Удивительным образом солдатам внутри периметра удавалось остановить бесконечный поток китайцев. Утром третьего ноября двести человек все еще могли сражаться. А вот на командном посту было подозрительно, зловеще тихо.
По канавам к осажденной землянке выполз патруль. Мертвые китайцы забили вход; пришлось разбирать тела, чтобы добраться до него. Внутри, ко всеобщему удивлению, еще были раненые. Один из них сообщил, что как только стихли пулеметы и винтовки, сюда вошли китайцы. Они забрали с собой майора Ормонда, капитана Андерсона, отца Капауна и еще дюжину тех, кто мог идти. А затем просто ушли. Никого не добили – чудо, учитывая, сколько их здесь полегло.
Оставшиеся в землянке смертельно боялись, что их бросили. Сержант, оставшийся за главного, объяснил, что никто не мог сказать, что будет дальше, но его небольшой отряд не мог здесь оставаться; каждый, кто мог, должен был сопротивляться. Прежде чем вернуться в периметр, патруль осмотрел убитых. Хэмма, Бриера и Рубина среди них не было.
Чуть позже два лейтенанта и двое солдат, рискуя собственными жизнями, вернулись проверить раненых в землянке. Почти все были все еще живы, но дико напутаны. Ясно было, что шансов у них нет. Если те, кто еще мог передвигаться, не смогут уйти отсюда, погибнут даже жалкие остатки батальона.
Четверо патрульных двинулись вдоль реки по сети траншей, выкопанных врагом. Они нашли место, где остатки батальона сумеют пройти незамеченными. Солдат отправили собрать остальных.
Как только две сотни американцев вышли из периметра, началась бомбардировка. Снаряды, набитые фосфором, взрывались с адской частотой. Густое облако дыма спустилось на зону. Видимость упала до нуля. Если бы отряд простоял на месте еще минут пять, они бы уже не смогли разглядеть путь отхода и сдержать атаку, которая почти наверняка закончилась бы для них поражением и гибелью.
Пройдя на восток и юг, остатки 3-го батальона оказались вновь окружены. Понимая, что их количество – это их недостаток, офицеры разбили людей на маленькие группы в надежде, что это облегчит их передвижение. Многих убили или взяли в плен, но через два дня кое-кто все-таки ухитрился добраться до дружественной территории.
Унсан позже назвали корейской «битвой при Литтл-Бигхорне». Погибло около шести сотен человек из трех батальонов 8-й армии. Еще две или три сотни умерло позже, от полученных ранений. Из-за того, что эти батальоны находились так далеко от остальной дивизии, назвать точное число не представляется возможным – еще несколько сотен человек пропало без вести. Погибли они, попали в плен или потерялись – никто не знал. Рядовой Тибор Рубин официально числился «без вести пропавшим в бою».
Дик Уэйлен был совершенно сбит с толку этим парнем с грубым акцентом. Он сказал, что он стрелок из 3-го батальона, но при этом едва говорил по-английски. Дику было непонятно, что этот иностранец делал в американской армии. Впрочем, пехотинцу из 2-го батальона многое было непонятно уже до встречи с Рубиным. Весь мир его сейчас представлял хаос.
Когда Дик увидел, как бегут лучшие люди его батальона, он понял, что все плохо. 2-й должен был прикрывать 1-й, чтобы те могли уйти через Унсан. Но китайцы превратили упорядоченный отход в тотальную панику. Дик и остаток его роты кое-как разбежались по холмам. Дальше – лихорадочные попытки спрятаться от шквала гильз, падавших с американских истребителей. Затем – китайский плен.
Дик Уэйлен боялся, что его убьют или, по меньшей мере, изобьют, но китайцы обращались с ним хорошо – даже не связали. В ту ночь его посадили вместе с военными поварами, что было довольно иронично, поскольку когда он не стрелял, он сам был поваром. И хотя еда была ужасной, Дика впечатляло, как эффективно ее готовили. Каждый повар нес по два горшка, поддерживаемых палками между лопатками и шеей. Во время обеда повара набивали горшки овощами и водой, затем ставили их на медленный огонь. К удивлению Дика, каждый китайский солдат носил с собой каучуковые трубочки, заполненные зерном, похожим на рис. Когда подходила их очередь, солдаты сдавали небольшую порцию риса, которую повара варили и возвращали им. Экипировав людей частью их же рациона, китайцы таким образом избавлялись от необходимости возить с собой продовольственную технику.
Ричард Уэйлен в Токио. Ричард Уэйлен
На следующее утро Дика и еще нескольких пленников отвели в неглубокую долину, где они встретились с группой солдат 3-го батальона. Там был и Рубин.
