Горячей воды здесь нет. Холодной тоже. Водопровода нет вообще. Люди вынуждены как в старые времена доносить воду из колодца. Газ сюда не подведен. Самые продвинутые из местных пользуются большими газовыми баллонами для приготовления пищи и прочих необходимых дел. Это, однако, удовольствие дорогое: сам газ стоит недешево, да и ездить за ним надо. Более бедные (а их тут – большинство) отапливают свои дома дровами из ближайшего леса. Некоторые покупают дрова у названных выше «черных дровосеков», некоторые ходят в лес за топливом самостоятельно. Именно поэтому леса здесь и редеют.
Некоторое время назад, как вы знаете, у нас в стране разрешили собирать валежник в лесу. Многие блогеры просто надрывались от смеха над этим разрешением: мол, кто в нашей стране-то валежник собирает? Вот местные бабушки и собирают! А ведь это не какая-нибудь совсем глухая провинция: это Московская область, – 170 километров от центра Москвы.
Словом, мы проезжали мимо хороших деревень. Они расположены в Московской области, близко к дороге. Положение в таких деревнях всегда лучше, чем во «внутренних». «Внутренними» я называю те деревни, которые расположены далеко от крупных дорог, в окружении лесов и болот. Только грунтовые проселочные дороги связывают их с «большой землей». Связывают только летом и зимой: в межсезонье туда не проехать. Положение в этих деревнях я опишу в своей следующей заметке.
Некоторые скажут: «Ой, да ладно, – цивилизация когда-нибудь придет и туда.».
Но это пустые иллюзии. Нет, не придет. В ближайшее время – точно. Деревни эти не развиваются, а наоборот – умирают. Население тут сокращается, а инфраструктура – разрушается. Конечно, кто-то не видит в этом проблемы: ведь все могут перебраться в Москву. Увы, но переезд всех деревенских жителей в Москву – не выход. Что их ждет в столице? Известно, – что. Люди без денег, без образования, без опыта жизни в большом городе часто становятся жертвами мошенников, недобросовестных работодателей, а иногда и настоящих работорговцев. В Москве они в лучшем случае оказываются вынуждены влачить жалкое, нищенское существование. В худшем – становятся бездомными или попадают в рабство.
В среде российских (то есть московских и петербургских) интеллектуалов в последнее время стал моден техноутопизм всех политических оттенков. Все наши интеллектуалы, – от коммунистов до либертарианцев, – теперь только и рассуждают о прекрасном будущем. Столько у нас в последнее время появилось новых соответствующих концепций: «сингулярность», «безусловный базовый доход» и т.д. Точнее, не у нас появились эти концепции, – они были привнесены к нам из Америки. Там они многие годы развивались в тепличной среде американских университетов. Под жарким калифорнийским солнцем. Под влиянием Кремниевой долины. Именно это и обуславливает их невероятную ограниченность. Легко рассуждать о «технологической сингулярности» в Кремниевой долине или в Университете Беркли. Попробуй порассуждать об этом в российской деревне.
Наша интеллигенция сейчас так озабочена проблемами роботизации и компьютеризации, что создается ощущение, будто роботы заменят собой всех людей уже завтра. В то же время куда насущные проблемы нашего общества замалчиваются.
Современные разбойники в России.
Я съезжаю на дорогу Егорьевское шоссе и вскоре оказываюсь в Рязанской области. Заметить это возможно по целому ряду примет: и дорога стала хуже, и ямы с кочками чувствуются сильнее, и деревни вокруг стали еще беднее. Словом, долго любоваться на почерневшие от старости доски изб мне не приходится. Очень скоро я оказываюсь в городке Спас-Клепики.
Некоторые из читающих мои статьи уже, наверное, успели ужаснуться городом Шатура. Так вот, Шатура – это не так уж плохо. Там есть и электростанция, и работа, и многое другое. Тут ничего этого нет. Даже асфальта на многих улицах нет. Это вообще трудно назвать городом, а если сделать это и можно, то только в том смысле, в каком мы говорим про городки на Диком Западе. Тут практически ничего не изменилось с советской эпохи: все те же названия улиц, те же самые дома, те же самые люди. Встретить тут человека в джинсах – непросто. Молодежь ходит в спортивных штанах, а старшее поколение в брюках. Словом, это я говорю по опыту прошлогоднего сюда путешествия, т.к. на улицах сегодня не встретил никого. Город вообще выглядит так, будто люди оставили его много лет назад: пустые улицы, по которым бегают стаи диких собак, и поросшие диким кустарником пустыри. Единственная примета, позволяющая понять, что мы не в Советском Союзе, – это рекламные транспаранты с надписями в духе «Жри больше – плати меньше». Словом, транспаранты эти больше походят на те, какие были в Москве в начале 1990-х.
Дома здесь интересные. Некоторые блоггеры ужасаются, что в Москве люди все еще вынуждены жить в хрущевках. Тут хрущевок нет. Люди по большей части обитают в двухэтажных деревянных бараках, почерневших уже от старости. Построены они были еще до Великой Отечественной, а потому ныне выглядят очень архаично. Тут тебе начинает казаться, что ты попал во времена Гражданской войны. Только вывеска «Россельхозбанка» возвращает меня в XXI век.
На часах уже 19:00. За окном стало совсем темно. Фонари тут горят только на главной улице, да и то не все, а только половина от их общего числа. Дворы погружены в непроглядный мрак. В некоторых окошках, установленных в гнилые деревянные рамы, горит тусклый желтый свет. Занавесок на окнах обычно не бывает, а потому с улицы можно видеть все, что происходит в комнате. Я останавливаю машину под окнами одного из тех самых двухэтажных бараков. Вспоминается фильм «Дурак». Я приоткрываю окошко автомобиля и начинаю всматриваться чужое окно и слушать чужие разговоры. Сейчас семья садится ужинать. Форточка у них открыта, а потому я могу слышать весь их разговор. Комната очень маленькая, как и обеденный стол. Люстра старая, еще советская. В дальнем углу работает старый-старый малюсенький телевизор. Работает плохо: изображение на нем постоянно расплывается. Люди с большим трудом рассаживаются, стараясь не потеснить друг друга. Я вижу лысого пожилого мужчину лет шестидесяти, одетого в спортивные штаны и майку-безрукавку. Рядом с ним бегают двое детей: одному из них, наверное, года четыре, а другому – два или три. Словом, определить это трудно. Видна очень дородная женщина в халате. На лице у нее выражение какой-то странной усталости и безразличия. В толстых пальцах ее зажата сигарета. Рядом с женщиной стоит мужчина лет сорока. Он обнимает ее одной рукой. Он тоже одет в треники и майку, а в руках у него бутылка пива. Люди ругаются, покрикивают друг на друга, жалуются на тяжелую жизнь.
