Не меньше, чем от низвержения Габсбургов, реализация мечты отца Жозефа о морской державе и империи зависела от объединения Франции; а это дело не обещало быть ни легким, ни скорым. Сперва Ришелье выступил против знати. В 1626 году был издан указ с повелением разрушить все крепости, не нужные для обороны национальных границ. Но срытием древних стен и башен Ришелье не мог привести грандов к повиновению; они останутся мятежниками, пока он не нанесет удар прямо по их персонам и привилегиям.
Первая подобная возможность предоставилась кардиналу весной 1626 года, когда младший брат короля Гастон согласился возглавить заговор, в котором самые активные роли принадлежали принцу Конде, двум бастардам Генриха IV и неутомимой и легкодоступной чаровнице, герцогине де Шеврёз. Одним из рядовых заговорщиков был тогдашний любовник герцогини, жизнерадостный и блестящий юноша — маркиз де Шале. У Шале, получившего поручение убить Ришелье, вдруг проснулась совесть — он явился к кардиналу и признался, что состоит в заговоре. Кардинал обещал ему вознаграждение и сразу же отправился к Гастону; перепуганный наследник престола немедленно стал свидетелем обвинения. Людовик и его министр действовали решительно и без проволочек. Обоих бастардов, Вандома и великого приора, заманили в Париж, там арестовали и бросили в тюрьму. Благоразумный Конде предупредил подобную участь, быстро заключив мир с кардиналом. Марию Медичи, обожавшую ничтожного Гастона и причастную к заговору, заставили подписаться под документом, где, как всегда в подобных обстоятельствах, она торжественно обещала впредь хранить королю верность и вести себя хорошо. С госпожой де Шеврёз не сделали ничего; но вскоре ей пришлось заплатить за эту безнаказанность — она стала тайным агентом кардинала в Англии. Любовница лорда Холланда и наперсница Бэкингема, посвященная во все перипетии его страсти к Анне Австрийской, она располагала источниками информации, не доступными ни одному посланнику мужского пола. Ее сообщения из Лондона были для Ришелье бесценны. Однако деятельной вражды к нему она не оставила: когда история с заговором, казалось, почти затихла, герцогиня заварила кашу заново. Одурманенный ее чарами Шале снова пустился в интриги. Тайно посещая Гастона, он уговаривал его либо бежать из страны, либо возглавить восстание гугенотов. Но агенты Ришелье и Тенеброзо-Кавернозо не дремали. Новый заговор был раскрыт; во второй раз за три месяца Гастон стал свидетелем обвинения и всю ответственность возложил на Шале.
Юношу арестовали, судили — не обычным судом, а одним из тех специальных трибуналов, которые в ближайшие годы станут любимым карательным инструментом кардинала, — и, вынудив дать показания против своей любовницы, казнили. Феодальную знать это происшествие удивило и встревожило. Впервые на ее памяти мятежному вельможе было воздано не пожалованьем из казны. Со смертью Шале заговоры сильно потеряли в привлекательности. Ришелье выиграл первый раунд своего боя с феодалами, и в ближайшее время с этой стороны бояться было нечего. Он развязал себе руки для борьбы с гугенотами.
После неудачной осады Монтобана Люином в 1621 году король и протестанты подписали мирный договор. Но этот договор, как все прекрасно понимали, был лишь временным и предварительным соглашением — настолько временным и предварительным, что ни одна из сторон не заботилась соблюдать его условия. Любая возможность выиграть преимущество использовалась ими без всякой оглядки на этот клочок бумаги. Рано или поздно затянувшийся конфликт между королем и двумя миллионами его протестантских подданных надо было раз и навсегда разрешить. Ни одна из сторон не верила, что его можно разрешить иначе, чем силой оружия; соответственно, с обеих сторон велись приготовления.
Первым серьезно нарушил мир протестант — герцог Субиз. В 1625 году во главе небольшой флотилии он занял один из стратегически важных островов против Ла-Рошели, совершил рейд по роялистским портам и в числе прочих трофеев захватил пять красивых кораблей, за немалые деньги построенных последним Палеологом для транспортировки крестоносцев отца Жозефа. Когда нахождение в отечественных водах стало слишком рискованно, Субиз вместе с трофейными судами взял курс на Англию, где как протестантский герой мгновенно сделался кумиром простонародья. Увидев это, Бэкингем тоже решил стать протестантским героем. Возглавив морскую экспедицию в помощь Ла-Рошели, он рассчитывал убить двух зайцев — вернуть популярность, утраченную им после неудачной экспедиции в помощь пфальцскому курфюрсту и женитьбы короля на католической принцессе; а также отомстить Ришелье за то, что тот перехитрил его на переговорах и, самое обидное, расстроил его романтические виды на Анну Австрийскую. Летом 1627 года он вышел в море с большой флотилией и семью тысячами солдат. После жаркой стычки он высадился на острове Ре, около Ла-Рошели, а затем окружил сильно укрепленный форт Сен-Мартен. Осада затянулась на недели, на месяцы. Голод поставил французский гарнизон на грань капитуляции; вдруг, почти чудом, с материка удалось сквозь порядки осаждающих переправить в форт продовольствие. Защитники форта воспрянули духом; осада продолжалась. Несколько попыток штурма провалились. Погода испортилась; в английских войсках начались болезни. Наконец в ноябре Бэкингем был вынужден снять осаду и отплыть на родину. Он потерял четыре тысячи человек и абсолютно ничего не добился.
