Согласны ли? Я предчувствую, что вас начинает коробить; но что делать? Ведь вы сами объявили ваш образ мыслей справедливым; вы убедили меня принять его; вы не имеете права жаловаться на непрактичность моих слов: они только повторение ваших собственных слов, которые мы с вами уже признали совершенно истинными. Исследуем же далее вашу истину.
* * *
«Общество не имеет права налагать на экономическую деятельность отдельного лица никаких стеснений».
Вы не думайте, что я поступлю с вами коварно, что я стану придавать вашей теории смысл, которого она не имела в вашем уме, например, выводить из нее, будто общество не имеет права налагать податей и повинностей или делать полицейские распоряжений для охранения порядка. Я знаю, что вы хотели понимать вещи рассудительно и что вы – друзья порядка, что, говоря «никаких стеснений», вы подразумевали: «кроме стеснений, действительно нужных для ограждения порядка и для избежания других, более неприятных стеснений».
Правда ли, я угадал вашу мысль? Но в таком случае к чему мы пришли? Мы уже не можем отвергать какую-нибудь меру одним восклицанием: «она стеснительна!» Нет, мы уже обязаны всматриваться, не полагает ли общество, что этим стеснением оно предотвращает какое-нибудь другое стеснение, более тяжелое, или охраняет порядок. И если общество скажет, что оно так думает, мы остаемся безгласны. В какое мы положение стали? Если бы, например, обществу вздумалось постановить правилом, чтобы люди по улицам не могли ходить иначе, как заложив руки за спину, что могли бы мы возразить против этого?
Общество сказало бы, что полагает стеснительным для людей ходить, не заложив руки за спину: во-первых, когда руки болтаются или локти выставлены, прохожие беспрестанно задевают друг друга, – это стеснительно, и лучше заложить руки за спину, чтобы меньшим стеснением избежать большего; во-вторых, когда руки заложены за спину, грудь выставляется вперед, дыхание становится легче и шире, легкие развиваются и укрепляются, и через несколько времени человек освобождается от стеснения в груди, которым все городские жители более или менее страждут; стало быть, опять-таки меньшим стеснением отвращается большее. Мы с вами могли бы находить, что все это глупо, но не могли бы сказать, что общество превысило те границы власти, которые мы с вами сами предписали ему.
Да то ли еще? Общество тогда могло бы принуждать нас с вами решительно ко всему, что ему вздумается, например хотя бы ходить вверх ногами во время грязи. Оно сказало бы, что ноги можно промочить, а руки не боятся сырости, да и, кроме того, таскать калоши на ногах очень стеснительно, а во время грязи, если ходить на ногах, то необходимо таскать калоши, если же ходить вверх ногами, на руках вместо ног, то от стеснения калошами человек избавляется.
«Но послушайте, это однако явная бессмыслица. Нужно же иметь хоть каплю здравого смысла». Вот оно куда пошло! Так уж понадобился здравый смысл? Я всегда предполагал надобность в нем; но теперь, к сожалению, мы не имеем права ссылаться на него: ведь мы уже поставили принципом наших рассуждений известную теорию, сказали, что признаем ее безусловно справедливой, – что к нам теперь делать со здравым смыслом, если он восстает против того или другого приложения нашей теории?
Он мешается не в свое дело, мы обязаны прогнать его. Ведь мы уже сказали, что общество может налагать на деятельность частного лица меньшее стеснение, чтобы избежать большего. Кто налагает? Общество. Следовательно, в чьих понятиях определяется, что больше и что меньше? В понятиях общества. Стало быть, кто судья о том, каким стеснениям должна подвергнуться наша с вами жизнь? Опять-таки общество. Стало быть, общество имеет право сделать с нами совершенно все, что ему угодно, – вот к чему привела нас наша теория. Если, например, общество вздумало бы, что указательный палец стесняет мою деятельность, и велело бы отрезать его или вздумало бы, что смотреть двумя глазами для меня не так удобно, как смотреть одним правым, и велело бы выколоть мне один глаз, – я не мог бы сказать, что оно превышает свои права надо мной.
«Но это возмутительно, это бесчеловечно!» – Почему же? – «Да это гнусно!» – Почему же гнусно? – «Да это возмутительно и бесчеловечно!» – Ну вот опять за старое. Я спрашиваю, почему же возмутительно? – «Потому, что это противно чувству справедливости!» – Вот как… Ну, а почему же бесчеловечно? – «Да как же не бесчеловечно резать палец и выкалывать глаз невинному человеку? Ведь этим нарушаются священные права человеческой личности!»
Вот оно куда пришло! Справедливость, священные нрава человеческой личности… Я всегда предполагал, что эти вещи не мешает принимать в соображение; но, к сожалению, теперь мы не можем этого сделать; мы уже взяли известную теорию за безусловную истину, и если справедливость будет ею нарушаться, если священные права человеческой личности будут ею разрушаться, мы можем только пожимать плечами и говорить: жаль, а нечего делать; теория справедлива, следовательно все противное ей – ложь. А другие утешат нас, объяснив, что это только так кажется, будто справедливость и человеческие права нарушаются нашей теорией; а в самом деле нарушения тут никакого нет.
* * *
Вы догадываетесь, что прибавкой к словам «общество не имеет права налагать на отдельного человека никаких стеснений» вашей милой оговорки «кроме стеснений, нужных для ограждения порядка и для избежания других более неприятных стеснений», вы обратили вашу теорию свободы в теорию безграничного произвола общественной власти над отдельной личностью, предали личность связанною по рукам и по ногам в жертву необузданнейшего деспотизма.
Вы раскаиваетесь в этой прибавке, вы хотели бы взять ее назад, – это вы можете, ведь она была только моей догадкой о смысле вашей теории. Вы сначала одобрили догадку, потом мы с вами увидели, что она нелепа, так бросим ее. Возвратимся к вашей теории без всяких догадок о ее смысле. В теории говорилось: «общество не имеет права налагать на экономическую деятельность отдельного лица никаких стеснений». Только этих слов вы не можете брать назад по нашему уговору, от всяких дополнений вы можете отказываться.
Итак, «никаких стеснений». Ну и прекрасно. Пусть так и будет, без всяких ограничений и исключений. Я чувствую наклонность к огородничеству. Прохожу по Обводному каналу, вижу огород, вижу заступ у одной гряды, начинаю копать, душа моя в восторге, моя деятельность полезна обществу, намерения мои чисты. Но приходит сторож, видит незнакомого человека, подозревает во
