объяснил: своего поста они не покинут, караула никому не сдадут и будут защищать Эрмитаж до последней возможности.
Около 9 часов вечера раздался громкий стук в мою входную дверь – вошло человек 30 вооружённых преображенцев с унтер-офицером во главе. Они потребовали у юнкеров сдачи оружия и объявили, что сами их сменят. Произошло довольно оживлённое препирательство, старый караул сдался и был обезоружен. Старший юнкер пришёл передо мной извиняться: другого выхода не было – силы отряда их решительно превосходили.
Я должен признаться, что считал более или менее мирное окончание столкновения наиболее отвечающим в данном случае интересам нашего художественного хранилища: Бог знает, что могло бы произойти, сколько бы непоправимого вреда было бы нанесено, если бы внутри здания произошла вооружённая борьба. Сама молодёжь, казалось, была довольна мирным исходом. Многие из них наивно мечтали вернуться в ту же ночь спокойно в училище или даже по домам, но едва ли их мечтам суждено было осуществиться: их повели как военнопленных в Павловские казармы, и дальнейшая их судьба от меня скрыта. Известно только, что в ту ночь погибло большое количество юнкеров.
Я удалился в гоф-фурьерскую, где разбитый от усталости, волнения и недомогания задремал под теканье пулемётов и редкий гул пушек, стрелявших по Дворцу с “Авроры”. Проснувшись в четвёртом часу ночи, я заметил, что везде воцарилась полная тишина. Один из дежурных служителей доложил: всюду спокойно, на Миллионной, на площади, на набережной. В начале седьмого утра он, снова обойдя Эрмитаж, сказал, что в моей квартире, по-видимому, происходит уборка комнат – в окнах виден свет, все комнаты ярко освещены. Это меня встревожило: у меня была договорённость – не зажигать электричество в квартире, не затемнив окна, не привлекать внимание. Я позвонил к себе домой. Оказалось, что уже несколько часов идёт грабёж: разбиты шкафы, комоды, сундуки, грабители меня ищут, чтобы убить. Наша горничная старалась их убедить, что хозяин – настоящий большевик, то есть хороший, порядочный человек, и никакого преследования и убийства не заслуживает».
Через некоторое время, получив специальный пропуск, граф Толстой смог войти в свою квартиру. «Вид квартиры был ужасный: мебель во многих комнатах была свалена, везде была невероятная грязь, в некоторых местах на полу было нагажено. Мало-помалу из общего хаоса начинали выглядывать знакомые вещи, дорогие сердцу. Взяв несколько фотографий, книг, мы поспешили удалиться из Эрмитажа – я уехал на квартиру к нашим родственникам, где и поселился с семьёй на всю зиму, окружённый их заботами и ласкою».
Что же происходило в Эрмитаже? Как относиться к новой власти?
Настроение служащих было неспокойное – никто не понимал, что происходит и как надо себя вести. Толстой утром вернулся в свою квартиру, застал там революционного матроса с «Авроры»: «Разрешил мне взять и унести наиболее необходимое из уцелевших вещей, одежды, некоторые фотографии и картину – портрет дочери, писанный Серовым. Было забавно, как он допытывался у меня, не известно ли мне местонахождение Керенского, спрашивал, имеется ли у меня план Зимнего дворца. Увидев на столе небольшой план Венеции, он вообразил, что это и есть нужный ему документ, и требовал от меня объяснения. Я объяснил: при царском правительстве изданного плана Зимнего дворца не существовало, он представлял государственную тайну, и приобрести его было невозможно. Матрос глубоко возмущался произведённым грабежом – теперь не надо беспокоиться, установилось настоящее социалистическое правительство, подобные грабежи будут невозможны, а похищенное будет мне возвращено. Он позволил мне унести ручной чемоданчик с бельём и объяснил, что разрешает мне это исключительно из жалости – в сущности он, по его словам, не должен был бы так поступать, так как меня, буржуя, должен только презирать. Он стал меня торопить: нужно быстрее уходить, потому что стоявшие кругом дворца казарменные матросы находятся в возбуждённом состоянии, могут быть неприятности. Он советовал в случае расспросов с их стороны выдать себя за прислугу директора Эрмитажа».
