Будучи хорошо осведомленным о нежелании союзников согласиться на такие его действия, де Голль в то утро принял решение не допустить, чтобы какой-либо дипломатический маневр американцев в последний момент разрушил его планы. Начиная с сегодняшнего утра, предупредил он помощников, союзникам следует вежливо отвечать, что его местонахождение неизвестно.
* * *
Пронзительный звонок зеленого ВЧ-телефона привел в движение всех присутствующих на командном пункте эскадрильи «Карпетбеггер». Этот телефон связывал военно-воздушную базу в Харрингтоне непосредственно со штабом Управления стратегических служб в Лондоне. Подполковник Боб Салливан снял трубку. Из-за помех, создаваемых высокочастотным устройством, голос на другом конце напоминал бульканье воды. «Отбой операции „Нищий”», — сказали Салливану. Операция, сообщал Лондон, переносится на следующий день, среду, 25 августа.
Как и Дитрих фон Хольтиц, генерал Пьер Кёниг, командующий ФФИ, только что решил дать себе 24-часовую передышку. Кёниг сам приказал провести операцию «Нищий» и всего лишь за несколько минут до звонка Салливану отложил ее. По мнению Кёнига и других лиц в штабе ФФИ на площади Брайнстон-сквер в Лондоне, заброска оружия в Париж была чрезвычайно рискованной. Она могла привести к уничтожению парижан, которые бросятся собирать это оружие. Значительная часть оружия попадет в руки немцев. Но, что самое важное, большая его часть попадет в руки соперников де Голля — коммунистов. За три года работы этого штаба не было другого такого правила, соблюдение которого контролировалось бы столь же строго, как запрещение забрасывать оружие в те города и районы, в которых значительная его часть могла бы попасть в руки коммунистов. Не так-то легко было отказаться от этого правила в последние недели сражений за Францию ради операции, в ходе которой оружие должно было посыпаться градом в одно из мест наибольшего сосредоточения коммунистов во Франции.
У Парижа 24-часовой передышки не было. С рассветом перестрелка возобновилась с нарастающей интенсивностью по всему городу. Вскоре после 8 утра четыре танка изобретательного штандартенфюрера СС вновь появились у полицейского комиссариата, где находился Раймон Сарран, студент-юрист, заявивший накануне полковнику: «Вы здесь больше не распоряжаетесь». На этот раз танкисты штандартенфюрера не воспользовались живыми щитами. После двухчасового ожесточенного боя они вытеснили Саррана и его людей из здания. Но прежде чем отступить по крышам соседних домов, бойцы Саррана рассчитались с оккупантами: ценой собственной жизни один из них подскочил к немецкому танку и разбил «коктейль Молотова» о вентилятор. Вскоре от пылающей машины остался один остов.
В 17-м районе, где накануне появился единственный и безмолвный танк Сопротивления, немцы разнесли снарядами несколько многоквартирных домов, что, по-видимому, было их ответом немому сопернику. На левом берегу бойцы ФФИ были теперь полными хозяевами на извилистых маленьких улочках между Сеной и бульваром Сен-Жермен. Немцы не осмеливались появляться в этих слишком узких для танков переулках. На «перекрестке смерти» — на пересечении бульваров Сен-Жермен и Сен-Мишель — возбужденные стрелки из числа студентов соорудили заграждения из горящих немецких грузовиков. Из одного из них они извлекли дюжину пленных и тяжелый пулемет, который тут же установили на своей аккуратно сложенной баррикаде. На Лионском вокзале немецкий грузовик с солдатами попал в засаду, после чего те отступили в кафе. С десяток постоянных посетителей заведения вздумали посмеяться над их участью. Немцы перестреляли всех до одного. Двор Префектуры полиции превратился в свалку захваченных немецких автомашин, на изрешеченных бортах которых белой краской были выведены буквы «ФФИ».
В «Отель де Виль» — огромной, в стиле ренессанса ратуше Парижа, которая была захвачена двое суток назад, — соперники Пароди начали создавать собственную цитадель в противовес бастиону голлистов в Префектуре полиции. Солдаты Хольтица штурмом захватили и это здание. Пока Андре Толле — тот самый, что навязал первое решение об этом восстании, — обучал внутри группу шестнадцатилетних стрельбе из пистолета, четыре немецких танка обстреляли здание снаружи. Толле подполз к окну, чтобы открыть огонь. Выглянув, он увидел, как молоденькая девушка перелезла через парапет на набережной Сены и побежала к ближайшему танку. Ее красная юбка раздувалась, словно распустившийся цветок. Коротким броском она взобралась на боковую сторону танка. Ее рука, зажимавшая зеленую бутылку из-под шампанского, взметнулась вверх, зависла на секунду в воздухе и метнула свою ношу в открытую башню танка. Из отверстия вырвался гейзер огня. Девушка спрыгнула с танка и бросилась к парапету. Пробежав несколько футов, она упала, сраженная пулей; ее красная юбка разметалась по тротуару «как тюльпан, отсеченный от стебля ударом ножа». Три оставшихся танка ретировались.