Беседа между ним и Рубиным завязалась спонтанно, говорили в основном о своей жизни до войны. Рубин рассказал про освобождение от нацистов, про то, как уехал из Европы, и про давнее желание попасть в ряды американской армии.
– Я, наверное, единственный еврей, которого взяли в плен после Второй мировой, – отмочил он.
Несмотря на их отчаянное положение, Дик не мог не засмеяться. У Рубина была шутка наготове и когда Дик спросил про его акцент.
– Я говорил по-английски так плохо, что меня поселили с армейскими собаками. Но меня даже собаки не понимали.
Он даже отшутился по поводу попадания в плен.
– Стреляю я, значит, стреляю, и тут раз! – свет погас. Следующее, что помню, – стою тут и беседую с парнем из Нью-Йорка.
Дик все еще не понимал, как этот иностранец попал в Корею, но его поведение отвлекало от мрачности происходящего вокруг. И за одно только это он был ему благодарен.
Ричард Уэйлен попал в армию в 1946-м, как только достиг нужного возраста. Ребенком он жадно следил за судьбой нескольких парней из его родного Роттердама, штат Нью-Йорк, которые шли по Европе во время Второй мировой. Когда он записывался в армию, война была последним, о чем он думал: разве Штаты могут оказаться в заварушке сразу после поражения Германии и Японии? Он-то хотел просто сбежать от жизни маленького города, посмотреть мир и, конечно, воспользоваться военными льготами, чтобы получить образование. Дик был тихим, благоразумным и любопытным подростком, который очень любил читать.
Армия отправила его в кулинарную школу, а оттуда – в Токио. В тот момент ему показалось, что это – идеальное задание, скорее, даже шутка, но по приезде он понял, что ошибался: центр города был по-прежнему разорен. Прошло четыре года после поражения, а японцы до сих пор носили изорванную в клочья военную униформу. Трамваи разъезжали на фоне руин. Целые семьи жили в разбитых автобусах, расставленных рядами, словно сборные бараки. Тревоги добавляли послевоенные фотографии Хиросимы и Нагасаки – городов, которые атомными бомбами сровняли с землей. Дик пришел в ужас, представив, что сделает такая вот массивная бомба с обычным американским городком.
В течение нескольких месяцев перед началом Корейской войны Дик участвовал в полевых учениях возле горы Фудзи. Маневры показались ему неинтересными и даже вялыми. Рекруты в его роте не проявляли вообще никакого энтузиазма по отношению к боевой подготовке; большинство из них сосредоточили свое внимание на японских девчонках и дешевой выпивке. Впрочем, Дик не собирался воевать, он был поваром. Ему не платили за боевой дух. В июле случилась война, его отправили в Корею и вручили оружие. Он быстро понял, что когда враг открывал огонь, все, даже кухонный персонал, становились солдатами.
В августе Дика так замучила диарея, что его отозвали с фронта и отправили в полевой госпиталь в нескольких километрах к северу от Пусана. Позже один из приятелей-поваров рассказал ему, что его слабый кишечник спас ему жизнь: пока Дик валялся в больнице, треть его роты убили или ранили. К тому моменту, когда он поправился и вернулся на фронт, враг был раздавлен, и его рота быстро двигалась в сторону Пхеньяна. Северокорейцы сдавались пачками, в таких больших количествах, что поступил приказ разоружить их и отправлять домой. И вот спустя какой-то месяц ситуация в корне поменялась.
К группе Дика и Тибора добавилось пленников. Когда их стало около сотни, китайцы повели их на север. Они пробирались по долинам, под каменными навесами, пригнувшись, избегая стать легкими мишенями для американской авиации. Дика это успокаивало. Его также удивляло, как ловко и проворно китайцы преодолевали рельеф. Даже нагруженные мешками, они двигались словно кошки. Длинноногий, подтянутый, на целую голову выше их, он все равно отставал от них.
Дик и еще сотня пленников с трудом добрались до предгорий, где их встретили тяжелые снежные облака, висящие над острой горной грядой, со стороны похожей на рот, полный гнилых зубов. Усталые американцы жаловались на голод и холод, но Дик держал язык за зубами: главное, он жив. Его новый друг Рубин тоже молчал, хотя всю дорогу хромал. Когда Дик спросил его о ноге, Рубин только отмахнулся. Он не позволял травме, полученной в начале войны, или порезам и ушибам, полученным в Унсане, испортить ему настрой. Наоборот. Жестокий рельеф и унылость происходящего, кажется, заряжали его. Если раненый поскальзывался или запинался, Рубин выходил из строя помочь ему и удержать его на ногах. Ясно было с самого первого дня их плена, что забавно говорящий иностранец оказался самым подготовленным из всей этой компании.
