была потерпеть неудачу, являясь крайним выражением наивного партийного коммунизма, порождённого в эпоху и в обстоятельствах внутренней ригористичности и ригористичности системных противоречий.
Рудольфу Геррнштадту было ясно, что в (восточно)германском обществе, и даже в СЕПГ, царит значительное скрытое недовольство советской политикой. Однако он объяснял это ошибками восприятия, в первую очередь – воздействием западной антисоветской пропаганды, работа по опровержению и предотвращению которой велась недостаточно активно.
Сегодня ситуация, разумеется, выглядит совсем иначе, нежели в 1948 году. Тогда речь шла о признании социалистической модели общества и связанных с этим политических и идеологических последствиях. Сегодня к России относятся как к капиталистической, империалистической стране, особенность которой заключается в том, что она возвращается на мировую арену как самостоятельная сила. Как и другие страны БРИКС, в частности Китай, Москва больше не готова позволять США помыкать собой, как в 1990-е годы, и ославлять себя как ненадёжного партнёра, преследующего только собственные интересы и обременённого тяжёлым наследием реального социализма (а реальный социализм можно было бы и возродить).
Да, без сомнения, сегодня всё не так просто, как это было для Геррнштадта, подчёркивавшего: «Но выстрелы этой пропаганды метят в особую цель. Они не рассчитаны на то, чтобы вызвать эффект в самом Советском Союзе, – империалисты очень хорошо знают, что их клеветнические измышления вызывают в Советском Союзе лишь неприкрытую ненависть, которая дорого им обходится. Эти выстрелы рассчитаны на нас. В нас нужно попасть, очерняя Советский Союз. И в нас попадают каждым ложным сообщением, которому мы верим» [164]. Целью пропаганды, направленной против внешнего противника, который в то время имел радикальным образом отличающуюся идеологию и концепцию социального развития, а ныне отличается «всего лишь» внешнеполитической стратегией, в конечном счёте является обеспечение внутреннего порядка в государстве. Ключевым здесь, таким образом, является чёткое понимание Геррнштадтом принципа действия пропаганды, которая – о чудо! – всё время направлена против других и неслучайно имеет отношение к стране, столицей которой является Москва. «При этом он [западный капитализм – Шт. Б.] всегда делает ставку на одни и те же факторы: на неспособность людей ориентироваться, их короткую память, негативное представление о любом правительстве, их склонность подозревать во всём подлость – короче говоря, на все те увечья человеческой природы, которые созданы самим капитализмом» [165].
Несмотря на подобные взгляды, сочинение Геррнштадта имело успех, и надо понимать почему. В нём была не только безоговорочная приверженность советской власти, но и пусть не слишком резкая, однако явная критика победителей, которая многим пришлась по душе и обеспечила успех статьи: «Они пришли в грубых сапогах, к которым пристала грязь истории, решительные, распалённые, настороженные, поражённые, некоторые очерствевшие – да, некоторые из них очерствели, потому что война делает людей чёрствыми, и имеет ли кто-либо право возмущаться по этому поводу?» [166] Упоминая и о тёмной стороне победы, Геррнштадт косвенно оправдывает это немецкими преступлениями. Даже если его аргументы не для всех убедительны, всё же он был честен в своём восприятии, ведь на каждый упрёк, брошенный победителям, оккупационным войскам, можно найти ответ, суть которого – в непреложности немецкой вины, многочисленных преступлениях, совершённых на Востоке, и крахе фашистской идеологии.
Это в одинаковой мере касается и послевоенного времени, и нынешней эпохи «ревизии исторической памяти».
Одной из сложнейших составляющих памяти левого движения о 1945 годе является позиция Советского Союза. Да, власть диктатуры и общество под руководством И. В. Сталина возглавило эту войну и вступило в сердце Европы как освободитель. Сталинский Советский Союз был не только социалистической страной, но и великой державой с собственными властно-политическими интересами. Политика великой державы и революционные устремления нередко противоречили друг другу, что могло обернуться ущербом и для левых союзников – их могли, как в случае с гражданской войной в Греции, оставить погибать, если они действовали вне советской сферы влияния, а могли и обнадёживать впустую, как немецких коммунистов СЕПГ, когда речь шла о возможности создания сильной нейтральной просоветской Германии взамен маленького просоветского государства-«обрубка» ГДР.
Современникам и убеждённым коммунистам было трудно осознать новую роль советского государства. Чтобы выжить, это государство действовало в соответствии с классическими национально ориентированными властно-политическими интересами, не столько заключая альянсы на базе идеологической и политической общности, сколько исходя из принципа «враг моего врага – мой союзник». Как показало советско-германское сотрудничество после заключения Рапалльского договора, Советский Союз вполне положительно относился к партнёрам с консервативными взглядами. Экономический обмен и тесное военное сотрудничество обеспечили двум государствам, ставшим в пост-версальском мире изгоями, успешное начало новой жизни.
Пока партнёры обладали равными правами, этот союз существовал, несмотря на угрозы и недовольство со стороны. Но стоило нацистской Германии предъявить свои претензии на мировое господство и воспротивиться противоестественному сотрудничеству с властью большевиков, он распался. Тем неоднозначнее морально и тем губительнее оказался советско-германский пакт о ненападении и секретные протоколы о разграничении сфер влияния, немедленно воплощённые в жизнь посредством насильственных действий в отношении Польши и присоединения прибалтийских республик. Москва получила небольшую передышку и большое замешательство в стане собственных же союзников в мире. Только нападение гитлеровской Германии в июне 1941 года внесло ясность в эту ситуацию.
Помимо прочего, Советский Союз к началу войны был сильно ослаблен политикой большого террора 1930-х годов. Немецкие подразделения, идущие на восток, могли рассчитывать на симпатизантов из местного населения. Однако симпатии эти сохранялись недолго, поскольку немецкие фашисты оказались именно теми убийцами и грабителями, которыми их обоснованно представляла советская пропаганда. Завербованные и вынужденные «добровольные помощники», а было их немало, стали для немцев пушечным мясом, а затем превратились в смертоносное наследие войны, ведя в Восточной Европе и Советском Союзе бандитские и братоубийственные войны, и справедливо подвергаясь на этом основании беспощадному преследованию со стороны государственных органов восточноевропейских стран. Память об этих приспешниках фашистского режима, прежде всего СС, убивавших собственных земляков, причём не только евреев, и до сегодняшнего дня хранят посткоммунистические государства Восточной Европы. Они же охотно умалчивают то, насколько близки фашистским идеалам были довоенные режимы некоторых стран региона, таких как Польша, Венгрия, Словакия, Румыния – антидемократические, националистические, антикоммунистические, а иногда и антисемитские диктатуры.
Советскую политику характеризовала искренняя убеждённость в том, что необходимо не только избавиться от фашистской оккупации и варварства в собственной стране и в других странах, оккупированных гитлеровской Германией, но и запустить, а при необходимости и искусственно ускорить в освобождённых странах, попавших под влияние Союза, те социальные перемены, которые приведут к ликвидации капитализма и господству социалистических отношений. Именно поэтому население таких стран, состоящее далеко не только из коммунистов и левых, симпатизировало Советскому Союзу, хотя быстро выяснилось, что СССР и его приверженцы признаю́ т лишь
