«Вот когда я перешел на ту сторону, меня к его брату привели», – Саша кивает на улыбчивого человека, чем-то похожего на актера Мкртчяна. С огромным носом и грустными внимательными глазами. Человека зовут Джанмохаммад. Он бывалый боевик, родной брат полевого командира, у которого в отряде воевал Левенец. Он продолжает: «Меня очень хорошо приняли, даже полюбили меня. Плена никакого не было. Уложили спать. Наутро мне автомат дали, афганскую одежду новую дали. И мы ушли на войну».
Воевать против своих Саша стал на следующий день. Никаких угрызений совести не испытывал. «Я сразу почувствовал, что я как будто здесь родился, – говорит Саша. – И у меня отвращение появилось к Советской армии. В армии офицеры тоже присягу читали, но в присяге не написано, что они должны издеваться над солдатами. А когда я увидел этих людей, – Левенец кивает на Джанмохаммада, – то сразу ислам принял, на следующий день принял».
Как я уже упоминал, процедура обращения в ислам была простой. Саша трижды произнес на арабском языке, языке Корана, калиму. Простейшую формулу признания Мохаммеда представителем Всевышнего. После этого парню объяснили, что отныне он мусульманин. Пять раз в день Саша стал читать намаз, даже во время боевых действий. За месяц выучил фарси. А русский постепенно стал забывать.
«Мне сложно рассказать это, но я еще раньше во сне видел, что буду мусульманином. Я быстро понял, что ислам – это единственный правильный путь на земле», – говорит Александр.
Валера Кусков тоже последовал примеру друга. Оба они стали особо приближенными к командиру людьми. Брат Амирхалама, Джанмохаммад, говорит: «Ахмет, Саша, был настоящим бойцом. Он воевал против шурави даже лучше, чем мы. Выносливый. Мог по горам сутками идти без отдыха. Ничего не боялся. Валера тоже был настоящим воином. Жаль, что погиб». Как рассказывает Джанмохаммад, Валерий Кусков был убит в ноябре 84-го здесь, в районе кишлака Ургоблаки, во время атаки советских вертолетов на группу душманов. В ней и находился украинец. Александра Левенца тогда здесь не было. Он вместе с десятком других моджахедов попал в окружение в горах, ближе к Салангу. Он предложил командиру пополнить запасы оружия и боеприпасов и напасть на один из складов сороковой армии. Амирхалам поручил ему разработать и выполнить эту операцию. Она прошла для боевиков не очень удачно. Около месяца десантники гоняли моджахедов по горам и, в конце концов, окружили.
«Советские войска окружили нас в горах, много бомбили, вертолеты ракетами обстреливали. У меня был «зекуяк», ну, как это по-русски сказать? – Левенец переходит на фарси и просит подсказку у друга Джанмохаммада. Тот озабоченно покачивает головой и цокает языком. Саша пытается вспомнить русское название некоего вооружения. – Ну, этот, самолеты им бьют, вертолеты».
«Стингер?» – подсказываю.
«Не-е-е, – отрицательно машет руками Левенец. – Этот, который на земле стоит».
«Пулемет? ДШК?» – говорю. Я угадал. «Ага, ДШК!»
«До-щи-ка, До-щи-ка», – одобрительно повторяет Джанмохаммад. Он, видимо, очень уважает этот крупнокалиберный пулемет, который придумали неверные.
«Нас били вертолеты, – продолжает Левенец. – А мы по ним из пулемета стреляли. Жалко, что ни одного не сбили. Это был месяц Рамазан, святой для нас. Но нас взять не смогли. Мы кругом мины поставили. Солдат близко к себе не подпускали».
Примерно так Александр Левенец и провел последующие пять лет своей жизни. У него не было ни дома, ни семьи. Когда война стихала, жил у родственников своего командира. Амирхалам выяснил, что Сашу-Ахмета усиленно разыскивают советские спецслужбы. Через посредников Амирхаламу предложили поменять украинца или продать за миллион афгани. Полевой командир не согласился.
«Я для него как брат стал, – рассказывает Левенец. – Другие командиры советовали ему отправить меня в Пакистан. Но я был хорошим сапером, я был водителем. Я ему был нужен. Он понимал, что из Пакистана я к нему не вернусь. Меня могут отдать в другие отряды. К более сильным полевым командирам».
Война для него закончилась 15 февраля 89-го. Он решил, что его война закончилась и пришло время начинать новую жизнь. Завести семью, детей. Найти мирную работу. «Хотел ли вернуться, когда узнал, что наши вышли?» – спрашиваю Левенца.
Он смотрит куда-то сквозь стену и отвечает, улыбаясь: «Нет». Потом повисла пауза. Левенец продолжает смотреть в пространство. Он думает о чем-то своем и снова повторяет: «Нет».