Военные действия между силами короля и Ла-Роше-лью открылись в сентябре 1627 года. Месяц спустя к Ла-Рошели из Парижа со свежими войсками прибыл король. Вместе с ним приехал Ришелье, облаченный в кардинальский пурпур, но в панцире и в шляпе с плюмажем — а за ним босиком по грязи пришел и отец Жозеф.
Ла-Рошель была слишком хорошо укреплена, чтобы взять ее штурмом, и королевская армия, рассчитывая на долгую осаду, стала лагерем в окрестных солончаках. Отцу Жозефу предложили поселиться в доме, где квартировал кардинал, но он отклонил эту комфортабельную честь и разместился в заброшенной беседке у широкого рва на задах кардинальского сада. Ветхие стены сквозили; при сильном ветре с моря и во время прилива вода во рве подымалась и иногда стояла в спальне монаха почти по щиколотку. Но все эти мелкие недостатки возмещались одним неоценимым преимуществом — уединением. Ложась очень поздно и вставая очень рано, отец Жозеф каждый день мог уделять по крайней мере два часа для умной молитвы. В сыром и продуваемом бельведере он спокойно предавался медитации.
В сосредоточенности безмолвного общения с Богом и распятым Спасителем он нуждался сейчас сильнее, чем когда-либо. О своей жизни под стенами Ла-Рошели в письме одной из окормляемых кальварианок он написал, что она была «хуже ада»; хуже не из-за неудобств и опасностей (они-то могли ее только украсить в глазах такого человека, как отец Жозеф), но из-за того, что разнообразные хлопоты и тревоги затрудняли мистическое обращение к Богу. По мнению теологов, главная мука грешников в аду — это их вечное и полное отлучение от божественного присутствия. Поэтому когда отец Жозеф написал, что общественная жизнь, особенно в военных условиях, хуже ада, — это была не просто эффектная гипербола. На языке воспринятой им философии он сделал точное и трезвое утверждение о своем психическом состоянии. Прежде он добирался хотя бы до окраин Царства Божьего, переживал хотя бы частичную встречу с высшей реальностью. Теперь глаза ему застилали прах и дым кардинальского царства. Познав некогда небеса, теперь он оказался отлучен от света. Утверждая, что такое положение «хуже ада», он не преувеличивал. Слабое утешение отец Жозеф мог найти в мысли, что от божественного света его отделяет усердное творение внешней воли самого Бога и что, как следует постаравшись, когда-нибудь он с Божьей милостью научится «уничтожать» в непрерывном осознании божественного присутствия даже и такую жизнь, какую вел теперь.
Деятельность отца Жозефа в течение долгих месяцев осады была обширной и многосторонней. Во-первых — и эта обязанность безусловно была ему ближе остальных — он отвечал за моральное, духовное, а в известной степени и за физическое состояние армии. В его распоряжении находился целый отряд капуцинов, которым он не оставлял ни одной праздной минуты. В войсках служились мессы, читались проповеди, принимались исповеди. Вместе с хирургами монахи устроили госпитали и пеклись о нуждах больных и раненых. Они шли в самую гущу сражений, то работая санитарами, то напутствуя умирающих. Их храбрость и благочестие производили сильнейшее впечатление. Проповеди таких людей охотно слушали даже солдаты. По мнению современников, результаты просто поражали: никто еще не видел и не слышал о такой благовоспитанной армии.
К несчастью для отца Жозефа, миссионерская работа в войсках составляла наименьшую из его обязанностей. Он оставался правой рукой кардинала. Приходилось обсуждать международные дела, требовавшие особой тонкости в период междоусобного конфликта, принимать решения, составлять депеши; противоборствовать придворным интригам; мирить ссорящихся вельмож. Спрос на бесконечную ловкость монаха в обращении со знатью никогда не ослабевал. Но такого рода делами он занимался еще с тех пор, как Ришелье пришел к власти. В Ла-Рошели он взял на себя — или получил — и новые обязанности. Так, он участвовал в военных советах и подавал мнения по вопросам стратегии и тактики. Одаренный воображением и остроумием, он неизменно предлагал самые блестящие планы. Иногда их пытались осуществить; но всякий раз дурная работа штабистов приводила к провалу. Вина лежала не на монахе; но репутация его страдала, и понемногу в нем начали видеть какого-то нелепого Белого Рыцаря[51] в рясе, переполненного сумасбродными идеями, которые казались еще комичнее из-за его привычки ручаться за их богооткровенность. Откровения посещали отца Жозефа на исходе долгих ночей, во время которых он, по его собственным словам, «удваивал молитвы о том, чтобы Бог его просветил» о наилучшем способе захвата крепости. Его метод состоял в том, чтобы собрать всю доступную информацию, разработать несколько подходящих планов, а затем представить все это на небесное благоусмотрение. Когда божественное указание приходило, он предлагал соответствующий план Ришелье и военному совету.
