окончании съёмок из алых парусов сделали палатки и сшили куртки. Но каждую весну природа вспоминает сказочную историю Александра Грина – вся степь и холмы покрываются алыми маками, их сменяют всплески цветущего шиповника по склонам Святой и Сюрю-Кая, а на морском берегу люди находят камешки с отблеском алых парусов и увозят их с собой на память.
За этими подарками матушки-природы – прозрачными халцедонами-сердоликами, окрашенными в розово-красную гамму, – охотились и стар и млад. Каменная лихорадка подкосила многих, не обошла она и нашу семью. Дедушка даже вступил в секцию поклонников неживой природы при Минералогическом музее на Малой Грузинской улице. Сектанты обменивались опытом, ездили на каменоломни по всей стране, устраивали выставки и неистово завидовали друг другу.
Наша скромная коллекция мало кого интересовала, кроме нас самих, поэтому дедушка в секционных интригах не участвовал и со всеми был в прекрасных отношениях. Особенно он сблизился с двумя дамами-коктебельянками, усиленно враждовавшими между собой. Одна из них, Мария Михайловна, купила полдома недалеко от тёти Саши, прямо напротив летнего кафе «Ветерок», предлагавшего оголодавшим тугие блинчики с кисловатым мясом. А другая – Лидия Николаевна – обменяла московскую комнату в коммуналке на отдельную двушку в доме для обслуживающего персонала отдыхательного заведения «Голубой залив». Приезжая летом в Коктебель, мы с дедушкой непременно навещали обеих соперниц. Каждая из них угощала нас чаем с полуокаменевшими воронежскими пряниками и делилась последними каменными новостями и сплетнями: жена писателя Гроссмана нашла фантастический халцедоновый булыжник; Николай Николаевич купил у местного пастуха за три рубля большой сердолик в полосатой рубашке и выдаёт его за найденный им самим; у Куприяновой (жены одного из Кукрыниксов) новая потрясающая «лягушка» невероятных размеров и красоты. Чужие успехи подогревали наш каменный пыл, и мы устремлялись в Лисьи бухты по другую сторону Карадага, где не было никаких курортных построек и где погранцы гоняли «диких» палаточников, подозревая их в шпионаже и измене Родине.
Первый автобус отправлялся около шести утра, а точнее в 5.50. Чтобы на него попасть, будильник ставился на 5.25. За 25 минут мы успевали плеснуть в лицо холодной воды, почистить зубы, выпить стакан молока с куском хлеба, извлечь из погреба заготовленные с вечера бутерброды с плавленым сыром «Янтарь», сваренные в мундире картофелины и свежие огурцы (соль и перочинный ножик всегда лежали в боковом кармане дедушкиного рюкзака), добежать до будки с пышным названием «Автовокзал», купить билеты до конечной станции Приморское и загрузиться в раздолбанный автобус с хмурым водителем, подозрительно разглядывая ранних пассажиров – нет ли среди них опасных каменных соперников? Поездки спозаранку являлись частью дедушкиной стратегии по упреждению действий противника. Надо было первыми пробежаться вдоль кромки воды в сердоликово-плодоносных Лисьих бухтах и собрать урожай, выплеснутый морем на берег. После пробежки можно было расслабиться, позавтракать, погреться на всё ещё нежарком солнышке, а потом искупаться ню в абсолютно безлюдной бухте и безупречно чистой прозрачной воде. К двум часам дня, на том же автобусе с ещё более хмурым водителем, мы возвращались к тёте Саше, с удовольствием обедали и с ещё большим удовольствием после обеда спали.
В предвечерние часы меня подстерегало летнее задание по французскому, и некоторое время я чахла над дурацкими, но очень полезными грамматическими упражнениями, путаясь в предлогах и артиклях. Чтение адаптированной книжицы сильно выводило из себя, потому что сводилось к постоянному заглядыванию в вокабуляр на последних страницах. К тому же дедушка требовал все незнакомые слова подчёркивать и сверху карандашом писать перевод. Зато по окончании пытки французским пили чай с московскими сдобными сухариками или шоколадной помадкой, привезёнными из самой столицы.
По вечерам мы ходили в гости или в кино, навещали дам-каменисток, семью Габричевских. В конце улицы, ведущей к дикому пляжу, жил археолог Шульц, всю жизнь посвятивший греческому наследию Крыма. Практически не выходя из дома, он вёл раскопки поселения Древней Эллады И дом, и поселение располагались на отвесном высоком берегу под мощным прикрытием потухшего вулкана. Отсюда открывался потрясающий вид на бухту. Ни один вражеский парус не мог ускользнуть от бдительного эллинского ока. Найденные при раскопках предметы быта строго учитывались, временно украшали скромное жилище отечественного советского Шлимана и позволяли составить мнение о жизни простых древних греков: из чего они ели, пили, в чём хранили продовольственные запасы. Увы, смерть Шульца остановила раскопки, и Коктебель остался без собственного археологического музея.