Днём 25 октября несколько хранителей и служителей музея приехали в Эрмитаж на дежурство: загружали третий – последний – вагон, но… машины для погрузки не пришли. Все улицы рядом с Дворцовой площадью были оцеплены отрядами Красной гвардии. Музейщики и граф Дмитрий Иванович Толстой провели в музее бессонную тревожную ночь. Третий поезд не ушёл, так же как не ушёл третий поезд с сокровищами в 1941 году. Ушло два. Согласитесь, таинственная история…
Эвакуация – мучительна: когда снимали картины со стен, было ощущение, что хоронили близкого и дорогого человека. Толстой писал, что не подумал: сокровища Эрмитажа, которые едут в Москву, могут не вернуться обратно и придётся долго бороться за их возвращение. Картины снимали и решили: нужно оставлять на стене пустые рамы – вписывали инвентарный номер, чтобы быстро можно было восстановить экспозицию. Этот опыт пригодился во время Великой Отечественной войны: оставляли пустые рамы, которые ждали свои картины.
В ночь с 25 на 26 октября власть сменилась: «Зимний дворец изменился – имеются следы беспощадной борьбы во всех парадных комнатах, в которых помещались караулы, охраняющие Временное правительство. В приёмной императора Александра II, занятой под личную канцелярию Керенского, выдвинуты ящики из письменных столов, разбиты канцелярские шкафы, разбросаны бумаги. В занятых Временным правительством собственных покоях императора Николая II и императрицы Александры Фёдоровны взломаны столы и шкафы, в приёмной изодрана картина, изображающая коронацию Александра III. Исколоты штыками портреты родителей императрицы, всё опрокинуто, кощунственно осквернено и в общей свалке валяется на полу. В помещениях фрейлинского коридора разбросаны по полу придворные бальные платья…»
В музей явились представители Украинской центральной рады с распоряжением, подписанным Иосифом Джугашвили, о выдаче Украине из Эрмитажа украинских реликвий. Сотрудники музея отстояли реликвии, заявив, что все они были либо куплены, либо подарены Екатерине II, а значит – законно находятся в Эрмитаже. Украинские националисты по сей день упрекают нас в том, что Эрмитаж тогда не подчинился существующей власти.
После взятия Зимнего большевики срывали бинты с раненых: им казалось, что бинты – маскировка, что так прячутся министры Временного правительства.
Штурм Зимнего – один из странных исторических мифов. Откуда он взялся?
В ноябре 1920 года, к третьей годовщине революции, Петроград украсили красными флагами и футуристическими плакатами. Режиссёр Николай Евреинов поставил грандиозное по тем временам театральное действо, которое пафосно назвал «Взятие Зимнего дворца»: десять тысяч добровольцев-актёров, грузовики, броневики, пули свистели, знамёна развевались. Кто-то заметил: «В 1917-м пуль выпустили меньше, чем теперь». Евреинова наградили лисьей шубой, а через несколько лет он уехал в Париж – подальше от революционных событий.
Фильм Сергея Эйзенштейна «Октябрь» к событиям тех дней никакого отношения не имеет – выдумка, фантазия, а эффектная сцена, когда рабочий металлургического завода Василий Лысеев разбивает символ империи, – всего лишь публицистический задор. Дело в том, что в октябре 1917 года никаких двуглавых орлов на воротах не было: по распоряжению Керенского все символы Российской империи убрали после объявления России республикой.
Как было на самом деле? Штурма не было – был захват. Стреляли боевыми снарядами со стороны Петропавловской крепости. Больше всего пострадали больничные палаты с лежачими ранеными, много невинных и беспомощных людей погибло. Небольшая группа во главе с Владимиром Антоновым-Овсеенко проникла внутрь дворца, поднялась по лестнице, плутала, вышла к Малахитовой гостиной и оказалась перед дверью Малой столовой. Там заседали министры. Антонов-Овсеенко объявил их арестованными, и их увезли в Петропавловскую крепость. Через несколько часов открыли подъезды, вошли солдаты и матросы, просто прохожие, разные люди и началась вакханалия: сутки публика бесновалась, все ценнейшие винные погреба были безжалостно уничтожены.
Максим Горький в «Несвоевременных мыслях» описывает те события: «Вот уже две недели каждую ночь толпы людей грабят винные погреба, напиваются, бьют друг друга бутылками по башкам, режут руки осколками и точно свиньи валяются в грязи, в крови. За эти дни истреблено вина на несколько десятков миллионов рублей. Если бы
