возьмем — и стали больше делать деталей. Но уже не таких хороших. Нам еще срезали — мы еще подбавили количества. Одни мы знали, какие теперь идут детали. На вид они нормальные, все размеры в порядке, так делали, что ни один инженер не подкопается. Шпарили по собственной технологии. Знали, что в машине, под нагрузкой, они полопаются. Но помалкивали. Пусть начальство думает насчет расценок, а мы люди маленькие».
Нетрудно заметить, что за письмом незримо стоит проблема «мое» и «наше». Противоречия могут сказываться не столь пагубно, в данном случае они привели к чудовищной истории с Левшой, так низко употребляющим свой талант, свои руки. «Ни один инженер не подкопается» — циничное признание. Страшно подумать о судьбе машины, для которой они делали ответственные детали. Я не знаю, какая она, связана ли ее авария с жизнью людей, автор не написал обратного адреса. Может, на его совести нет загубленных душ, но даже просто испорченной продукции достаточно.
В тот летний вечер друг вспомнил слова К. Маркса и Ф. Энгельса, а, надо сказать, работы основоположников научного коммунизма знал он превосходно, что оценили и оппоненты во время защиты им философской диссертации, причем знал не начетнически — проникал в суть мысли, протягивал от нее ниточку в наше сегодня. Коммунисты — именно эти слова вспомнил Владимир Кокашинский — «не выдвигают ни эгоизма против самоотверженности, ни самоотверженности против эгоизма».
— Видишь ли, — продолжал он, — Маркс и Энгельс показали, что в антагонистическом обществе развитие индивидуальности покупается весьма дорогой ценой: другие «индивиды приносятся в жертву». У нас же цель общества — удовлетворение материальных и духовных потребностей людей, всестороннее развитие личности. Однако и каждый человек обязан заботиться о благе всех.
Кокашинский публично неоднократно высказывал мысль: там, где индивидуальное сознание со всей хозяйской ответственностью воспринимает общее как свое личное, там мы обязательно найдем самоотверженный труд и бережное отношение к народному достоянию. А где чувство хозяйской ответственности принижено, где экономические стимулы сориентированы в первую очередь на индивидуальные интересы, общее воспринимается нередко как «ничейное». Однажды я предложил ему написать предисловие к сборнику «Мое и наше», который составлял по просьбе издательства «Советская Россия» вместе с В. Моевым. Кокашинский откликнулся с готовностью, написал блистательно, хотя знал, что текст предисловия пойдет без подписи, как бы «от редакции». Ему это было неважно, хотел донести до читателя мысли, которые считал важными, которыми охотно делился в кругу друзей, в публичных лекциях, в очерках.
В этом памятном мне предисловии говорится, что с точки зрения сознания, отравленного узкомеркантильными интересами, слишком несоизмеримы величины понятий «ущерб обществу» и «личная выгода». Открывается «соблазнительный» выбор: получить немедленно ощутимую выгоду, погнавшись за количеством в ущерб качеству, проявив рваческое отношение к труду, встав на путь хищений, или, может быть, просто за счет лености, экономии своей личной производительной силы, что, между прочим, фактически тоже приводит к повышению «оплаты труда».
«Правда, говорят, этим я наношу ущерб государству, а стало быть, и себе, — развивал мысль Кокашинский, — потому что я такой же собственник совокупного общественного продукта, как и общество в целом. Но при этом забывается количественная сторона дела, которая может оказаться решающей: ущерб, нанесенный мною обществу, вернется ко мне обратно уже в качестве моего личного ущерба, ослабленным в двести сорок миллионов раз!»
Мы привыкли множить успехи, но поделить общий ущерб на «душу населения» — этого, кажется, до него никто еще не догадался. Кокашинский, разумеется, исходил из понимания очевидной истины — глубокая сознательная заинтересованность трудящихся в развитии общественного производства, в его результатах, в отношении к общественной собственности и общественному продукту, конечно, господствует в нашей стране как морально-правовая норма, опирающаяся и на закон, и на общественное мнение. Однако для того чтобы человек руководствовался этой нормой неотвратимо, говорил он, надо совершенствовать производственные отношения, привести индивидуальный экономический интерес каждого работника в полное соответствие с общественным интересом.
Любимый его пример — эксперимент в одном из совхозов, к сожалению, закончившийся преждевременно, когда далеко еще не все задуманное было доведено до конца. Я говорю: любимый пример — он всюду и везде на него ссылался, но для него это больше, чем пример, скорее — часть собственной жизни. Первым из публицистов написав об этом эксперименте, открыв его для общественного мнения, Владимир Кокашинский пристально следил за ним, проводил там социологические исследования, старался, насколько мог, привлечь к опыту внимание известных наших философов, юристов, экономистов.
Обратим внимание сначала на экономическую сторону дела. Себестоимость земледельческой продукции была у экспериментаторов в шесть раз ниже, а прибыль на одного работника в шесть с лишним раз выше, чем в совхозах, где применяется обычная система оплаты труда. Соответственно вчетверо большим оказался у них и заработок. По плану предполагалось израсходовать на зарплату 196 тысяч рублей, фактически же истратили 81 тысячу. Казалось бы, невероятно: по 360 рублей каждый заработал, а больше половины денег, предназначавшихся для оплаты труда, осталось в государственном кармане. Выгодно? Еще бы! Выгодно и работникам и казне. Как все это могло произойти? В основе организации труда экспериментального совхоза [4] лежала идея оплаты от конечного продукта.
«Мне становилось все более ясным, что есть тут нечто такое, что побуждает людей бережно, экономно относиться к своему труду, что высокая производительность его является только лишь результатом сознательного снижения непроизводительных затрат, — пишет Кокашинский. — Ведь можно работать и работать. Можно отдать делу семь часов в день (такова среднегодовая нагрузка в этом хозяйстве), и все семь часов — на пользу урожаю. А можно, как говорят, «крутить колеса» и все шестнадцать часов, из коих только четыре окупятся выходом продукции».
Система стимулирования в опытном хозяйстве связывала сознание работника и конечный продукт, урожай, в нераздельное целое. Звенья совхоза (шесть полеводческих, звено материально-технического обеспечения, строительное, коммерческое, общественного питания и управленческо-координационное) работали по этому методу. Да, не полеводческие звенья — тоже «от конечного продукта»! Не стану вдаваться в подробности того, как это удалось сделать, отошлю интересующихся непосредственно к публикациям Кокашинского, скажу лишь, что в хозяйстве не было обычного для совхоза громоздкого управленческого аппарата, ограничивающего самостоятельность и ответственность непосредственных производителей продукции и порождающего иждивенческие настроения: «начальству виднее».
Весь «персонал руководства» у них в совхозе состоял из директора и бухгалтера-экономиста, а звенья, возглавляемые опытными вожаками, управлялись самостоятельно. Не освобожденные, как и калужские бригадиры ныне, они работали вместе со всеми в поле, на тракторах и комбайнах.
Методика опыта шла далеко: предполагалось управлять по очереди, чтобы постепенно все побывали звеньевыми, а самые достойные