Зато Литературный дом-музей Максимилиана Волошина процветал. В каждый наш приезд мы непременно навещали Марию Степановну, жену поэта, подарившую дедушке небольшую, но абсолютно подлинную акварель певца Киммерии. Наша тётя Саша свою трудовую деятельность начинала прислугой в волошинском доме-корабле.
Совершенно очевидно, что годы, проведённые среди творческой элиты, оказали на юную девушку сильнейшее влияние и способствовали её духовному и интеллектуальному развитию. Но, скорее всего, тётя Саша от природы была умна, интеллигентна, обладала аристократическим демократизмом, тонким чувством юмора, необыкновенным тактом и добротой. Дедушка уверял, что у неё был только один недостаток – она мыла ноги в тазу, а потом эту же воду использовала для приготовления обеда. Впрочем, на качестве блюд это не отражалось.
Вода в каждом доме посёлка появилась вместе с новой набережной. Сначала морскую гальку много лет вывозили на строительство дорог, отчего море расстроилось и подъело пляж. Тогда приняли решение берег укрепить бетоном, а вместо гальки сыпать щебёнку из карьера. Наверное, общая масса отдыхающих выиграла. На набережной открылись закусочные и кафешки, тишина сменилась советской эстрадой, а по вечерам приезжие дамы демонстрировали наряды. Но истинные коктебельянцы и каменисты проиграли. Коктебель навсегда утратил первозданную дикость. А щебёнка поглотила яшмы, халцедоны, окаменелости… Находчивые молодые люди принялись долбить сердоликовую жилу Карадага. Но тут горные духи возмутились и сбросили со скалы нескольких доморощенных альпинистов-старателей, после чего местные власти категорически запретили любое скалолазание, а через несколько лет объявили Карадаг государственным заповедником и повесили таблички «Вход строго воспрещён».
В посёлке открылась лавочка, где продавались обработанные камни. Народ покупал их, делал из них ювелирные украшения, но для коллекционеров они ценности не имели. Уважалась только работа природы. Чтобы камни не теряли яркости, их смазывали вазелином и бережно укладывали в красивые коробки, выстланные ватой, а то и бархатом. Дедушкина приятельница-каменистка Мария Михайловна проработала всю жизнь на «Мосфильме» и хранила свои сокровища в железных круглых коробках из-под бобин с фильмами. Ей все завидовали – какой образцовый порядок! Какие коробки! Надписи на крышках полностью соответствовали содержанию. Особенно хороши у неё были окаменелости. И где она только их находила? Был у неё и дивный пляж – спецпосуда, куда отбраковывалась не вошедшая в основную экспозицию сердоликово-агатовая мелочовка. Неискушённым и новичкам рассказывалось, что именно так в былые времена выглядел коктебельский пляж.
Однажды мы поехали на экскурсию в Судак. Осмотрев Генуэзскую крепость, двинулись в Новый Свет, но не по дороге, а по тропке вдоль моря, мимо грота Шаляпина, в котором он якобы пел для гостей князя Голицына, чередуя оперные арии с бокалами шампанского из подвалов гостеприимного хозяина. После грота тропа превратилась в обычную тропинку, поползла вниз к морю и вдруг оборвалась на высоте метров двух от воды. Мы остановились, не зная, что делать. Дальше идти некуда, а ползти вверх обратно – рискованно. Из состояния задумчивости и поглаживания бороды в поисках выхода из тупика дедушку вывел окрик с проплывавшего мимо рыбацкого баркаса: «Прыгай вниз, мы выловим!» Дедушка последовал совету. Мы прыгнули, но предварительно на баркас закинули рюкзак. Нас втянули в лодку и доставили на берег, где в мгновение ока рыбаки развели костёрик и в котелке сварили уху. Показалось, что ничего вкусней я не пробовала. Ели с дедушкой по очереди выданной на двоих алюминиевой ложкой. В видавшую виды кружку нам плеснули из огромного бидона местного мускатного шампанского, очевидно, получаемого в обмен на свежую рыбу. Мне хватило трёх разрешённых глотков, чтобы сладко задремать под тентом, сооружённым из нашей мокрой одежды. Когда я проснулась, баркас с рыбаками, котелком и бидоном исчез, одежда высохла, и мы спокойно по дороге вернулись в Судак, успев на автобус до Планерского, так и не побывав в знаменитой Царской бухте Нового Света, где невысокий смешанный лес элегантно обрамлял пляж, сбегая в море.