«Когда советские войска ушли, я только тогда женился. Потому что не был уверен, останусь ли живой или меня захватят в плен», – рассказывает Александр. В жены он взял совсем молодую девушку. Сейчас, правда, ей около сорока. Она работает учительницей в школе для девочек. Но нам свою спутницу Левенец не показывает. Чужим нельзя, говорит он улыбаясь. Это грех.
«А фотографии жены есть? Может, свадебные есть», – пытаюсь я найти выход из ситуации. «Есть фото со свадьбы», – кивает Саша. «Так покажи», – прошу. «Невозможно, – Левенец снова застенчиво улыбается. – Это не по-мусульмански. Это можно только в семье».
Сашины дочки, в отличие от жены, совершенно нас не стесняются. Они бегают по двору, позируют нам, постоянно задавая вопросы на фарси, указывая то на камеру, то на микрофон. На родном Сашином языке ни одна из дочерей не говорит. Хотя внешне они совсем не похожи на афганских девчонок. Старшая, Хатиджа, так вылитая украинка. Светлые глаза, русые волосы. Когда улыбается, то на щеках появляются озорные трогательные ямочки. Когда подрастет, наверняка станет красавицей. Правда, знать об этом будут немногие. Через несколько лет она не сможет выйти на улицу, не надев чадру, полностью закрывающую женщину. Доступными чужим взглядам останутся только ступни ног и кисти рук. Именно по этим частям тела местным «донжуанам» придется дофантазировать остальное.
«Хатиджа у меня самая умная, – гордится Левенец. – Она у меня уже намаз читает». Демонстрируя свое умение, девочка садится вместе с отцом и читает суры Корана. Конечно, отцу есть чем гордиться. Священная книга написана на арабском языке, у которого с фарси ничего общего, разве что графика, буквы.
«Скажи, – говорю Саше. – А не хочешь вернуться в Украину? Хотя бы посмотреть, как там сейчас?». «Нет, не хочу, – отвечает Левенец. – В Миловатке никого не осталось. Раньше мы переписывались с мамой. Редко. Потом я узнал телефон брата. Позвонил ему. Взяла трубку его жена. От нее узнал, что брат умер и матери больше нет. Там у меня дом, она живет в моем доме. Он теперь ее. Значит, теперь мне ехать некуда. Вот куда я по-настоящему хочу поехать, так это в Арабистан, сделать хадж, а потом вернуться назад. Трудно это, дорого. Но я все равно это сделаю». И Саша добавляет: «Иншалла, будет это».
Арабистаном афганцы называют Саудовскую Аравию, куда обычно старается совершить паломничество каждый правоверный мусульманин. «Иншалла» в переводе означает «Да поможет Всевышний». Эту словесную формулу мусульмане повторяют всегда, когда говорят о том хорошем, что должно случиться в будущем. Если же это уже произошло, то за все хорошее благодарят: «Иль хамду л’Илла!» – «Всевышнему хвала!»
Приходит время намаза, и я спрашиваю Левенца, можно ли нам отснять, как он молится. «Конечно, можно, – говорит Александр. – Только давайте поедем к моему другу. С ним и помолимся».
Друга зовут Никмоммат. Он живет недалеко. Саша открыл капот своего такси, немного поковырялся в моторе, налил воды из колонки в расширительный бачок. Закончив манипуляции с машиной, завел двигатель и кивнул мне на пассажирское сиденье: «Поехали». Мы выехали со двора и направились в город. Когда снова проезжали армейский блокпост, солдаты подозрительно на нас посмотрели, но останавливать не стали. «Когда приведу машину в порядок, буду на Кабул ездить, через Саланг. Сейчас нельзя, там много снега, а машина не совсем в порядке», – говорит Саша.
Я пытаюсь поддержать разговор: «А в армии когда был, через Саланг ездил?»
«Нет, не приходилось, мы сюда возили бензин, дальше не ездили».
«Слушай, – снова задаю ему вопрос, который меня волнует больше всего. – Но у тебя действительно не было чувства, что ты предатель, скажи?».
«Понимаешь, я очень злой был, – Саша особенно медленно произносит эти слова, не отрывая взгляда от дороги. – Армия много злого мне сделала. Они украинцев не любили, не знаю почему».
Я сообразил, что речь идет о сослуживцах-туркменах. Вот парадокс, подумал я, ненависть к выходцам из мусульманской, в общем-то, республики в конечном итоге привела Левенца в ислам.
Мы заехали в совершенно незнакомый мне квартал Кундуза и стали медленно продвигаться по узким улочкам между длинными коричневыми заборами из глины. Чем дольше мы ехали, тем уже становилось расстояние между заборами. Вскоре мы вынуждены были остановиться. Дальше дороги нет. Машина не может развернуться. Мы вышли, бросили «тойоту» и пошли пешком. Ахмет-Левенец уверенно шагал впереди меня, петляя по узким переулкам, в которых я, наверное, ни за что не смог бы сориентироваться. Мы подошли к деревянной выщербленной двери в заборе. Она выглядела так, словно вела в средневековье. «Заходим», – сказал Ахмет и открыл дверь.