Генеральный консул Швеции Рауль Нордлинг пытался сообразить, с чем возится Дитрих фон Хольтиц в небольшом шкафу позади стола. Хольтиц никогда не открывал этот шкафчик в его присутствии. Наконец, генерал извлек позвякивающие графин и два стакана. С заговорщической улыбкой он потянулся через стол. «Не говорите англичанам, — промолвил он, — но я собираюсь пить виски». Второй стакан он протянул Нордлингу. Определенно, подумал швед, этот коротышка, на лице которого, кажется, впервые появилась легкая улыбка, очень странный тип. Неужели только ради того, чтобы предложить выпить, фон Хольтиц пригласил его сюда, пообещав даже прислать за ним бронемашину?
Фон Хольтиц налил спиртное, поднял стакан, вежливо пробормотал «прозит» и залпом проглотил свое виски.
Затем он откинулся в кресле и несколько секунд изучающе разглядывал дипломата. «Ваше перемирие, господин генеральный консул, — заметил он, — кажется, не срабатывает». Прежде чем Нордлинг успел ответить, он добавил с горечью, что три пленных, которых он освободил в воскресенье, не сделали ничего, что могло бы оправдать такой жест с его стороны. Восстание с каждым днем все больше разрастается.
Нордлинг вздохнул. Есть лишь один человек, которому действительно подчиняются ФФИ, заметил он. Это генерал де Голль, но его нет в Париже. Он, вероятно, где-нибудь в Нормандии, с союзниками.
Хольтиц опять бросил на Нордлинга мимолетный взгляд. Затем тихо, но твердо задал шведскому дипломату вопрос: «Почему бы кому-то не отправиться к нему?»
Какое-то время швед не знал, что ответить. Уж не шутит ли Хольтиц, гадал он. А может быть сидящий напротив офицер действительно предлагает, чтобы кто-то отправился с миссией к командованию союзников?
Нордлинг спросил Хольтица, разрешит ли тот кому-либо пройти через немецкую линию фронта для встречи с союзниками?
— Почему бы и нет? — ответил немец.
Нордлинг был ошеломлен. Он оттолкнул пустой стакан через стол к Хольтицу. Как нейтральный дипломат, был его ответ, он готов предпринять поездку к союзникам, если получит соответствующий пропуск.
Фон Хольтиц кивнул, но, казалось, не проявил к этому интереса. Нордлингу было ясно, что он думает о чем-то другом. Генерал поставил стакан на стол. Расстегнув пуговицу кителя, он вынул из кармана серого мундира лист голубой бумаги и расправил его на столе. Он не предложил Нордлингу взглянуть на нее. Это был, сказал он шведу, приказ, один из целого ряда приказов, которые он получил за последние несколько дней. К настоящему времени он должен был уже начать программу систематического уничтожения, предусмотренного этими приказами. Несмотря на постоянное давление ОКВ, несмотря на настойчивые требования Гитлера применить грубую силу для подавления восстания, даже если это будет означать разрушение больших участков города, он предпочел воспользоваться перемирием, напомнил он Нордлингу. Перемирие не сработало, и теперь он будет вынужден выполнить эти приказы.
Хранившему молчание и слегка шокированному дипломату Хольтиц заявил, что весьма скоро он будет вынужден распорядиться о выполнении этих приказов или же будет смещен. Медленно и очень спокойно выговаривая слова, он подался вперед: единственное, что может помешать выполнению этих приказов, — быстрое прибытие в Париж союзников.
Едва слышным, с легким астматическим присвистом голосом он добавил: «Вы должны понимать, что уже то, что я говорю вам об этом, может быть истолковано как измена». На несколько секунд в комнате повисла мертвая тишина. Затем, очень осторожно подбирая слова, фон Хольтиц произнес: «Поэтому я и прошу союзников помочь мне».
Нордлинг почувствовал всю значимость каждого произнесенного Хольтицем слова. Выработавшаяся за долгие годы дипломатической работы интуиция подсказывала, что его собственных слов может оказаться недостаточно, чтобы убедить союзников в том, что он только что услышал. Он спросил Хольтица, не даст ли тот письменный документ для союзников.
